Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания

Свет начал медленно гаснуть. Заскрипели кресла. Люди приготовились смотреть и слушать. И тут Таня снова увидела рассеянного толстяка. Он быстро шёл по узкому проходу. Как раз к тому месту, которое никто не занял. Таня поджала коленки и пропустила толстяка. Теперь уже никто не помешает. Свет погас, и на экране замелькали слова.
Фильм был запутанный, и Таня ничего не понимала. Она хотела спросить, почему суетятся артисты и что вообще происходит. Но тут она услышала какой-то шепот. Это шептались мать и толстяк с пухлыми щеками. Он наклонился к матери и называл её Верой Васильевной.
Вот это фокус! Выходит, он знал мать и только притворялся, будто он никто и живёт сам по себе. Таня мяла в руке варежки и на экран больше не смотрела. Она даже не подняла головы, когда все вдруг засмеялись, а мальчишка впереди захлопал в ладоши и завизжал от восторга.
Домой возвращались молча. Таня поглядывала снизу на мать. Она ей нравилась. Высокие тонкие брови, ямочки на розовых щеках, а на голове, будто комочек снега, белая пушистая шапочка. Не зря отец так тихо и нежно смотрел на мать и говорил ей: «Ты у меня лучше всех!» От этих мыслей, нахлынувших сейчас на Таню, ей стало совсем скучно. Почему они так живут, эти взрослые?..
Мать ничего не замечала вокруг. Тащила Таню, как тащат за собой санки или мешок с картошкой. Таня не могла больше так. Идти и молчать. Она остановилась, упёрлась ногами в рыжий, затоптанный подошвами снег и тихо, так тихо, что даже сама не расслышала, спросила:
— Ты с папой разводишься, да?
Брови матери сомкнулись на переносице, а тонкие, переходящие в ниточку кончики поднялись вверх и там застыли.
— Ты что?
— Ничего. Ты с папой разводишься, а с этим пухлым заводишься?
Мать дернула Таню за руку. Так сильно, что у неё хрустнула на плече косточка.
— Я тебе покажу дома!
Она потащила Таню вперед. На красный свет, на желтый, на какой попало. Теперь у неё были розовыми не только щеки, но и подбородок, и висок, и ухо, где поблескивала крохотная, с синим камешком серёжка. Люди смотрели им вслед и пожимали плечами. Они не знали, куда торопятся эти женщины. Одна большая, а другая маленькая, в чёрных валенках и серой заячьей шапке.
Но самое страшное было дома. Мать сняла шубу и пошла прямо к отцу. Они там начали спорить и упрекать друг друга. Таню туда не пустили. Она сидела в спальне с книжкой в руках. Но всё равно она ничего не видела — ни слов, ни картинок. Мысли её бродили то возле театра, где появился вдруг толстяк с портфелем, то совсем близко — в соседней комнате, где говорили и не понимали друг друга её отец и мать.
Потом мать открыла дверь и крикнула в коридор:
— Татьяна, иди сюда!
Таня вошла. Мать сидела на диване, а отец возле своего стола с чертежами. Синий дым стелился по комнате и ускользал узкой струйкой в открытую форточку.
— Садись, — сказала мать и кивнула на стул посреди комнаты.
Таня села и положила руки на колени. Она молча сдвигала и раздвигала пальцы. На узеньких розовых ногтях светились крохотные белые крапинки. Говорят, они приносят людям радость и счастье. Таня ждала. Наверно, мать сейчас начнет рассказывать, как они шли домой и как Таня, не подумав, сказала ей ужасную глупость. Потом они будут вместе стыдить её и требовать, чтобы Таня просила у матери прощения.
Но случилось совсем другое. Мать помолчала ещё немножко, похрустела пальцами и ровным строгим голосом сказала:
— Татьяна, ты уже большая. Ты должна всё понимать… — Она запнулась на минутку и добавила: — Теперь мы будем жить с тобой в другом месте. А папа остается здесь. Мы так решили…
Таня не обронила ни слова. Только плечи её съежились в комочек и согнулись ещё больше. Она смотрела на свои пальцы, на крохотные белые крапинки, которые приносят другим людям счастье и радость. Слова матери ударили её больнее, чем ремень, чем хворостина, которой стеганул её на речке Вовка.
