Не опоздай к приливу

Вначале Юрке даже нравилось, что его зовут таким нездешним именем. Нравилось до тех пор, пока Валерий не сказал как-то за чаем:
— А ты и вправду как папуас… Только кольца в ноздрях не хватает и на бедрах не повязка, а штаны.
Юрка засмеялся и чуть не подавился:
— Скажешь чего…
— А кто ж ты, если не папуас? В каком месяце стригся в последний раз? Косицы можно заплетать. И кулаки у тебя вечно чешутся. Что ни шаг — то подзатыльник. Форменный дикарь. Дикарь с Баренцева моря. Папуасы и те, наверно, теперь приобщаются к культуре. А ты…
— Хватит! — Юрка вдруг рассердился, громко стукнул табуреткой и вышел в сени.
С этого вечера не каждый отваживался называть его этой кличкой.
Домой Юрка шел без всякой охоты. К счастью, братья еще не пришли. Рая, по локти засучив рукава, стирала в тазу, а дедушка Аристарх чинил сеть. Его бригада, бригада семужников, состоявшая из стариков и женщин, в эту пору года отлеживалась, как шутил дедушка, на печи. Только через месяц пойдет семга на нерест в реки, поближе к водопадам и перекатам. Огромная капроновая сеть — тайник — была расстелена на полу, и дедушка ползал по половицам, штопая деревянной рыбацкой игличкой места разрывов.
Ему было за семьдесят. Был он невысок, костляв, рыж, бородат; по ночам, ворочаясь на печи, громко хрустел ревматическими костями — вот-вот, казалось, рассыплется.
Но так только казалось. Из-под козырьков медвежьих рыжих бровей глядели полные лукавства и ехидства острые глазки. Ходил дедушка чуть сгорбясь; вставая с лавки, не мог сразу разогнуться и несколько раз хлопал себя по пояснице, постепенно выпрямляя позвоночник. Руки и лицо его покрылись глубокими морщинами, веки отяжелели и одрябли, ноги чуть искривились, но неуемность и озорство старого русского помора все еще клокотали в нем, как уха в котле.
Был он криклив, насмешлив, буен. Что-то веселое, безудержно-мальчишеское навсегда засело в нем.
— Куда сеть потащил? — крикнул он, когда Юрка, проходя по горнице, ненароком зацепил ногой тайник. — Брысь!
Юрка отпрыгнул в боковушку — крошечную комнатку, где спал с Васьком и Валерием.
В этой комнате, кроме кроватей, стоял самодельный столик Валерия и высокая, до потолка, книжная полка у стены. Почти все книги тоже принадлежали Валерию. На них он не жалел денег, которые удавалось заработать на выгрузке и сортировке рыбы в фактории. Большинство книг было о путешествиях Седова и Магеллана, капитана Кука и Нансена, Пинегина и Семена Дежнева…
На столике лежали аккуратные стопки тетрадей с выписками из книг, которые Валерий брал в районной библиотеке.
Юрка кинул взгляд на карту Мурманской области, висевшую слева от оконца. Ее Валерий привез из Мурманска, куда ездил прошлым летом с отцом, вызванным на совещание по рыбной промышленности. Два раза в неделю ходят туда рейсовые пароходы Архангельск — Мурманск, и этот счастливчик видел там настоящие паровозы и электровозы, гигантский порт, смотрел телевизионные передачи… Все в этой комнате было связано с братом, и у Юрки совсем испортилось настроение.
Хлопнула наружная дверь.
Юрка насторожился.
— Бр-р! Ноги переломаю! — шикнул дедушка, и в боковушку, где сидел Юрка, скользнул Васек.
Глаза его сияли восторгом. Захлебываясь и размахивая руками, принялся он рассказывать, как встретил их начальник погранзаставы капитан Медведев, как собственноручно открыл блестящую коробку и рассматривал на свет ампулы с таинственной жидкостью.
Юрка небрежно сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и скучающими глазами смотрел на малыша. Васек был слишком мал и неразумен, чтоб заметить в глубине его безучастно-ленивых глаз напряженные огоньки внимания.
