Нитка кораллов

— Гали-на Иван-на! По-pa в шко-лу!
У крыльца спит в коляске ребенок.
В калитку заглядывают возмущенные пятиклассницы:
— Вы с ума сошли! Валерку разбудите! Убирайтесь немедленно!
Пятиклассницы учились у Галины Ивановны в прошлом году в четвертом классе и считают своим долгом защищать учительницу от глупых малышей.
Первоклассники смеются и скандируют:
— По-pa в шко-лу! По-pa в шко-лу!
Из окна высовывается старенькая мать учительницы. Она грозит ребятам пальцем, бросает взгляд на спящего внука и скрывается.
Первоклассники с хохотом увертываются от пятиклассниц. Те хватают мальчишек за рукава, за плечи, за воротники, насильно вытаскивают со двора и гонят по узкой, как щель улочке обратно к школе. Ване здорово достается от одной высокой девочки. Девочка специально срывает с него берет, чтобы подергать за светлые тонкие, как паутина, волосы, да еще и шлепает его так, что он чуть через забор не перелетает. Но все равно Ване весело и хорошо.
Не так уж хорошо ему становится незадолго до звонка. Он смирно садится на скамейку в коридоре и сидит притихший, опустив голову и зажав портфель между коленями. Немножко он устал и чувствует потребность передохнуть после беготни и потасовок. Но это ощущение мимолетное и пустячное. Главное же, что заставляет его притихнуть, это предвкушение того, что будет с ним сейчас происходить. Еще и урок не начался, а Ваню уже одолевают скованность, неуверенность, тягостное сознание своей нерасторопности и неудачливости: у него не будет получаться, он знает! Уж что-нибудь непременно не получится. Но он готов постараться, чтобы получилось. Поэтому он входит в класс серьезный, молчаливый и полный смутных и робких надежд.
Галина Ивановна — молодая, розовощекая, цветущая и очень решительная. Она стоит возле учительского стола и строго оглядывает класс:
— Все смотрят на меня! Ну? Все — на меня! Так. Достаем тетрадки по арифметике. Вова Соловей, к тебе это не относится?
Круглоголовый Вова с торчащими ушами, глупо ухмыляясь, перестает ковырять пальцем в носу и лезет в портфель.
Следующее замечание — то самое, которого ждал Ваня:
— Сережа Богданов, не тесни Ваню Васильева! Не толкай его! На парте хватит места для двоих.
Такие или почти такие слова раздаются на каждом уроке раз по десять. Но они не помогают. Сережа сидит на парте у окна, Ваня — ближе к проходу. С каждой минутой Сережа отъезжает все дальше от окна. Его локоть больно вдавливается в Ванин локоть. Сережин бок прижимается к Ваниному боку.
— Да не толкайся ты! — в отчаянии шепчет Ваня. Он уже сидит на самом кончике парты и вот-вот окажется на полу.
Сережа бросает на него азартные взгляды и немного отодвигается. Но стоит Ване успокоиться и расположиться поудобнее, как он под натиском Сережки опять сползает на край парты.
Мама уже просила Галину Ивановну посадить Ваню не с Сережей, а с кем-нибудь другим. Но Галина Ивановна сказала, что Ваня смирный, а Сережа очень озорной. Озорного нельзя сажать с озорным, они совсем не дадут друг другу покоя. Надо сажать озорного со смирным. Так что ничего не поделаешь. Она не пересаживает Сережу, но каждую минуту делает ему замечание, чтобы он не толкал Ваню. От этого Сережа толкается еще больше. Все время Ване приходится быть начеку, чтобы не свалиться на пол. Это мешает ему слушать.
А слушать надо хорошенько, потому что как раз называют его фамилию. Ваню вызывают к доске. Мама всегда говорит, что голос у Вани — как «звонок особого, пронзительного тембра». Куда девается у доски и тембр и самый голос, Ваня не знает. Но отвечает он шепотом.
— Что? — спрашивает учительница и прикладывает руку к уху. — Не слышу.
Ребята смеются. Стесненность обволакивает Ваню, как туман горы, и он с трудом бормочет слова. Отвечает он правильно, но так тихо, медленно и неуверенно, что больше тройки ему никак нельзя поставить.
