Там, где Висла-река (польские сказки)

Убил подпасок последнего великана, и огненный меч погас. Видно, конец пришёл его волшебной силе.
Павлуше и весело и грустно.
Посмотрит направо, на освобождённый от великанов лес, и душа радуется. Теперь люди смогут смело в лес ходить. Ягоды, грибы, орехи собирать, деревья на постройку домов рубить, скот на травянистых полянах пасти.
А как налево, на мёртвых овечек, глянет — сердце сжимается. Лежат они неподвижно, точно камни. Уткнулся подпасок лицом в землю и заплакал, как малое дитя.
— Ой, овечки мои милые! Никогда-то я вас не обижал, кнутом не стегал, камнями не подгонял. Как вернусь я без вас к старому пастуху? Что скажу ему?
Плакал он, плакал, а потом рассудил:
«Слезами горю не поможешь, овец не оживишь. Надо пастбище получше поискать, а то они всю траву здесь подъели».
И погнал он овец под дубами да буками, под соснами да елями туда, где трава погуще, посочней, цветом позеленей.
Глядит подпасок на овец и дивится. Травы вдоволь, а они всё дальше в лес бегут, на полянках не останавливаются, сквозь чащу продираются, через топи болотные по кочкам перескакивают.
— Стой! Стой!
Но где там! Не слушаются его овцы, бегут, будто их кто подгоняет.
Вот прибегают они на поляну. Вековые буки поляну подковой окружили, в древесные объятия дворец беломраморный заключили. Дворец на солнце искрится, будто из снега слеплен.
Тут овечки остановились и к пастуху обернулись.
Сразу смекнул Павел, чей это дворец.
Поднимается он по широкой лестнице, во дворец заходит. А там покои, как костёлы, высокие! Двери, как ворота, широкие! Окна в оловянных рамах, как озёра зелёные!
Всё тут великанам под стать: столы и лавки, полки и сундуки, кувшины и миски.
Выпил Павлуша молока из кувшина величиной с бочку, отломил кусок хлеба от каравая со стог целый.
Идёт он большими покоями и видит — на стене охотничья сумка висит. Влез он на лавку, руку в сумку запустил и достал золотой рог. Для великанов рог небось в самый раз, а для него как полено, толстый да большой.
Вдохнул Павлуша побольше воздуха и затрубил в рог.
Тут двери распахнулись, и в горницу трубач вбегает в серебряном кафтане, с соколиными крыльями на шляпе.
Остановился он перед подпаском, руки по швам, и говорит:
— Приветствуем тебя, избавитель, злодеев-великанов победитель! Много лет ждали мы, когда этот миг настанет, и вот дождались.
Павел слушает и ушам своим не верит, а трубач дальше говорит:
— Три тысячи воинов томятся в подземелье. Держали нас злодеи-великаны в тёмной, тесной яме, как невольников. А ты вернул нам простор полей, солнечный свет, вольность крылатую. Отныне да будет тебе счастье и удача во всём!
Сказал, в рог затрубил, и сразу стук да гром в подземелье послышался. И вот по лестнице поднимается воинство. Валит и валит несметная рать перед изумлённым Павлушей.
Радостно подпаску глядеть на эти чудеса, да только как вспомнит убитых овечек, лицо печалью затуманивается.
— О чём, крестьянский сын, печалишься? — спрашивает его трубач. — Горе нам своё поведай, авось да поможем тебе.
— Как же мне не печалиться? — говорит подпасок. — Третий великан полтораста овечек убил. Резвились они по зелёному лугу, травку щипали, а теперь на опушке лежат неподвижно, как камни.
— Не горюй! Прежде чем солнышко над лесом поднимется, оживут твои овечки и сюда прибегут.
И приказал воину кувшин с живой водой взять и мёртвых овечек окропить.
Поспешил воин на опушку, мёртвых овечек живой водой окропил. Овечки мигом на ноги вскочили, отряхнулись от росы, радостно заблеяли и к стаду побежали.
До вечера паслись овцы на лугу возле дворца, а трубач с двумя воинами по всем покоям подпаска водил, сокровища и чудеса разные показывал.
Ходили они, ходили и пришли в подвал. Там под соломенным навесом — колодец, а в колодце не вода, а золото блестит-переливается.
Подхватили воины с двух сторон подпаска, головой в колодец окунули и снова на землю поставили.
