Любовь и картошка

— Подниму,— согласился Матвей Петрович.— А куда я денусь?
Сережа поднял вверх измазанную глиной руку. Как в классе.
— Партийного секретаря,— сказал он,— в колхозе тайным голосованием выбирают. Председателя — открытым. А когда б и тут не открытое голосование? Как бы вы тогда, дед Матвей?
Он хитро прищурился.
— Я, Серега, и в ящик бы за нее бросил,— твердо ответил Матвей Петрович.— Как бог свят.— И добавил, как отрезал: — Бате твоему для председателя оборотистости не хватает. Пока бумагу какую подпишет, три раза подумает. А Кондратьевна хоть в заместителях числится, а хозяйство давно на себе тянет.— И, обращаясь к генералу, пояснил: — Председатель себе одну селекцию оставил.
— Если б не его селекция,— с вызовом вступился за председателя Сережа,— не был бы наш колхоз по картошке первым. И знамени у нас не было б.
— Может, и не было, — согласился Матвей Петрович.— А не построила б Кондратьевна кирпичный завод, то и Дворца культуры такого не было б. И школы новой. А свинарники, в которые делегации водят? А дорогу до фермы кто заасфальтировал?
— Шабашники! — выпалил Сережа.
— Шабашникам платить надо! — не выдержала Алла Кондратьевна.— И за теплицы надо платить! Зато ранний огурец рублем оборачивается... Вот, товарищ генерал, говорят: селу нужны инженеры, экономисты, чуть ли не кибернетики. Верно. Но прежде всего колхозу нужны деловые- люди. Размах нужен.— Алла Кондратьевна выдернула из вазы цветы, подошла с ними к генералу.— Хорошие цветы? Похожи на настоящие?
— Похожи, — неуверенно ответил генерал.
— Каждая тычинка на месте! — торжествовала Алла Кондратьевна. — Сами делаем. Народный промысел. Полиэтилен. А чего мне стоило пробить это дело!.. Мне для начала нужно было каких-нибудь двадцать тысяч. Так у главного бухгалтера, у Гриши, Сережиного отца, статьи такой не нашлось... Теперь у меня на полмиллиона заказов. Один Армавир на сто тысяч берет. Пускай Матвей Петрович скажет, сколько картошки надо на полмиллиона продать.
— Много надо,— мрачно подтвердил Матвей Петрович. Это был давний спор в колхозе. Отзвуки его доходили и до Наташи.
— Алла Кондратьевна, — нерешительно возразила она,— так картошку — едят...
— Правильно! — перебил ее Сережа.— Картошка тот же хлеб. А цветы ваши кому нужны?
— И ковров тоже люди не едят,— сразу же нашлась Алла Кондратьевна.— Но покупают их. А в итоге колхозу прибыль, и людям заработок. Ты в свои годы у отца на мороженое клянчишь. А Олег в каникулы на цветочках по сто тридцать рублей в месяц заработал.
«Олег,— подумал Сережа. — У Олега мать больна. Да еще двое меньших дома. Пока Людка и Ромась не вырастут, ему как следует вкалывать придется. Потому и стал к прессу. Сто тридцать рублей. Засыпаешь в бункер полиэтиленовые гранулы, поворачиваешь ручку и выталкиваешь лепестки. Выгодно. А мама Олега на ферме: пока раздоит первотелку да подготовит ее к машинному доению... И больше, чем по сто, у нее все равно не получается».
— Так давайте закроем колхоз, а из кирпича вашего фабрику построим. С большой трубой. И будем там ромашки делать! — предложил Сережа.
— С тычинками, — хмыкнул Матвей Петрович. Умела Алла Кондратьевна, когда ей это нужно было, и пошуметь, и грубо оборвать собеседника. Но когда что-нибудь ее задевало всерьез, голос у нее сразу же становился глубоким и спокойным и только глаза полыхали сквозь прищуренные веки.
— В школе нет такого предмета — демагогия,— удивилась она.— Где же вы ей научаетесь?.. Колхоз закрыть! Колхоз хоть закрывай, когда люди из села бегут. А у меня в столе пачка заявлений — даже из района к нам просятся... Тычинки им не нравятся! — вдруг набросилась она на Матвея Петровича.— А что в лесах вокруг городов скоро ни одного живого цветка не останется — это вам нравится? Купит человек полиэтиленовую ромашку — природа выиграет... И я вам скажу, Анатолий Яковлевич,— повернулась она к генералу,— под Новый год у нас миллионы сосенок и елочек вырубают. А мы и елочку полиэтиленовую в производство запускаем. Это и есть охрана природы. На деле, а не на словах. Ты, Сережа, большой уже парень, усы под носом проклевываются. Мог бы свою голову иметь, а не повторять, как попугай, Гришины слова.
Сережа улыбнулся.
— Батины слова про ваши ромашки я при женщинах не могу повторить.
— Знаю! Наслышана! — вспыхнула Алла Кондратьевна.— Вот, товарищ генерал, если нам суждено от чего-нибудь погибнуть, так это от демократии.
