История крепостного мальчика (сборник)

— В Кюмень-град.
Прискакал в Кюмень-град:
— Здесь Суворов?
— Уехал…
Уехать Суворов уехал, да застрял в пути. Один из коней захромал. Пришлось повернуть назад. Двигались шагом, едва тащились. Прошка сидел на козлах, дремал. Суворов нервничал, то и дело толкал денщика в спину, требовал погонять лошадей.
— Нельзя, нельзя, ваше сиятельство, конь в неисправности, — каждый раз отвечал Прошка.
Притихнет Суворов, переждет и снова за Прошкину спину. Не сиделось фельдмаршалу, не хватало терпения тащиться обозной клячей.
Проехали версты две, смотрит Суворов — тройка навстречу. Кони птицей летят по полю. Снег из-под копыт ядрами. Пар из лошадиных ноздрей трубой.
Суворов аж привстал от восторга. Смотрит — вместо кучера на козлах молодой офицер, вожжи в руках, нагайка за поясом, кудри от ветра вразлет.
— Удалец! Ой, удалец! — не сдержал похвалы Суворов.
— Фельдъегерь, ваше сиятельство, — произнес Прошка. — Видать, не здешний, из Питера.
Смотрит Суворов, любуется. Дорога зимняя узкая, в один накат. Разъехаться трудно. А кони все ближе и ближе. Вот уже рядом. Вот уже и храп и саночный скрип у самого уха.
— Сторонись! — закричал офицер.
Прошка замешкал: не привык уступать дорогу.
— Сторонись! — повторил офицер и в ту же минуту санки о санки — бух!
Вывалились Суворов и Прошка в снег, завязли по самый пояс.
Пронесся кучер, присвистнул, помчался дальше.
Поднялся Прошка, смотрит обозленно фельдъегерю вслед, отряхивает снег, по-дурному ругается.
— Тише! — прикрикнул Суворов и снова любуется: — Удалец! Помилуй бог, какой удалец!
Три дня носился офицер по северной русской границе. Наконец разыскал Суворова.
— Бумаги из Питера, ваше сиятельство.
Принял Суворов бумаги, взглянул на фельдъегеря и вдруг снял со своей руки перстень и протянул офицеру.
— За что, ваше сиятельство?! — поразился курьер.
— За удаль!
Стоит офицер, ничего понять не может, а Суворов опять:
— Бери, бери. Получай! За удаль. За русскую душу. За молодечество!
Штык
Как-то Суворов гостил у своего приятеля в Новгородской губернии. Вечерами друзья сидели дома, вспоминали старых товарищей, бои и походы. А днем Суворов отправлялся побродить по лесу, посмотреть на округу. Здесь в лесу, у старого дуба, он и встретил мальчика Саньку Выдрина.
— Ты, дяденька, солдат? — обратился Санька к Суворову.
— Солдат, — ответил фельдмаршал.
— Откуда идешь?
— С войны.
— Расскажи про Суворова.
Фельдмаршал сощурил глаза, хитро глянул на мальчика:
— Про какого это еще про Суворова?
— Не знаешь? Ну, про того, что с турками воевал. Что Измаил брал. Про фельдмаршала.
— Нет, — говорит Суворов, — не знаю.
— Какой же ты солдат, — усмехнулся Санька, — раз не знаешь Суворова! — Схватил мальчик палку, закричал по-суворовски: — Ура! За мной! Чудо-богатыри, вперед!
Бегает Санька вокруг фельдмаршала, все норовит пырнуть Суворова палкой в живот.
«Вот так мальчишка!» — подивился Суворов. А самому приятно, что и имя его и дела даже детям известны.
Наконец Санька успокоился, сунул палку за пояс, проговорил:
— Дяденька, подари штык.
— Зачем тебе штык?
— В войну играть. Неприятеля бить.
— Помилуй Бог! — воскликнул Суворов. — Так ведь нет у меня штыка.
— Не бреши, не бреши, — говорит Санька. — Не может так, чтобы солдат — и штыка не было.
— Видит Бог, нет, — уверяет Суворов и разводит руками.
— А ты принеси, — не унимается Санька.
И до того пристал, что ничего другого Суворову не оставалось, как пообещать штык.
Прибежал на следующий день Санька в лес к старому дубу прождал до самого вечера, да только «солдат» больше не появлялся.
«Брехливый! — ругнулся Санька. — Никудышный, видно, солдат».
