Конец каникул

Теперь со скамейки поднялась и Эльжбета. Она тоже была растерянна. А у меня в голове замаячила неожиданно мысль: «Только б не стал смеяться, только б не сказал чего такого…» Не говоря ни слова, я вынул письмо из кармана. Но отец поздоровался с Эльжбетой, потом закурил сигарету и лишь после этого взял конверт.
— Что-то, дорогие граждане, вы не разговорчивы. Как в анекдоте: «На какую тему, кавалер, молчите? На ту же самую, что и вы, мадам!»
Эльжбета улыбнулась, а я стал потихоньку приходить в себя.
— Вернешься в Варшаву, передай от меня привет родителям, — сказал отец Эльжбете, подал ей руку на прощание и, не взглянув на меня, зашагал не спеша в сторону кортов.
Но, пройдя немного, обернулся и крикнул:
— Юрек, сегодня на ужин пойдешь к бабушке. До свидания! Только после этого мы оба, точно по команде, опустились на скамейку. Я вздохнул с таким облегчением, что меня самого это рассмешило.
— Я и не знал, что отец может так запросто, по-дружески! — сказал я больше себе, чем ей, и почувствовал, что очень горд своим отцом, будто он совершил бог знает какой поступок.
— Но откуда твой отец знает моих родителей? — тоже вслух принялась рассуждать Эльжбета. — Откуда ему вообще известно, кто я такая?
Я пожал плечами.
— Не имею представления, откуда. Хотя мог узнать, конечно, от Збышека. Да, но что этот болван ему наплел?..
Ответа долго ждать не пришлось. У входа в парк мы наткнулись на них обоих: на Збышека и Толстого. Я не виделся с ними с позавчерашнего дня, с той самой минуты, когда они увели у нас из-под носа велосипеды, и не очень-то представлял себе, как мне теперь разговаривать с ними. Кто, собственно, должен быть в обиде — они или мы?
Толстый вроде бы обрадовался встрече, но не успел и рта раскрыть, как Збышек высокомерно глянул на нас и изрек:
— Советую сменить местопребывание, отец тебя разыскивает. Час назад спрашивал, не знаем ли мы, где вы находитесь…
Эльжбета чуть не подпрыгнула:
— Где находимся мы или где находится Юрек? Откуда ты знаешь, что мы вместе?
Но Збышек не обратил на нее ни малейшего внимания.
— И я сказал, что Юрек ушел на свидание с моей двоюродной сестрой.
Руки у меня сами собой сжались в кулаки, я понял: еще слово, и я ему врежу. Я рванулся, но Эльжбета схватила меня за рукав:
— Пошли, Юрек. Не стоит… Тогда Збышек крикнул ей:
— Заткнись! С тобой не разговаривают! Я подошел к нему вплотную.
— Ты, философ! А со мной поговоришь?..
Замахнулся, но прежде чем успел ударить, Збышек бросился на меня. Эльжбета крикнула что-то, но я не расслышал. Нас разнял Толстый — спокойно, без усилия. Он стал между нами и буркнул Збышеку:
— Отцепись от него, Проблема, не начинай! Ну-ну, не о чем говорить, пошли! Привет, Юрек!
Толстый улыбнулся Эльжбете, подтолкнул Збышека, и они зашагали прочь.
— Хоть один умный среди вас нашелся! — сказала Эльжбета. Прощаясь с Эльжбетой возле ее дома, я уже знал: сейчас я пойду на чердак, к своим голубям. Знал об этом еще и раньше. Тогда, когда мне в голову пришла странная мысль: мне показалось, что я знаком с Эльжбетой давным-давно, что я, собственно, знал ее всегда. И одновременно с этой другая: а ведь я мог никогда ее не встретить…
Я сел на старый сундук и привалился к стене.
Хорошо было здесь, с голубями. Разве где-нибудь на свете есть место спокойнее? А Рыжий, этот подлец Рыжий, который крутил головкой, словно в поисках спутника для нового побега, показался мне самым прекрасным голубем, какого я вообще когда-либо видел. Неожиданно для самого себя я подумал, что из тридцати семи голубей, которых держали мы с отцом, именно Рыжего люблю я больше всего. И страшно удивился, что не понял этого раньше.
  