— Ну почему же — погибнуть? — с веселым любопытством посмотрел на Аллу Кондратьевну генерал Кузнецов.
— Потому что дело требует единоначалия. Бухгалтер в хозяйстве помощником должен быть, а не жандармом. Ничего. Я тут скоро порядок наведу.
— Наведешь, успеешь,— примирительно сказал Матвей Петрович.— Ну чего ты на нас взъелась? Мы-то чем виноваты? Ой, Алла, обижаешь ты мужиков.
— Вас обидишь, когда в районе десять тысяч мужиков в конторах сидят, а десять тысяч баб картошку копают! — Алла Кондратьевна подошла поближе к шахматистам и остановилась так, чтоб быть прямо против генерала Кузнецова.— А тут еще возить нечем. Анатолий Яковлевич! — жарко обратилась она к генералу.— Я знаю, списывают у вас машины военные. И в народное хозяйство передают. Нам бы хоть десяток таких машин. Деньги я найду. Генерал Кузнецов понимающе улыбнулся.
— А я все думал, куда повернет ваша цесарка? Понимающе улыбнулась и Алла Кондратьевна.
— Недоверчивый вы человек, Анатолий Яковлевич.
— Если они списанные, так для чего они нужны? — удивилась Наташа.
— В армии они не годятся, а у нас еще поработают,— ответила ей Алла Кондратьевна так, как говорят о деле, уже решенном.
— Ну что вы, Алла Кондратьевна, я вам вполне доверяю.— Генерал Кузнецов по-прежнему смотрел на Аллу Кондратьевну с веселым любопытством и удовольствием.— Но я, видите ли, сам этим не занимаюсь. И, сколько мне известно, существует определенный порядок передачи списанного военного имущества. Я выясню и, если представится возможность, с удовольствием...
— А я так понимаю, Анатолий Яковлевич,— кокетливо польстила генералу Алла Кондратьевна,— что стоит вам только захотеть...
Алла Кондратьевна хорошо знала, что «дуги гнут с терпеньем и не вдруг», что если сразу она не получила положительного и окончательного ответа на свою просьбу, то нужно отступить, а потом снова попробовать.
— Сережа! — укоризненно сказала она.— Ну разве так месят? Добавь воды в таз. Давай я тебе помогу.
Она опустилась на корточки рядом с Сережей и принялась энергично разминать глину.
— Из Боричева яра глина? — спросил Сережа.
— Из Боричева, — подтвердила Алла Кондратьевна.— Все мне возить приходится. Даже глину.
Сережа вздохнул. Не было больше в живых деда Якова, старого, тихого и доброго гончара из села Бульбы.
Сережа уверял, что крынки и кувшины деда Якова славятся в трех республиках — на Украине, в России и Белоруссии. И не очень преувеличивал. Крынки и особенно кувшины деда Якова охотно покупали в округе, а село Бульбы находилось как раз на самом краю Украины — где и Россия рядом и до Белоруссии рукой подать.
Славились так кувшины гончара из Бульб деда Якова потому, что считалось, будто вода в них летом становится холоднее, будто есть у деда Якова свой секрет, только не хочет он его никому открыть, хоть городские мастерские большие деньги ему предлагали.
Мать Наташи Анна Васильевна сказала об этом: «Предрассудок». И Виктор Матвеевич вместе с Сережей и Наташей поставили самый настоящий научный эксперимент. Они взяли фарфоровый кувшин и глиняный деда Якова, в оба налили воды из ведра и измерили температуру воды. Термометр показал восемнадцать градусов в обоих кувшинах. Потом они измеряли температуру через каждый час. Через четыре часа в фарфоровом кувшине температура поднялась на два градуса, а в кувшине деда Якова понизилась до тринадцати градусов — на пять делений.
Виктор Матвеевич торжествовал. Он гордился удивительным умением старого гончара.
Дед Яков, невысокий добрый и молчаливый старичок с опущенными книзу седыми усами и бритым подбородком, был в селе Бульбы единственным человеком, который держал собственную лошадь. Старую понурую Сивку редкой каурой масти — светло-рыжей, с рыжей гривой и хвостом, но вдоль хребта — ремень. Там полосой шерсть темно-каштановая, почти черная. Может быть, такой и была лошадь из сказки «Сивка-бурка, вещая каурка». Сивку дед Яков запрягал в короткую телегу с коробом, сколоченным из тонких досок, садился боком и, помахивая кнутом, отправлялся к Боричеву яру, километров за двадцать от села Бульбы, за нужной ему оранжевой глиной. Назад возвращался пешком, понукая Сивку. Сережа, Олег и другие школьники иногда отправлялись с дедом Яковом в глубокий Боричев яр, помогали накопать глину, а потом играли «в войну». У себя на усадьбе дед Яков складывал глину в кучу, поливал водой, а сверху покрывал соломой, чтоб, как он говорил, глина согрелась и устоялась. А через две недели протирал эту глину через сито.