Потом Васек тараторил о похвалах капитана Медведева, о том, что коробку с нарочным — одним из пограничников — срочно послали на экспертизу и что его с Валерием до отвала накормили в столовой пограничными щами, пограничной рисовой кашей с компотом и, так как на заставе не оказалось конфет, тут же вскрыли большими армейскими ножами две банки со сгущенным молоком, и они, как медвежата, принялись лакать густое и приторное лакомство. Васек до сих пор облизывал кончиком языка губы.
А когда малыш рассказывал, как их провели по заставе и показали пирамидку с оружием, глаза у Юрки совсем сузились, точно слиплись, и Васек возмущенно толкнул его в колено:
— Да ты спишь, что ли?
— Хватит трещать! — Юрка вскочил со стула, и только по какому-то недоразумению не дал братишке затрещину. — Пошел вон, ну!
Юрка хотел остаться один.
Ах, какую бы страшную месть придумать для Валерия! Не говорить с ним день, два, месяц — ерунда. Вот если б не говорить с ним всю жизнь — это да! Живут же в поселке два брата Баулины, глубокие старики уже, известные на побережье поморы; так они как поссорились еще до революции (а в те времена, наверно, мамонты ходили по Мурману), как поссорились они, значит, тогда из-за Марфы Барышевой, красивой поморской девки, как схлестнулись, подрались на песчаном берегу губы в светлую полярную ночь, искровенили друг друга, так до сих пор друг на друга не смотрят. Еще в войну умерла Марфа, жена младшего Баулина, бороды у них побелели, у сыновей седина блеснула на висках, а братья до сих пор не замечают друг друга. Как чужие. Хуже чужих.
Вот это да! Крепкая была кость у старых поморов. Уж если ссориться — так на всю жизнь. И не меньше. Точно.
Юрке стало легче. Он ведь тоже поморский сын. Не подкачает!
— Где он? — спросил Юрка, не называя брата по имени.
— Встретил ребят на улице, — сказал Васек, — меня прогнали.
— Совещались о чем-то?
— Ну да, и не хотели, чтоб я слышал…
— А теперь проваливай, — тихо сказал Юрка, поглядывая в окно.
Когда Валерий вернулся, Юрка делал вид, что не замечает его. Валерий, судя по всему, не очень страдал от этого. Скинув канадку, он зевнул, потянулся, поправил зачесанные назад волосы, густые и очень светлые, и осторожно прошелся по сети. Дедушка Аристарх даже не поворчал на него. Валерий знал, как надо ходить по полотну сети — не волочил ноги, а поднимал и опускал их. Да и, кроме того, он был старший из внуков — рослый, широкий, ладный; его сильную выпуклую грудь внушительно обтягивал моряцкий свитер крупной домашней вязки. Так что, наверно, и ворчать на него было совестно…
Валерия любили в семье.
И самое плохое было то, что, может быть, больше всех любил его Юрка. Кто, если не Валерий, научил его плавать в прошлом году в озере? Лето стояло прямо-таки африканское — жаркое, душное, и ребята не вылезали из озера. А кто, если говорить по правде, первый показал Юрке, как надо прыгать на лыжах с трамплина и завязывать морской узел? Кто научил его правильно грести и бросать конец?
Потому-то, наверно, Юрка и обижался на него так, что Валерий был не какая-то там замухрышка и серая личность: он был насмешливо-спокойный, удачливый и, может быть, чуточку высокомерный парень.
Он все знал и в конце концов всегда оказывался правым. Всегда. Или, если быть точным, почти всегда. Верно, и на этот раз Валерий сделал как нужно: сам отнес на заставу коробку с ампулами. Ведь он, Юрка, мог невзначай разбить их по дороге — конечно, мог! — а этого нельзя было допускать никоим образом… Отнес, ну и что такого? Зачем же на него так обижаться и сердиться?
Вечером все уселись за стол. Валерий пил чай, широко расставив на пестрой клеенке локти, в своем черном свитере, похожий на моряка; его тонкая крепкая шея была смугла. Он улыбался. Он мог хорошо улыбаться. В его улыбке, то неуловимой, то широко открывавшей краешки ровных белых зубов, было что-то совсем детское, по-девичьи доверчивое, доброе, и, глядя на брата, Юрка казался себе никудышным, злобным зверьком.
— Ты что это словно воды в рот набрал? — спросила у него Рая.
Юрка промолчал.
— Осторожней, — сказал Валерий, — он сегодня кусается.