Но вот они пишут цифру восемь. В первый раз. Это же так интересно, когда в первый раз! Стишок про восьмерку, который сказала им учительница, Ваня сразу запомнил. Высовывая от усердия кончик языка и повторяя про себя: «У восьмерки два кольца без начала и конца!» — он с упоением пишет восьмерки, одну за другой, подряд.
Сережа тоже старательно пишет, забыл и толкаться.
— Ваня Васильев, почему ты не соблюдаешь клеточки? — Стоя над Ваней, Галина Ивановна сокрушенно качает головой.
От испуга Ване становится жарко. Он смотрит на свои восьмерки и еле удерживается от слез. Ведь он был уверен, что они такие замечательные, а они взяли да и вылезли из клеточек. Как попало вылезли. Так он и знал: что-нибудь у него не получится!
На перемене Ваня тоскливо сидит на камне в школьном дворе. К концу перемены успокаивается. Тем более что сейчас будет чтение. Это легкое. Ваню вызывают прочесть с места. Сколько раз ему твердили, чтобы он не шептал себе под нос, и Ваня решает во что бы то ни стало ответить как следует. Набрав побольше воздуху, он выкрикивает на весь класс:
— Но-ша! Но-ши! Ла-pa!
Галина Ивановна смотрит на него с удивлением:
— Нельзя ли потише?
«Можно», — хочет сказать Ваня, но не успевает: едва не прикусив язык, он летит на пол. Вот зазевался, не остерегся и дал Сережке себя столкнуть.
— Сережа Богданов, встань в угол! — приказывает учительница.
Ваня усаживается свободно — на всей парте один. Но это его не радует. Он позевывает. Как всегда на последнем уроке, руки и ноги у него становятся какими-то ватными. Отдаленно слышится голос Тани Деревянко. Она читает:
— Ла-ра нашла ма-ли-ну!..
«Малина уже кончилась, — рассеянно думает Ваня. — Редко-редко ягодку найдешь. Повезло этой Ларе».
А через десять минут сонную одурь как рукой снимает. Ребята опрометью вырываются из дверей школы. Скачут как козлята. Виталик лает по-щенячьи, Сережка мяукает, Вова Соловей издает горлом странные звуки и говорит:
— Я акула!
— Значит, тебя услышали через аппарат! — звонко кричит Ваня. — Так просто, человеческим ухом рыбьи голоса не слышно, а через аппарат можно. Звуки высокой частоты.
Ребята обступают Ваню, слушают внимательно. Сережка Богданов становится вплотную возле Ваниного локтя, но не толкается, а заглядывает Ване в рот.
Услышала бы сейчас мама Ванин голос, так опять сказала бы про «пронзительный тембр».
— Столько всяких аппаратов уже придумали! А что? Очень просто, что скоро придумают аппаратик, и мы услышим, как розы песни поют. А чего же?
— Вот пойдем на плантацию роз да наслушаемся песен, верно, Ваня? — говорит Сережа Богданов.
— А у мамы в оранжереях все церапегии вудди вдруг засвищут. Вот так! — Ваня свистит, верещит и припускается вскачь. Ватага ребят за ним. Из школы их не возят: с горы бегу минут пятнадцать до самых нижних домов.
Дорога вьется между домиками, прилепившимися к уступам горы. Если глянуть на гору сверху, то это каскад из каменных лестничек, красных черепичных крыш, зеленых, желтых, оранжевых фруктовых деревец. Все это освещено солнцем, блестит и сияет. Ваня скачет с камня на камень, пробегает дворики, карабкается по высоким ступенькам. Все в нем ликует. Он беззаботен и счастлив.
В одном дворе висят качели. Можно ли не покачаться? И ребята качаются с визгом и смехом до тех пор, пока на крыльцо не выскакивает разъяренная тетка.
— Погибели на вас нет! — кричит тетка. — Вся школа пока не перекачается, хоть в гроб ложись! Уши лопаются! А ну, геть со двора! Сейчас возьму веник да обломаю об ваши бока!
Как стая вспугнутых скворцов, ребята вылетают из дворика и мчатся дальше. Кусты ажины. Через минуту у всех черные рты. Терн, шелковица, поднятый с земли и торопливо расколотый камнем миндаль, упавший через забор перезрелый персик — все жуется, глотается, все кажется на диво вкусным.
Ниже поселка начинаются парки. Ребята забираются и самые отдаленные уголки. Через заросли бамбука они пробираются на цыпочках, затаив дыхание. Ваня впереди. Он оглядывается, прижимает палец к губам, шепчет: