Не опоздай к приливу
Валерий подмигнул Юрке: любит старик язык чесать!
Никто этой истории не удивился, потому что про случай с китом-сельдяником сорок лет уже рассказывают старики, и даже малыши из детского сада могли повторить ее слово в слово.
Женщина, вывешивавшая на сигнальную мачту штормовые и другие знаки, принесла чайник. Он пускал из носика тугую струю пара. На столе появились кружки, копченый окунь и палтус, хлеб с сахаром. Началось неторопливое чаепитие. Синий дым тучей нависал под потолком. Пахло чадом от печки и мокрыми валенками.
Люди в зимних шапках, в бушлатах, телогрейках, полушубках ножами резали рыбу, медленно обсасывали косточки и складывали на обрывки газет. На миг в комнату заглянул молодой пограничник, оглядел людей и тотчас исчез.
— А кто из вас акул промышлял? — спросил вдруг Аристарх. — Ну ты, Семен, ты, Бочкин. А еще кто? Уходит промысел. А он-то живости требовал, характера…
И дедушка качал рассказ об акулах.
— Сейнера! — вдруг закричал Валерий, все время глядевший в окно, и люди повалили на причал.
Глава 7. Приход
Юрке стало досадно — не он первый увидел их!
Покачиваясь на волнах, в горле Якорной губы появились два белых сейнера, четко выделяясь на фоне коричневого мыса. Вот они миновали свечку маяка, оторвались от темного фона скал, развернулись и вышли на простор огромной губы.
С диспетчерской вышки громовым голосом передали, какому судну пришвартоваться первым. Не успел Юрка опомниться, как Валерий прыгнул на вставшее у причала судно и по трапу побежал вверх.
Щель между стенкой причала и бортом судна то расширялась, то сужалась. Юрка замешкался. А когда прыгнул на сейнер и взобрался на капитанский мостик, отец уже мял в ручищах Валерия.
Юрка остановился в дверях, дожидаясь своей очереди. Смотреть на отца с братом в такой момент было неудобно, и Юрка не знал, куда деть глаза.
Отец никогда не обнимал его. А Валерия — всегда. Да и понятно: первенец, старший, на полголовы отца перерос. Почти мужчина. Как такого не обнимешь!
Юрка не огорчался: Валерий стоил большего…
— А-а-а, и ты явился! — Отец только сейчас увидел Юрку и оторвался от старшего сына. — Ну иди-иди…
Юрке досталось крепкое рукопожатие, торопливый поцелуй и похлопывание по спине. Отец быстро отпустил его, что-то крикнул по переговорной трубе в машинное отделение, заткнул ее заглушкой, снял зимнюю шапку и рукавом вытер лоб.
Он был невысокий, кряжистый, реденькие рыжеватые волосы свалялись, и сквозь них на макушке светлела небольшая плешь, а спереди по обеим сторонам лба виднелись острые залысины. Кирпичные, с едва заметными следами оспы, щеки его были гладко выбриты, стальные зубы влажно поблескивали.
Его руки, лицо, сероватые сощуренные глаза были холодные, жесткие, не очень уютные.
— Дома порядок?
— Полный, — только и успел сказать Валерий: больше отцу и словом некогда было перекинуться с ними.
Часа два он принадлежал портовым властям, председателю колхоза Егору Егорычу, тоже явившемуся на сейнер, директору рыбзавода Дедюхину, который решил вдруг сунуть нос в трюмы судна, где на специальных чердаках был уложен улов.
— Не бойся, не бойся, — поддел его отец, — на этот раз рассортировали и головы срезали.
— Давно бы так, — сказал директор, — твоя крепче будет на плечах держаться… А досолки не потребуется?..
— Завтра увидишь… Что ты меня сразу за горло? Вон батя мой топчется на причале, а ты повис на мне…
И, отстранив плечом настырного толстяка Дедюхина, отец шагнул на причал — вода была полная, и палуба сейнера держалась на уровне причала — и разлохматил, растеребил торжественно расчесанную Аристархову бороду.
Но и своему отцу отец принадлежал не больше трех минут, потому что со всех сторон на него навалились члены экипажа. Увлекаемые женами и детьми, они рвались домой и пытались выяснить, когда кончится отгул после рейса и можно ли немного задержаться.
