Волшебная трубка капитана

Все обернулись в сторону рубки, где рядом с Марком сидел Иван. Иван слышал весь разговор о пиратах, генах и бессмертии, но участвовать в нем не собирался. Марк открыл дверь рубки и вытолкнул Ваню «на ринг». Плечистый, сутуловатый от тяготившей его силы, он мог легко расшвырять шайку хулиганов, но говорить был не мастер.
– Тише, Чапай думать будет!
– Иван, не робей!
Ваня беспомощно улыбался, не зная, чего хотят от него. Он так сконфузился, что Даньке стало его жалко. Ивана надо было выручать. И, набрав воздуха в грудь, Данька уставился в Ванин затылок и послал в мозжечок сильный телепатический сигнал: «Ваня, не тушуйся!»
– А я не тушуюсь, – сказал Ваня, не понимая, откуда в него влетело это слово.
«Молодец, Ваня! Точка!» – молча похвалил его Данька.
– Точка! – повторил за ним Ваня, кивая головой.
– С запятой? – спросил Марк, подмигивая.
«Без всякой запятой, а просто точка!» – подсказывал Данька.
– Просто точка! – повторил послушно Ваня.
– Вот и я говорю: с запятой, – сказал Марк, издеваясь.
«Ваня, спроси его: а щелбана не хочешь?» – подсказывал Данька.
– А щелбана не хочешь? – спросил Ваня сдвигая брови.
– Вас понял! Вас понял! – заюлил Марк, чувствуя, что ему несдобровать.
«Ну теперь все!» – вздохнул Данька.
– Все! – сказал Ваня, успокаиваясь.
– А я что говорю? Конечно, все, – согласился Марк.
Капитан молча наблюдал всю эту сцену и хмурился. Ему не нравилось, что над Ваней смеются.
– Маловато вы еще знаете Ивана…
Ребята в самом деле еще плохо знали друг друга, а Ваню – меньше всех.
Его родители погибли от взрыва в котельной, когда ему не было и десяти лет. Из детского дома, куда его отправили, он сбежал и долго бродяжничал, кочевал по родичам, жил одно время у лесника на кордоне, а когда ему исполнилось четырнадцать лет, вернулся домой. Однако не поладил с теткой, хранившей квартиру, пропадал на улице, пока не попал на учет в детскую комнату милиции. Оттуда-то и взял его к себе капитан и определил механиком на катер «Веселые пескари».
Ваня умел малярить, плотничать, слесарить и вскоре стал на катере незаменимым человеком. К капитану он привязался, как к родному отцу. И капитан жалел его, пожалуй, больше, чем других. Иван, видно, крепко помнил своих погибших родителей и всю свою неистраченную детскую любовь к ним перенес на капитана. Он готов был за него в огонь и воду. Только один капитан знал, какая нежная душа жила в этом рано повзрослевшем подростке.
Данька не удивился тому, что Ваня оказался так восприимчив к телепатическим приказам. Не он один! А вот то, что капитан не разделяет веселья Марка, Данька почувствовал первый. И ему стало неловко и стыдно за Марка, который самодовольно ухмылялся, радуясь, что посадил Ивана в калошу.
Данька теперь нисколько не сомневался в своем телепатическом могуществе. На Диогене, Руби-ке, Иване он испробовал его, теперь оставалось проверить только на Марке. Данька глубоко вздохнул, уставился Марку в затылок и сказал про себя: «Повернись, невежда, к Ване и попроси у него прощения, нахал!»
Марк, стоявший у штурвала, не шелохнулся.
Данька напрягся и проник в самую глубину мозжечка: «Извинись, говорю тебе, а то хуже будет!»
Но Марк и не поежился даже.
Данька устал от напряжения и расслабился. В самом деле, отчего Марк не поддается? Может, он толстокожий и нечувствительный?
Рулевой, помощник капитана, Марк почему-то пользовался особым его расположением. Капитан иногда подолгу не вылезал из берлоги – так он называл каюту, и тогда никто не видел, когда он вставал и когда засыпал. Он уходил в свои блокноты и книги, словно в изолятор с толстыми стенами, в который не проникали никакие звуки. И в эти долгие его «отлучки» всеми делами на катере заправлял Марк. Чем же он заслужил такую честь? Откуда появился здесь? Почему так доверял ему капитан?
Личность Марка заинтриговала Даньку необыкновенно. И это было похоже на жажду, которую нужно немедленно утолить…
  
