Вербы и мостовая
— Завтра…
— Что же, иди. Помни, что тебя не выгоняют. Посмотришь, попробуешь эту сладкую жизнь, а вечером приходи. Мне-то кажется, лучше в мастерской хоть бы и двенадцать часов вертеться, чем там восемь.
— Молод ты еще, не по твоим это силам, — добавила жена мастера.
— Пусть попробует! Не легкий это хлеб, нет! Но что ты будешь убеждать его? На собственной шкуре испытает, тогда скажет: да, вы были правы! А так, с чужих слов, еще никто уму-разуму не научился.
Ну, и пошел Вицек спать с тем, чтобы утром отправиться к парку, как говорил Тосек.
По правде говоря, его пробирал страх. Когда Тосек рассказывал ему, все казалось как-то иначе, а теперь снова выглядело по-другому. Что, если не выдержит, как предсказывает жена мастера? И что это за леса, о которых говорил мастер? А что, если не справится, если его там только на смех поднимут — слишком слабый, мол, и слишком мал? Хотя, собственно говоря, он был рослый, все ему давали пятнадцать лет, несмотря на то, что было ему всего тринадцать.
«Будь что будет! Не справлюсь — сюда вернусь», — решил он, наконец, и это его успокоило.
Он проснулся чуть свет. Сердце его громко билось, он не мог проглотить кофе, которое ему дали на завтрак. Побежал быстро к парку. Тосека еще не было, да вообще еще никого не было. Поглядел на стройку — уже довольно высоко поднялась стена красных кирпичей. Сбоку, в огромной четырехугольной яме, застыла, как сметана белая, известь. Дальше высились горы песку. Вицек стоял и глядел.
Как это она делается, эта ровнехонькая красная стена, на которой каждый кирпич обведен белой полоской извести? Как это тащат кирпичи так высоко, выше второго этажа, до которого уже дошла стена? Как это удается так ровнехонько вымерить четырехугольники для окон и дверей, зияющие теперь темными отверстиями?
В голове его никак не укладывалось, что когда все это будет закончено, встанет такой же каменный дом, какие рядами стоят по обеим сторонам улицы. Такой же, как тот, в котором он живет, только повыше…
— Пришел? А я думал, не придешь.
Тосек стоял возле него. Вместе с Тосеком пришли на стройку и другие. Вицек ни разу не взглянул в лицо подмастерью, который по просьбе Тосека принял его на работу.
— Работал когда-нибудь на стройке?
— Нет.
— Справишься?
— Почему не справиться! Парень сильный, хоть куда! — быстро вмешался в разговор Тосек. — Ведь ему уже шестнадцатый год пошел.
— Шестнадцатый? — спросил подмастерье, и Вицек почувствовал, что у него вдруг в горле пересохло. Он был не в состоянии выжать из себя слово и только кивнул головой.
— С Тосеком будешь работать, он тебе покажет, что и как. Прозодежда у тебя есть?
Вицек раскрыл рот от удивления.
— Какая такая прозодежда?
— Рабочий костюм, пижон ты этакий! — просвещал его Тосек. — Этот у тебя сразу так перепачкается, что сам его не узнаешь. Другого костюма у тебя нет?
Вицек рад был теперь, что в новом костюме распоролся рукав и мать велела принести его для починки. Если бы не это, наверняка надел бы сегодня праздничный костюм, чтобы иметь более приличный вид.
— Это и есть рабочий костюм.
— Жаль, еще хороший… Ну, пойдем, — сказал Тосек, — сейчас работа начнется.
Собиралось все больше рабочих. Каменщики, плотники, подручные, парни и девушки.
Узнал Вицек, что такое леса. Вначале ему казалось, что он слетит с этих наклонно лежавших досок с поперечными планками, тем паче что тянуло вниз тяжелое ведро с известью, которое он нес вместе с Тосеком на шесте, положенном на плечи.
Они вдвоем обслуживали трех каменщиков.
— Извести! — громко кричал на всю стройку молодой веселый каменщик.
И они забирались на леса и тащили ведра с известью. Вицеку казалось, что такого количества извести должно хватить на целый дом. Но едва он успевал вытереть пот с лица и расправить плечи, как сверху уже доносился крик:
— И-и-известки!
И снова они торопливо наполняли ведра и снова взбирались вверх по лесам.
— Да ты же весь мокрый! — весело крикнул молодой каменщик. — В первый раз, что ли?
