Любовь и картошка

— Это я знаю. Про перья... А где взять купорос?
— Он есть у нас в химическом кабинете. И я тебе его охотно предоставлю. Естественно, в разумных количествах.
Сережа церемонно поблагодарил учителя — с ним все школьники разговаривали церемонно. Когда Николай Николаевич ушел, доброжелательно и несколько отчужденно поглядывая на сумятицу перед школой, Олег спросил:
— Для чего тебе древние чернила?
— Придумал я одну штуку,— ответил Сережа.— Против Васьки. Я тебе потом расскажу... А ты чего хотел? Ну когда Ромась тебя перебил?
— Да я...— нерешительно сказал Олег, и лицо его стало еще озабоченней,— сказать тебе хотел... С Варькой у нас все кончено. Точка.
— Да...— неопределенно заметил Сережа и отвел Олега в сторону к школьной ограде.— Скажи,— спросил он требовательно, — ты знаешь, зачем люди живут?
Олег задумался.
— Нет,— ответил он честно.— Не знаю. Сережа подтверждающе кивнул головой.
— Всему нас в школе учат,— негромко и горячо сказал он Олегу.— Про математическую комбинаторику — знаем. И про то, где Замбия, — знаем. И какое стихотворение написал Пушкин в 1829 году, когда он был на Кавказе, тоже знаем. Но про самое главное нам ничего не говорят. Должен же человек знать, для чего он живет?..
Олег снова задумался, поискал в памяти.
— Нет,— возразил он.— Ты забыл. Нам говорили. На литературе.
— Что нам говорили?
— Я забыл, как там точно... Ну, что человек живет для счастья.
— А что такое счастье?
— Ну, это всякому дураку понятно. Если у тебя все хорошо — значит, счастье.
— У тебя лично?
— Ну, не только лично. И дома,— стал перечислять Олег,— и в селе, и в Советском Союзе.
— А если в Польше, это тебя уже не касается?
— В Польше? — прикинул про себя Олег.— В Польше тоже касается.
— А в Африке? Или в этом в Сенегале, или в Нигере кто-то, скажем, умер от голода. Или в Японии кто-то заболел от загрязнения окружающей среды. Тогда как?
— Да что ты привязался? — вдруг рассердился Олег.— Не могу же я обо всех плакать.
— И второе,— сказал Сережа.— Ты говоришь: счастье, когда у тебя все хорошо. Но ведь человеку может быть хорошо от разного. Какому-нибудь Гитлеру, когда он захватил пол-Европы или больше, пока его наши не отогнали назад, тоже, наверное, было хорошо. Так что же, по-твоему, это и есть счастье?
— Ты меня не путай,— озабоченно посмотрел Олег на Сережу.— Ты мне лучше скажи: что с тобой делается? Почему ты сам не свой? Может, скажешь, из-за того, что в Японии кто-то заболел? От загрязнения?
— Нет. Не из-за этого.— Сережа помолчал.— Наташа уезжает.
— Слушай, Серега... — Олег смотрел в землю. — Только ты обижаться не будешь?..
— За что?
— Дай честное слово, что не обидишься.
— Ну, честное слово.
— Так я скажу... Может, и лучше, что Наташа уедет.
— Для кого лучше? — зло спросил Сережа.
— Ты же слово дал... Для тебя лучше. Вся школа смеется. Васька тебя уже женихом прозвал...
— Ваське я еще устрою... А ты... друг называется.— Он обиженно отвернулся от Олега.— А над тобой с Варькой вся школа не смеется?
— Нет. Никто не знает.
— Это тебе только кажется.
— Я же тебе сказал... У нас все кончено. Точка. А у вас и не начиналось.
— У нас это будет совсем иначе,— обиделся Сережа за сравнение Вари Щербатюк с Наташей. Оно показалось ему совсем не подходящим.
— Варька говорит, что иначе не бывает. А она знает.
— Что у вас случилось? — неохотно спросил Сережа.
Ему Варя Щербатюк не нравилась. Прежде всего потому, что, с его точки зрения, она была ужо совсем старухой. На четыре года старше Олега. Закончила школу и уже два года работала на ферме. А главное, она была некрасивой, очень некрасивой — худой, желтолицей, с сиплым голосом. И губы у нее были выпячены вперед.
— Сказала — хватит. Что я еще... ну, это... что еще маленький. Что думает замуж выходить.