Глава 3
 
«ТРУДНЫЕ» ДЕТИ
 
Данька был историком экспедиции, но больше всего увлекался топонимикой – изучением географических названий. Палуба, рундуки, ящики – все было забито Ваниными минералами, коллекциями Рубика, а топонимика не требовала много места – заполняй себе карточки с указанием топонима, его вида и происхождения и храни их в обычных конвертах.
Особенно нравилось Даньке гадать, как произошли названия. Сидит над карточкой и вдруг рассмеется: деревню назвали Дракино. Наверно, жили там одни забияки – не пахали, не сеяли, не жали, а только и делали, что с утра до вечера дрались на кулачках и ходили с разбитыми носами – потеха!
Много разных смешных названий занес Данька в свои карточки: Собачий Перелаз, Тараканий Брод, Куриная Лапа, Свистуны. Запишет – и сразу представит, как тараканы гуськом перебираются через ручей, а собаки толкутся возле шатучих мостков и злобно огрызаются. А почему Свистуны? Может, в деревне был такой обычай – устраивать конкурсы на лучший художественный свист?
Данька не ленился на остановках расспрашивать рыбаков, бакенщиков, паромщиков, жителей прибрежных сел, почему место называется так, а не иначе, откуда пошло название и кто его придумал. Он переписывал ответы в карточки, пытался найти объяснения непонятным названиям, а иногда спускался к капитану и обсуждал с ним редкие топонимы. Капитан поощрял Данькино увлечение и говорил, что если Данька составит толковый топонимический словарь маршрута, то он, капитан, выдвинет его кандидатом в члены географического общества.
Но это к слову. А сегодня топонимика Даньке в голову не шла – все его мысли были заняты Марком, на которого он посматривал сквозь стеклянную дверь рубки. За что же все-таки ему такой почет и уважение? За какие такие заслуги?
Марк носил капитанскую фуражку с золотым крабом, широкий флотский ремень сверкал от значков и наклепок, он то и дело стряхивал пылинки с яркой, в павлиньих разводах, рубашки, из-под которой виднелась тельняшка, и чистил пилочкой длинные ногти. Нет, в самом деле: чего это он вознесся над всеми?
Личность Марка казалась загадочной, и во что бы то ни стало надо было в ней разобраться. Поговорить с капитаном, что ли? Капитан наверняка знает о нем такое, чего не знает никто.
Боясь потревожить капитана и оторвать его от работы, Данька постоял немного, набираясь храбрости, потом осторожно спустился в каюту, но… капитан спал. Спал днем, во время стоянки, что иногда с ним случалось. На полу валялись раскрытая книга и фуражка, наполненная тыквенными семечками. Ими, как и леденцами, он пытался отучить себя от курения. Капитан топорщил усы и отдувался, словно плыл под водой, – ему, наверно, что-то снилось, но вдруг он шумно вздохнул, поднял книгу с пола и как ни в чем не бывало стал читать ее, изредка протягивая руку к фуражке и беря из нее тыквенные семечки. Он даже не заметил Даньку, который тихо, на носках, поднялся на палубу и увидел Ивана.
Может, Иван расскажет что-нибудь о Марке? Одетый в обляпанный краской комбинезон, Иван висел в малярной люльке почти над самой водой и работал толстой кистью, замазывая на борту ржавые пятна. Красил он без всякой идеи. Просто махал рукой как бог на душу положит, размазывая голубую краску вкривь и вкось. Данька посмотрел внимательно на его мазню и расстроился. Разве можно так мазюкать?
Он вздохнул – и вот уже мысленно влез в люльку, уселся рядом с Иваном и стал показывать, как надо класть краску. Иван одобрительно качал головой и удивлялся, до чего же красиво рисует Данька. Из-под кисти так и вылетали гнутые синие волны, а поперек их качались водоросли, среди которых мелькали, удирая от мраморной щуки, желтые пескари. Вот они прячутся за корягу и ждут, а щука с разгону ударяется в корягу, так что искры летят. «Ну, погоди!» – кричит щука, распахнув свою волчью пасть, а пескари так и покатываются со смеху, держась за бока.
– Ты что? – спросил вдруг Иван.