Глава 6
 
У нас в Божехове храмовой праздник бывает в день святой Анны, точней, в ближайшее после него воскресенье. Как себя помню, вместе с мальчишками я с нетерпением ждал этого дня, а нынче и не заметил, как он пришел.
Эльжбета смеялась до упаду, глядя на лотки «с разной дребеденью», как она окрестила все эти странные и забавные, никому не нужные вещи, которые привозят торговцы на нашу ярмарку.
— Знаешь, я думала, храмовые праздники с ярмаркой бывают только где-нибудь в деревушках… Или в городах, куда приезжают туристы из-за границы. Например, в Ловиче или, скажем, на Подгалье… Первый раз вижу такую ярмарку!
— А в Варшаве не бывают? — спросил я и сразу пожалел об этом. Может, вопрос был и глупый. Но почему же все-таки она на меня так посмотрела?
В Варшаве? А ты был в Варшаве? Хотя бы с экскурсией?
Нет… На экскурсию мы ездили в Краков. И в Познань на международную ярмарку. Ага, и потом еще в Щирк, — припомнил я.
В Щирк? А что такое Щирк? Где он находится? Меня разозлил вопрос. Собственно, не сам вопрос, а эта ее улыбка. Но, поглядев на Эльжбету, минуту спустя я подумал: может, это мне только показалось, может, в конце концов, она всегда так улыбается…
Не каждый обязан знать, где находится Щирк. Но решил не отвечать: раз не знает, пусть не знает. Не моя потеря.
— Обиделся? — спросила Эльжбета, но уже без улыбки. — Юрек, не будь ты таким смешным…
Сама подсказала мне слово. Может, я бы не додумался, может, я и понимаю-то его не так. Смешная у нас ярмарка. Смешные эти лотки, смешно, что я не был в Варшаве. И Щирк смешной. А я? А может, и весь Божехов? Значит, смешно и то, что мы стоим тут вместе, а кругом надрываются пищалки, протискиваются, толкая нас, увешанные ярмарочными баранками, оживленные люди… Нет, наверно, она думала иначе. Откуда ж тогда у меня такие мысли?
И вдруг я почувствовал, Эльжбета хватает меня за руку. Посмотрел на нее с удивлением. А она рассмеялась:
— Ну чего так глядишь? Просто я не хочу, чтоб мы с тобой потерялись в этой толпе…
И потянула за собой. Мы стали пробираться к тому месту, где рядом с тиром собралось больше всего народу — к киоскам с ярмарочными лотереями.
— Попытаем счастья? — спросила Эльжбета.
— Нет, я никогда не пробую! Мне не везет, — сказал я и расхохотался.
Вспомнил, как несколько лет назад мама уговорила отца попытать счастья в лотерее. Они велели мне нажать рычажок, круг с номерами закрутился, перышко, служившее указателем, заметалось, задевая о гвозди, и наконец остановилось у самого большого гвоздя. «Главный выигрыш! — объявил хозяин лотереи. — Молодому человеку представляется право выбора». На выбор, однако, были предложены только три вещи: вино за шестнадцать злотых, глиняная вазочка и голова Костюшко.
Я затеял страшный спор с родителями. Мать желала вазочку, отец был за вино, но в конце концов они решили, что им все равно — лишь бы не Костюшко. Однако я уперся. Костюшко был трехцветный: лицо золотое, губы и шапка красные, брови и ворот кафтана черные. Мать заявила, что не пойдет со мной по улице, если я понесу Костюшко. Отец ее поддержал. Я возвращался домой один, но с Костюшко под мышкой.
Пока я рассказывал Эльжбете эту историю, мы ели сахарную вату на палочках, вата была еще теплая и липла к губам, к щекам…
— А что с этой головой? Раскокал?
— Посягнуть на великого человека? Ты что, смеешься? Это он меня мучил… Ровно год допекал!
В самом деле, с головой были связаны ужасные переживания. Мне не разрешили держать ее дома, и Костюшко отправился в сарай, где у нас жило тогда несколько кроликов. Один из них ни с того ни с сего сдох, и отец сказал, что это из-за Костюшко. Я перетащил голову в подвал, а зимой пожертвовал ее на школьную лотерею. Учительница не хотела брать голову, но наше школьное самоуправление объявило, что мой Костюшко для выигрыша годится. К несчастью, голову выиграл Зенек. Ему тоже не разрешили держать ее дома, и она вернулась к нам в подвал. В следующую ярмарку я встал пораньше и продал голову хозяину той самой лотереи, где выиграл ее год назад. За десять злотых. Но и это еще не все.
Случилось так, что в это самое время наша харцерская дружина выбирала своего героя. Когда кто-то предложил Костюшко, я вскочил с места и начал возражать. После очередного родительского собрания директор пригласил отца в канцелярию и заявил ему, что в серьезной дискуссии я вел себя неподобающим образом. Вышла из этого целая история…