— Собирай свои учебники и игрушки. Ты меня слышишь, Татьяна?
Таня молчала. Всю жизнь отец и мать были рядом с нею. И дома, и в шумной толчее улиц, когда они выходили гулять. Левую руку Таня давала матери, а правую отцу. У нее две руки, а жить теперь она будет вроде бы с одной. Никто не сожмет ей ласково пальцы, не подымет вверх, когда встретится на дороге лужа, не скажет ей весело и задорно: «Оп!» Зачем ей теперь учебники и игрушки? Ей ничего не нужно!
Мать встала с дивана, скрипнула чёрными туфлями на высокой прямой шпильке и сказала отцу:
— Пойдем. Пусть Татьяна подумает и успокоится.
Они ушли на кухню. Туда, где порой они собирались все вместе, ели печённую в духовке картошку и лили сладкий, терпкий от заварки чай. В комнате стало совсем тихо. Скрипела на петлях форточка. За окном, возле самого стекла, порхал на дереве и не мог улететь жухлый сморщенный лист.
Таня опустила на пол одну ногу, затем другую. Она постояла посреди комнаты, подумала и тихо вышла в коридор. В углу, возле электрического счётчика, висела вешалка, лежали как им вздумается ботинки и тапочки. Таня сняла серую, вытертую на воротнике шубку и пушистую заячью шапку. Скрипнула и закрылась за Таней дверь. Железный номерок, который висел вверх ногами на одном гвоздике, покачался и стал на своё прежнее место.
Во дворе было пусто и неуютно. С тёмного вечернего неба сыпал косой липкий снег. Таня села на крыльцо и сжала колени. Теперь она не встанет больше с этого каменного ледяного крыльца. Она простудится, получит грипп или скарлатину, а потом навсегда умрёт. Теперь ей ничего не страшно!
А снег знал своё дело — сыпал и сыпал с чёрного неба. Плечи у Тани стали пушистые и круглые. На заячьей шапке выросла ещё одна шапка. Только не серая, а белая.
Таня уже давно замёрзла, но всё равно не вставала с узенького холодного крыльца. Она ни за что не вернётся домой. Она останется тут навсегда!
Где-то очень далеко — за сто километров, а может, и дальше — скрипнули двери. В коридоре, где уже давно перегорела и превратилась в сизый пустой шарик электрическая лампочка, послышались шаги. Одни мужские, а другие женские. Шаги смолкли возле Тани. В темноте забегал и остановился возле её ног лучик карманного фонаря.
— Таня! — сказал один голос.
— Шлата! — воскликнул другой.
От этих простых понятных слов у Тани всё перевернулось в душе. Она хотела заплакать, но не смогла. Она не умела плакать. Она только опустила голову, и белая лёгкая шапка бесшумно свалилась и рассыпалась на её коленях.
— Уходите все! — глухо сказала Таня. — Я с вами сама развожусь!
Маленькую девочку Таню, которую отец назвал ласковым загадочным именем Шлата, увели в дом. Скрипнули и закрылись двери. Железный номерок поболтался по привычке из стороны в сторону и стал на своё место.
Чем закончилась эта история, неизвестно. Спросить было некого. Уснула на ветке галка, свернулся в комочек возле самого стекла жёлтый прошлогодний лист. Только снег безропотно сыпал и сыпал на белый, примолкший до утра город.
  
МЕШОК С ДЕНЬГАМИ
 
Жили два товарища — Андрей и Коля. И вот затеяли эти два товарища строить подводную лодку. Пошли они в сарай, порылись там во всяком хламе и сразу носы повесили: ни фанеры, ни красок. Даже гвоздя путного не нашли: всё извели, когда строили подъёмный кран.
— Пойдём к матери, — сказал Андрей. — Ты к своей, а я к своей, попросим немного денег. На подводную лодку дадут. Это всё-таки не пустяки.
Первым отправился Андрей.
Пришёл к матери и говорит:
— Мам, дай мне, пожалуйста, рубль. Я теперь буду хорошим. Я теперь из школы только пятёрки буду приносить.
Но странное дело, мать нисколько не обрадовалась, что её сын будет теперь прилежным. Наоборот, она даже рассердилась и прогнала Андрея из комнаты.
— Ты что же это? Ты для меня учишься? Ты подкупить меня хочешь?
Андрей уже давно выбежал из комнаты, а мать всё кричала и кричала неизвестно кому:
— Ты с меня взятки берёшь? Ты меня в могилу хочешь закопать!