Происходило это потому, что положенные дни отгула сокращались (колхоз недовыполнил план первого квартала по рыбе, о чем успел шепнуть отцу Егор Егорыч) и в новый рейс нужно было уйти раньше срока.
Давно улеглась суматоха на судах, рыбаки и встречающие разошлись по домам, разъехались на дорках и лодках по своим сторонам, а дедушка Аристарх с внуками все еще не мог дождаться отца.
Наконец они погрузились в дорку и помчались на свою Большую сторону. Кассирша Надя оторвала им посиневшими пальцами, торчавшими из прорванных перчаток, ленточку из четырех билетов.
— Что так скоро в новый рейс? — спросил Аристарх.
Отец махнул рукой. Потом шумно высморкался через борт в воду.
— План… Талановский сейнер вечно в пролове, а мы отдувайся за него. На косяке держаться не может. То буи не выбрасывает, косяк теряет, то берет одну губку да капусту…
— Губошлепы, — сказал дедушка, — его б на елу, ему бы ярус дать — понял бы, почем треска, а то отдельный кабинет на судне занимает, его и сверху не поливает и споднизу не хлещет; какаву себе на камбузе распивают, а брать треску не научились… Поморы называется…
Надя сунула руки в рукава, зябко подергала плечиками. Потом спросила у Валерия:
— Ну как, очухался уже?
Валерий прижал палец к губам — молчи, дескать! — и снизу, осторожно, показал кассирше кулак.
Угрозы не подействовали. Надя подошла к отцу.
Юрка состроил страшную рожицу, задвигал губами, вытаращил глаза: остановись!
Напрасно.
— А ваш сынок тут на весь поселок прославился, — сказала Надя с усмешкой, — пока вы там за треской гонялись, он здесь такое отчубучил…
Валерий побледнел, а Юрка готов был стукнуть ее.
— Чего там еще? — Отец в кулаке зажег папиросу. — Было что, ребята?
Юрка немедленно бросился на помощь брату:
— Да ерунда, Валерка с приятелями ушли на лыжах покататься, а тут заряд. Ну, поплутали малость по тундре.
— Вот так малость! — не отставала Надя. — Вертолет с базы вызывали… А Сережка до сих пор в больнице… Вы только слушайте Папуаса…
— Это верно? — Отец свирепо повернул к сынам лицо.
— Конечно, верно, — сказал Валерий. — Никто не просил их присылать вертолет. Сами бы добрались. Пурга уже утихала.
«Ух и врет», — весело подумал Юрка и поспешил вставить:
— А зато Валю грамотой наградили.
Больше он ничем не мог выручить брата.
— Чего-чего? — переспросил отец.
— За помощь в охране границы. Мы возле катера ампулы нашли, отнесли на заставу. Ну вот и дали грамоту. Медведев вручил.
Валерий смотрел за борт.
— Верно? — спросил отец.
— Мг… — произнес Валерий.
Отец бросил окурок в воду, и до самого причала не было сказано ни слова.
С края причала, размахивая руками, их шумно приветствовал Васек.
В прилив не нужно подниматься на причал по трапу, надо сделать лишь один шаг с дорки.
Отец потрепал Васька по шапке и, не снимая с его плеча руку, зашагал к дому.
В проулке их встретил Федор. Он широко — подчеркнуто широко — улыбался и даже взял под козырек.
— С приходом, Гриша.
— Спасибо, — сказал отец, — как ты тут?
— Все по-прежнему. На мертвом якоре. Может, прийти рассказать?
— Но-но, — запротестовал дедушка и весь ощетинился, — знаем мы, зачем тебе нужно прийти. Только тебя и не хватало.
— Пусть приходит, — сказал отец, почти не задерживаясь возле брата, — мы его на голодный паек посадим, жесточайший лимит.
— Вот именно, — опять заулыбался всем своим морщинистым, желтоватым лицом дядя Федя, — где-нибудь в уголке пристроюсь.
Согнувшись у порога, он последним, за Юркой, вошел в дом, снял драный бушлат и, смущенно потирая большие красные руки, терпеливо пережидал суматоху встречи и гадал, куда его посадят. Он был выше всех в доме и едва не касался головой потолка.
Стол уже был накрыт, вино и закуска расставлены, и в комнате остро пахло маринованными грибами, копченьем и спиртом.
— Садись, — сказала мать и ногой пододвинула дяде табурет. — Да смотри помни себя, на закуску налегай…