— В первый! — просопел Вицек и заметил, что от усталости у него перед глазами мелькают черные тени.
— Ничего, пляши, брат, пляши! В первый раз труднее всего. Да, это не игрушки — ведерко тащить!
— А что будет, когда придется тащить на третий этаж? Никак не справимся, — с отчаянием в голосе шепнул Вицек Тосеку.
— Ну и глупый же ты! Иди, иди, вытянем…
Работали. Вицек стиснул зубы. Руки у него болели. Ему чудилось, что плечо, на которое опирался шест, раздробилось под этой тяжестью. Первое ведро — это пустяки. Каждое новое ведро казалось все тяжелее. На непривычных ладонях вскочили огромные волдыри. Горели ноги. В башмаки набралось много песку, но некогда было снять их и высыпать песок. Оттуда, сверху, подгоняли крики:
— И-и-известки!
Взбираясь вверх, надо было вдобавок хорошенько следить, чтобы не столкнуться с подносчиками, тащившими наверх на деревянных козлах целые пирамиды кирпичей.
В ссадины на ладонях набивалась известь и невыносимо жгла.
— Не останавливайся, не останавливайся, так хуже! — советовал ему Тосек, когда Вицек хотел на секунду остановиться, чтобы перевести дух.
И Вицек быстро спускался вниз, вместе с Тосеком накладывал доверху известь в ведро и снова брел наверх.
Он видел в пролет, как быстро растет красная стена, как слоями ложится кирпич, как из сплошной стены вдруг выступают нижние очертания будущего четырехугольного окна, как красиво складываются кирпичи на углах.
— Подай-ка отвес, там упал, — сказал кто-то, и Вицек долго искал глазами этот отвес.
Смеялись над ним: не знает, что как называется и для чего что нужно, не знает даже, что такое отвес! Веселый каменщик стал показывать ему разные инструменты. Но Вицек почти не слышал. В ушах у него шумело, пот заливал глаза, хотя день был совсем не жаркий.
— Ну, ребята, обед! — крикнул кто-то, и работа вмиг остановилась.
Вицек присел на доски, окружавшие яму с известью.
— Держись! — шепнул ему Тосек. — Всего три часа работать осталось. Завтра уже легче пойдет. Возьми себя в руки — и все будет хорошо. Завтрак есть у тебя?
— Нет!
Куда там было Вицеку в это утро думать о еде! Тосек уселся возле него и поделился с ним своим хлебом с колбасой, но Вицек не мог есть — только хлебнул кофе из фляги.
После перерыва было еще хуже. Он чувствовал каждую свою косточку. Казалось, что это не пот, а кровь заливает ему глаза.
Усталый и измученный, поплелся он вечером к мастеру. Не хотел в таком состоянии показываться матери.
— Ну и вид у тебя! Небось пропала охота, не правда ли? — допытывалась жена мастера.
Налила ему супу, оставшегося от обеда, и поставила тарелку на стол.
Мутными глазами оглядел Вицек мастерскую. Он знал уже, что не вернется сюда, хотя бы умереть пришлось, что выдержит там, как бы тяжело ни было. Первый день уже позади — оставалось пять до субботы, до получки, когда он отнесет матери деньги.
— Что ж, ничего не поделаешь, раз уперся! — сказал мастер.
— Одна только просьба у меня к вам, — робко заговорил Вицек.
— А что такое?
— Разрешите мне до субботы ночевать у вас…
— Ага, хочешь с получкой к матери явиться? Что же, ночуй. Места хватит, да и поесть у нас можешь. Славный ты парень, не жалко для тебя. Только говорю тебе: подумай еще. Не для тебя эта работа, не выдержишь.
Но Вицек уже не слышал. Он повалился на свой сенник в углу комнаты и спал как убитый, хотя его мучили тяжелые сны. Шаталась и трещала под ногами доска, повисшая над какой-то бездонной пропастью… «Подай отвес!» — кричал кто-то сердитым голосом, и Вицек хлопотливо искал отвес, безнадежно бродя по каким-то незнакомым улицам, дворам, уставленным мусорными ящиками. Но нигде не было отвеса. Наконец, он в отчаянии схватил ведро с известью и понес его, а ведро росло на глазах, становилось огромным, его невозможно было поднять, и оно обжигало огнем при первом прикосновении. И это было не то ведро, не то отвес, и все смешалось и обрушилось на Вицека темнотой, залитой белой известью. Вицек вскочил с криком и увидел, что уже светает и что надо идти на работу.