Конец каникул

— Что?
Но я ничего не сказал. Она тоже задумалась. Подняла камешек, бросила перед собой, взяла со скамейки оструганный прутик, оставленный тут, наверно, каким-нибудь ребятенком, принялась его разглядывать.
— Странно это…
— Что странно?
— Все. Сам хорошо знаешь. Когда читаешь об этом в книгах, все выглядит по-другому. Или в кино… Как знать, может, и не по-другому…
— Помнишь, как мы вчера бежали в грозу? — рискнул я спросить. — Сперва стояли под воротами. А потом…
— Молчи. Знаю, о чем ты вспомнил.
— Сердишься на меня?
— Нет…
Эльжбета не переставая чертила палочкой круги на песке, квадраты, зигзаги. Долго не поднимала головы. Сидела так, точно меня здесь не было. Почему? Трудно понять ее, странные эти девочки.
— Эля… — обратился я к ней и осекся: она взглянула на меня почти со злостью..
— Что это взбрело тебе в голову? Не смей называть меня Элей. Не называл и никогда не называй! Эля… Элюня… «Эля, надень кофточку, свежо!», «Элюнька, зачеши по-другому волосы, в школу так не ходят…», «Эля! Как ты говоришь? Как хулиган. Что это значит: влипла на матёме? Ты хочешь сказать: я получила двойку по математике, не правда ли?», «Элюша, вымой после обеда посуду…»
— Кто это так говорит? — прервал я ее.
— Мама так говорит. А отец зовет меня «Элек» или просто «Элька» — Элька то, Элька се…
— А мальчишки?
— Какие тебе еще мальчишки?
— Ну там, у вас в классе… товарищи…
— Ты что, не знаешь, как с нами разговаривают мальчишки? Низко кланяются и говорят всегда: «Здравствуйте, барышня», «Большое спасибо, дорогая одноклассница», «Чем могу помочь, мой ангел?» Такие слова, как, например, «Вали отсюда, дура!», мы знаем, разумеется, только из книг. Разве не так?
— Если желаешь, могу тебя звать «мой ангел»…
— Обойдусь! — Она поднялась со скамейки и стала снимать сандалии.
— Что ты делаешь? — удивился я.
— Хочу заглянуть в грот, ладно? Что там, собственно, внутри? Мы подошли к болотцу.
Шаг за шагом Эльжбета осторожно пересекла его. А я стоял на дорожке и, как вчера, глядел на вершины деревьев, которые слегка покачивались, на проплывающие облака. Снова по дорожке скакал воробьишка, а по камням грота катилась не спеша никому не нужным водопадом вода. Но сегодня я смотрел на это иначе, — все было другим. Выходит, одно и то же — это каждый раз что-то другое?
Эльжбета заглянула в грот и попятилась.
— Нет! Не полезу, там темно! Одна боюсь… — И вернулась.
  