А трубач из-за голенища медное зеркальце достаёт и говорит:
— Погляди на себя, крестьянский сын!
Посмотрел Павлуша в зеркало и оторопел. Вместо растрёпанных выцветших волос золотые кудри вьются.
На заходе солнца простился Павлуша с трубачом и воинами и погнал стадо домой.
А когда лесом шёл, обмотал голову тряпицей, чтобы никто золотых кудрей не видел.
На скотном дворе поглядел старый пастух на овец и говорит:
— Видно, досыта травки овечки наелись, вон как бока-то округлились у них. Уж не в лесу ли ты их пас?
Подпасок ничего не ответил, смолчал.
— Ну что ж, коли тебя великаны не трогают, паси овец в лесу. А голову почему тряпкой обвязал?
— На сучок напоролся…
И с той поры так и повелось: овцы каждый день на лугу возле замка паслись, Павлуша с воинами в покоях пировал, а старый пастух перестал спрашивать, куда Павлуша стадо гонял и почему у него голова тряпкой обвязана.
Много или мало времени прошло, созвал опольский князь всех, сколько ни есть в его владениях, стекловаров и велел им стеклянную гору отлить. Высокую, как Чантория [1], острую, как башенный шпиль, и чтоб она в Одре отражалась.
Вот стоит гора высокая, в голубой воде отражается, на солнце горит-переливается. И кликнул клич опольский князь:
— Кто три раза на коне до вершины доскачет, тому дочь в жёны отдам.
Дочь у князя одна-единственная, и всё богатство после его смерти ей достанется.
Быстро разнеслась об этом весть, и вот стали съезжаться к княжескому двору храбрые рыцари, знатные вельможи. Всем охота счастья попытать.
Да не тут-то было!
Под одним конь пал, другой шею себе свернул, третий вместе с конём погиб. С каждым беда приключилась, никто и до середины горы не доскакал.
Павлуша в тот день, как всегда, погнал в лес овец.
Вот приходит он в замок, а трубач ему и говорит:
— Поезжай-ка и ты, крестьянский сын, счастья попытать. Коня мы дадим тебе из конюшни великаньей. Для великанов кони-то малы были, держали они их для забавы, разным штукам обучали.
Вывели из конюшни вороного коня. Три статных молодца на плечи друг дружке станут — до седла не достанут. Вот какой конь! Сбруя на нём серебряная, и узда серебряная, и чепрак серебряный, и седло серебряное, а на подковах — шипы алмазные.
Нарядили Павлушу в кафтан парчи серебряной, приставили к коню лестницу, влез Павлуша на коня по лестнице и поехал.
Едет Павлуша лесом, а золотые кудри верхушки деревьев вызолачивают, будто второе солнышко светит.
Дивится народ, в стороны расступается, — отродясь никто такого коня-великана не видывал.
Павлуша коня пришпорил. Конь подскочил — и до половины горы допрыгнул. Подскочил ещё раз — и до вершины достал. А с вершины одним прыжком на земле очутился.
Обрадовалась княжна. Бросила смельчаку рубиновый перстень, пастух тот перстень подхватил и в лес ускакал.
Пригнал Павлуша вечером овец, а старый пастух и говорит:
— Ох, было нынче на что поглядеть! Прискакал к стеклянной горе молодец на вороном коне, а конь с дом величиной!
На другой день воины вывели из конюшни коня в яблоках. Тот был большой, а этот ещё больше! И всё на нём золотое! И сбруя, и узда, и чепрак, и седло.
Нарядили Павлушу в кафтан золотой парчи. Кафтан золотой, кудри золотые — прямо загляденье!
Влез пастух по приставной лестнице на коня и поскакал к стеклянной горе.
В тот день никто даже до половины горы не допрыгнул. Никому охоты нет шею себе ломать.
Стоит народ, озирается: не приедет ли опять рыцарь на коне-великане? Всем любопытно узнать, кто он таков и откуда.
Как увидели коня в яблоках, а на нём всадника в золотом кафтане, гору кольцом окружили, клянутся-божатся, что коня за узду схватят и до тех пор не отпустят, пока рыцарь не скажет, кто он и откуда родом.
Пришпорил Павлуша коня. Конь прыгнул — и до половины горы доскакал. Скакнул ещё раз — и до вершины достал.