А через несколько дней к Санькиной избе подскакал верховой, вызвал мальчика, передал сверток.
— От фельдмаршала Суворова, — проговорил.
Разинулся от неожиданности Санькин рот, да так и остался. Стоит мальчик, смотрит на сверток, не верит ни глазам своим, ни ушам. Да разве может такое статься, чтобы сам фельдмаршал к Саньке прислал посыльного!
Набежали к выдринской избе мужики и бабы, слетелись мальчишки, прискакал на одной ноге инвалид Качкин.
— Разворачивай! Разворачивай! — кричат мужики.
Развернул Санька дрожащими руками сверток — штык.
— Суворовский, непобедимый! — закричал Качкин.
— Господи, штык, настоящий! — перекрестились бабы.
— Покажи, покажи! — потянулись мальчишки.
К этому времени Санька пришел в себя. И рот закрылся. И руки дрожать перестали. Догадался. Рассказал он про встречу в лесу отцу, матери, и ребятам, и Качкину, и всем мужикам и бабам.
Несколько лет во всех подробностях рассказывал Санька про встречу с Суворовым.
А штык?
Больше всего на свете Санька берег суворовский штык. Спать без штыка не ложился, чехол ему сшил, чистил, носил за собой, как драгоценную ношу. А когда Санька вырос и стал солдатом, он вместе со штыком ушел на войну и по-суворовски бил неприятеля.
Пудра не порох
Император Павел принялся вводить новые порядки в армии. Не нравилось императору все русское, любил он все иностранное, больше всего немецкое. Вот и решил Павел на прусский, то есть немецкий манер перестроить российскую армию. Солдат заставили носить длинные косы, на виски наклеивать войлочные букли, пудрить мукой волосы. Взглянешь на такого солдата — чучело, а не русский солдат.
Принялись солдат обучать не стрельбе из ружей и штыковому бою, а умению ходить на парадах, четко отбивать шаг, ловко поворачиваться на каблуках.
Суворов возненавидел новые порядки и часто дурно о них отзывался.
«Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться?» — говорил фельдмаршал.
Однажды Павел Первый пригласил Суворова на парад. Шли на параде прославленные русские полки. Глянул Суворов и не узнал своих чудо-богатырей. Нет ни удали, ни геройства. Идут солдаты как заводные. Только стук-стук каблуками о мостовую. Только хлесть-хлесть косами по спине. А император доволен. Стоит, говорит Суворову:
— Гляди, гляди, еще немного — и совсем не хуже немецких будут.
Скривился Суворов от этих слов, передернулся.
— Радость, ваше величество, невелика, — ответил. — Русские прусских всегда бивали. Чему же здесь радоваться?
Император смолчал. Только гневный взор метнул на фельдмаршала. Постоял молча, а затем снова к Суворову:
— Да ты смотри, смотри — косы какие! А букли, букли! Какие букли!
— Букли, — фыркнул фельдмаршал.
Император не выдержал. Повернулся к Суворову, ткнул в старую русскую форму, до сих пор не смененную фельдмаршалом, закричал:
— Заменить! Немедля! Повелеваю!
Тут-то Суворов и произнес свою знаменитую фразу:
— Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, а я не немец, ваше величество, а природный русак! — и уехал с парада.
Павел разгневался и отправил упрямого старика в ссылку в село Кончанское.
Сало
Высоки Альпийские горы. Здесь крутые обрывы и глубокие пропасти. Здесь неприступные скалы и шумные водопады. Здесь вершины покрыты снегом и дуют суровые леденящие ветры.
Через Альпийские горы, через пропасти и стремнины вел в последний поход своих чудо-солдат Суворов.
Вьюга. Снегопад. Непогода. Путь дальний, неведанный. Идут солдаты, скользят, срываются в пропасти. Тащат тяжелые пушки, несут помороженных и хворых своих товарищей. А кругом неприятель. Пройдут солдаты версту — бой.
Пробивается русская армия сквозь горы и неприятеля. Совершает Альпийский поход.
Голодно солдатам в походе. Сухари от ненастной погоды размокли и сгнили. Швейцарские селения редки и бедны. Ели лошадей, копали коренья в долинах. А когда кончились коренья и лошади, взялись за конские шкуры.
Исхудали, изголодались вконец солдаты. Затянули ремни на последние дырки. Идут, вздыхают, вспоминают, как пахнут щи, как тает на зубах каша.