Глава 12
 
День был хороший, пока не привел с собой вечера, а вместе с ним и моего вопроса. Простого вопроса насчет маминого адреса…
После ужина я достал недописанную тетрадь, вынул конверт и ручку, расположился за столом. Отец не спрашивал, что я делаю, он читал «Желтого тигра». Наверно, Ирка принесла книжку, пока я ходил на чердак засыпать голубям зерно. Последнее время я мало ими занимался, чаще, по-моему, с ними возился отец. «Может, показать их как-нибудь Эльжбете? — мелькнуло в голове. — Вылупились птенцы, девочки любят такие вещи. Вот только захочет ли прийти?» Я принялся за письмо.
О чем писать? После трех-четырех строчек все мысли пропали. Когда уезжаешь из дому, писать проще. Если сидишь дома, неизвестно, о чем сообщать. Но еще одна, еще две фразы, и страничка все-таки дописана.
— Дай мне конверт с адресом! — сказал я отцу. — С адресом того санатория, где мама…
Отец отложил книгу и уставился на меня.
— Ты это о чем?
— Конверт. Письмо, которое прислала мама.
— Зачем тебе конверт?
— Сам видишь, я написал письмо! Теперь мне нужен адрес.
— Ага, тебе нужен адрес, — буркнул отец, словно только сейчас понял, в чем дело. Сунул руку в карман, в другой… — На!
Я взял конверт, перевернул, чтоб найти адрес отправителя. Пробежал взглядом и тут… Тут прочитал еще раз, вслух, слово за словом, не веря собственным глазам.
— Как же так? Ведь это адрес тети Ванды, правильно? Значит, мама не уехала в санаторий? Ты знал об этом?
Отец смутился. Не глядя на меня, протянул руку за конвертом.
— Знал. Она у тети Ванды. Но ведь тетя живет в Отвоцке! В санатории или у тети — какая разница? И там и там один и тот же воздух, правильно?
— А вы сказали, мама едет в санаторий. Почему?
— Ты уже переписал? Отдай письмо.
— Я спрашиваю, почему вы так сказали? У мамы что-то с легкими? Это серьезно?
— Да, легкие… Ничего серьезного. Отдохнет, подышит воздухом… Не огорчайся!
— А когда она приедет? Когда вернется?
Отец посмотрел на меня. Он смотрел долго и наконец тихо сказал:
— Не знаю. Может, через месяц, два… В общем, через какое-то время…
Я встал из-за стола. Взял письмо, которое только что написал, порвал.
— Что ты делаешь? — резко спросил отец.
— Ничего. Напишу другое. Если она не в санатории, напишу другое. Это не годится.
Я пошел на кухню выкинуть клочки бумаги. И внезапно ощутил страх. Что он от меня скрывает? Уехала вроде бы в санаторий, всем и всюду об этом рассказывали. А живет у тети Ванды. Само собой, воздух что в санатории, что в Отвоцке, но… но в чем все-таки дело? Мне показалось, будто над головой собираются тучи. Ведь хороших вестей не скрывают.
Когда я вернулся в комнату, отец по-прежнему читал книгу. И я спросил как можно спокойнее:
— Слушай, а что мама писала тебе, ну… в этом письме?
— Ничего особенного. В основном о тебе. Беспокоится, как мы тут справляемся. Просит поцеловать тебя. Разве я не говорил?
— Нет! Об этом письме ты не сказал мне ни слова!
Он будто не слышал моего ответа. И в этот вечер мы с ним больше не разговаривали. Но тишина в квартире стояла напряженная, слишком много было незаданных вопросов, несказанных слов. В такой тишине одна минута превращается в невыносимых пятнадцать минут!
На следующий день я встал очень рано. Проснулся в шесть и не мог больше заснуть. Встал и потихоньку оделся. Отец еще спал.
Я пошел на кухню, закрыл за собой дверь и написал длинное письмо, такое длинное, что сам себе подивился. До сих пор не было у меня письма длиннее, чем на двух сторонах тетрадного листка. На почту я пришел раньше восьми, пришлось немного подождать, пока не откроют окошечко. Я послал письмо экспрессом. Через пять-шесть дней должен прийти ответ. Что она мне напишет? Как ответит на все мои вопросы? Когда я вернулся, отец сидел за завтраком. Он был в отличном настроении, а может, просто притворялся.
— Принимаюсь за стирку! — весело крикнул он. — Рубах пять уже скопилось. Перекуси — и в магазин за порошком. Где ты пропадал?
— На почте. Я послал письмо.
— Да? Это хорошо. А я уж было подумал, что ты со своей девочкой в такую рань встречаешься.
Зачем он это? Ни разу еще не говорил про Эльжбету. Почему именно теперь об этом? Может, дает мне тем самым понять: у каждого свои тайны, ведь и я говорил ему не все, а он тем не менее не спрашивает… Нет, чушь. Что это лезет мне в голову?..
— С Эльжбетой? Нет. С ней и с Толстым мы встречаемся всегда в десять, на пруду.
— Понятно… — И отец улыбнулся. — Только что был тут Толстый, сказал, что не видел тебя вчера целый день. Принеси мне порошок и отправляйся к нему. Он будет ждать около своего дома.
Польная улица, где жил Толстый, называлась так не зря. Это была улица на окраине города, рядом с полем, усеянным грудами камней. Не знаю, проезжала ли по ней хоть раз в месяц машина; ребятишки играли здесь стайками на мостовой.
Толстый сидел на краю тротуара около дома и забрасывал то и дело увесистый камень, который его сумасшедший пес тут же ему приносил. И так полдня — собака неутомимая. Я поднял с земли прутик и крикнул:
— Ландыш, ко мне! Хоп! Ну, хоп!
Я держал прутик не выше чем на метр от земли, но овчарка не пожелала прыгать. Подбежала, завиляла хвостом — и все.
— Хорошо, что ты пришел! Наконец-то! — буркнул Толстый.
— Слушай, что с собакой? — обратился я к нему. — Гналась, помню, за курицей, перемахнула через двухметровый забор. А через прутик не хочет.