— А раньше ты ей не был маленьким?
— Я ее это же самое спросил.
— А она?
— Только смеется. Говорит: «Так ведь это очень просто!»
В школе имени Гены Воронова была своя поговорка. О чем бы ни шла речь, ученики, а за ними и учителя стали прибавлять: «Так ведь это очень просто!» Причем всегда в словах этих сохранялся несколько иронический оттенок. Дело в том, что в школе получила большое распространение книжка под названием «Телевидение? Так ведь это очень просто!», перевод с французского, автор Е. Айсберг. Это была хорошая книжка. Ив библиотеку она почти никогда не возвращалась. Передавали из рук в руки. В ней беседовали и спорили между собой два паренька — Знайка и Незнайка. И в конце концов оказывалось, что в телевидении действительно все можно понять. А раз можно понять, значит, это в самом деле «очень просто».
Но теперь Сережа подумал о том, что поступки людей понять значительно труднее, чем поступки телевизора. Ну, там все эти искажения или пропавший звук... Взять хоть Олега и Варьку Щербатюк.
Олег и Сережа друг от друга ничего не скрывали. Вот почему Сережа знал эту историю во всех подробностях. Весной Варя Щербатюк позвала Олега на ферму. Починить водопроводный кран. Хоть каждому в колхозе было хорошо известно, что Варя, дочь Щербатихи, сама что угодно может починить.
На ферме, в подсобке, она обняла Олега сзади, прижала к себе, потом обернула его лицом, поцеловала в губы и сказала:
— Будешь теперь ко мне ходить. Будешь моим парнем.
Положила его руку себе на грудь и снова поцеловала в губы.
Олег не знал, что и думать.
— А почему?.. — спросил он растерянно.
— Кому я еще нужна? — горько отозвалась Варя.— Ты хоть болтать не будешь. Хвастаться. Ты у нас безответный.
Так все это у Олега внезапно началось и так же теперь внезапно кончилось.
— Нет,— повторил Сережа.— У нас это — совсем Другое.
Он взглянул на часы. До конца перемены оставалось еще четыре минуты. Сережа оставил Олега и быстро, решительно зашагал к школе. Он увидел Наташу в окне школьного коридора на втором этаже. Она улыбнулась и помахала ему рукой. Он взлетел на второй этаж.
— Наташа,— сказал Сережа. — Я хочу тебе... Одну важную вещь...
— Какую? — напряглась Наташа.
— Я хочу, чтоб ты знала... Я тебя люблю. И никогда в жизни никого не буду любить, кроме тебя...
Зазвенел школьный звонок. Тот же самый, что и всегда. На урок. Но для Сережи он возвещал большую перемену. Во всей его жизни. Он сказал Наташе то, что так долго хотел и не решался сказать, и сейчас ему казалось, что все вокруг него переменилось.
С Наташей они в этот день больше не разговаривали, и все равно остро и непрерывно Сережа чувствовал ее присутствие и необходимость в ее присутствии. И он невольно стремился привлечь к себе Наташино внимание. И опять устроил «корриду».
К коровнику примыкал ряд загонов. В одном из них держали телят. После уроков восьмые и девятые классы послали сюда для занятия, которое в школьных отчетах называлось «производственной практикой». А попросту нужно было помочь убрать коровник.
Дела там оказалось на час. И, покончив с ним, школьники собрались вокруг одного из загонов. Пришли туда и доярки. Впрочем, теперь они уже назывались не доярками, а «мастерами машинного доения».
В загоне шла коррида. В роли быка выступал бодливый и шустрый бычок, уже хорошо овладевший правилами боя. В роли матадора — Сережа. В одной руке у него была деревянная шпага, наспех выструганная из палки, а в другой — мулета из кумачовой скатерти, добытой в красном уголке. А в роли комментатора выступал Вася Гавриленко.
Сережа взмахнул мулетой и ловко пропустил бычка сначала справа от себя, а потом слева.
— Дорогие зрители,— провозгласил Вася в рупор, свернутый из какого-то плаката.— Посмотрите на эту блестящую веронику. Теперь ее плавно сменяет полувероника, переходящая в оборот.
Вася в школе заслуженно считался большим знатоком приемов, которыми пользуется матадор, сражаясь с быком.
Тем временем на ферму пришли председатель колхоза Павел Михайлович и директор школы Анна Васильевна. Они остановились за спинами зрителей.