Наставник

* * *
Чуть светало, когда Саша поднялся с постели. В темноте он нащупал не успевший зазвонить будильник и перевел звонок — пускай себе трещит в одиннадцать, услаждая трехлетнего Никиту.
Так бывало почти каждое утро. Будильник заводили на семь часов, но Саша просыпался раньше, вместе с отцом.
В соседней комнате уже раздавались грузные шаги отца, которому тридцатилетняя привычка рано вставать заменяла будильник. Отец старался передвигаться тихо, но, как всегда, это ему плохо удавалось. Вот зацепил стул, кашлянул, громыхнул чем-то деревянным, должно быть, наступил на Никитин грузовик.
«Эх, батя! — с ласковым, снисходительным укором подумал Саша. — Разбудишь мальца, пропал тогда у Лены отдых».
Но и сам Саша оказался не удачливее. Не смог впотьмах нашарить под кроватью ботинки, пришлось зажечь настольную лампу. И хотя он живо загородил ее раскрытой книгой, тотчас же на одной из кроватей, стоявших в комнате, поднялась возня, высунулась из-под одеяла взлохмаченная головенка.
— Маня, Саша за молоком идет! — сказал Вася так звонко, словно колокольчик затренькал в сонной квартире.
— Тише ты! Все равно я вас не возьму с собой. Стужа на дворе.
Саша очень редко брал на рынок малышей, но Вася каждое утро пытался увязаться за ним.
— Сколько градусов? — спросил он деловито, соскочив с кровати, и зашлепал босиком к окну посмотреть на градусник.
Стекло обмерзло, и Вася ничего не увидел.
— Ну, чего вскочил? — сказал Саша. — Пусть все поспят. У мамы вчера голова болела.
— И сердце, — добавил Вася, натягивая чулки.
— Вот именно. А ты шумишь.
— И не шумлю вовсе. Сделаешь мне, Саш, пушечку, чтобы стреляла?
— Не будешь о матери заботиться, станешь Кита дразнить, ничего не сделаю.
— Никитушечка, где твоя игрушечка? — под нос себе пробормотал Вася, путаясь в рукавах рубашки.
— Дразнилку репетируешь? — усмехнулся Саша. — Через два года в школу, а маленького задираешь. И рубаху задом наперед не носят. — Саша подошел к брату и помог ему справиться с рубашкой.
— Сашенька, который час? — окликнул через стенку грудной женский голос.
— Без десяти семь, — громко ответил Саша. Уже не нужно было шептаться. Раз Лена проснулась, больше она не уснет, а остальным членам «колхоза», как называл токарь Иван Демьянович свое обширное семейство, все равно через полчасика подниматься. А Виктору не во вторую ли смену сегодня?
— Как ты себя чувствуешь, Лена?
— Ничего, Сашенька, разбуди Витю. Ему — в утро…
Пока Саша тряс за плечо старшего брата Виктора, который спал в столовой, отец уже загремел в кухне чайником и чайными чашками. Смеялись и болтали о чем-то своем близнецы. Вася был старше сестренки на полчаса, однако всегда верховодил и не давал ей лишней минуты поспать. Только Никита сладко сопел во сне. День начался.
На рынок за молоком идти было недалеко, но Саша успел продрогнуть. Ветер швырял в лицо мелкую колючую крупу. Дважды Саша поскользнулся на наледи. Было приятно вскочить в теплое светлое здание рынка.
Молочница приветливо улыбнулась.
— С добрым утром, ранняя пташечка. Близняток-то не взял с собой? И то — куда в такую погоду?
На улице, отворачивая лицо от пронзительного ветра и ступая осторожно, чтобы не расплескать молоко, Саша привычно прикинул в уме, какие дела ему сегодня предстоят: «В три часа заседание редколлегии. Провернем побыстрее — еще успеем в спортивном зале в волейбол поиграть. Не забыть на перемене вытянуть наконец заметку у седьмого „г“. Жалуются без конца, что их в комсомол не готовят, заждались, мол, а заметку целую неделю не сдают. Вторую часть „Трех мушкетеров“ Савельев обещал принести — знатно! Но начать сочинение все равно надо сегодня, хоть план составить… Да! Сегодня вечером явится почтенный Гага! Ух ты! Чуть не забыл…»
Когда Саша вернулся с молоком, Лена одевала Никитку. Малыш капризничал, брыкался, вырывался из рук матери. Вася подскочил и наградил его увесистым шлепком. Никита подумал-подумал и разревелся.
— Леночка, надавай ты им всем хорошенько, — посоветовал Виктор, торопясь допить чай и пуститься вдогонку за отцом, который уже минут пять как ушел на завод. — Больно ты с ними мягка. А они рады тебе на голову сесть.
Бледная худенькая Лена в домашнем халате с цветочками, с косой, наспех обернутой вокруг головы, казалась подростком. Она улыбнулась:
— Вот Саша пришел. Сейчас наведет порядок.
* * *
Родная мать Саши умерла, когда ему было пять лет. Через год отец женился на работнице своего цеха. Впервые оставшись вдвоем с мачехой, Саша спросил, прямо глядя ей в лицо:
— Ты кто? Ты не мама. А кто?
Молоденькая, до крайности застенчивая женщина смутилась под пристальным детским взглядом. Не сразу нашла ответ.
— Я Лена, — порозовев, ответила она. — Давай с тобой играть. Сегодня мне не идти на работу.
— Да, ты просто Лена, — согласился Саша. И они стали играть.
— Это просто Лена, — сообщил Саша отцу, когда тот пришел с работы. — Она хорошая.
О пасынках Лена заботилась от всей души, но старшего, Витю, уже подростка, она немного стеснялась, а с Сашей чувствовала себя просто, возилась с ним все свободное время, обожала его и баловала неудержимо.
Она могла бы в конец избаловать мальчика, но вскоре пошли у нее свои дети. И заботы о малышах они делили с Сашей: вместе купали ребят, укладывали спать, учили ходить. Слабая здоровьем, Лена часто болела, и постепенно Саша взял на себя изрядную долю хлопот. Он привык относиться к мачехе, как к старшей сестре: по-товарищески и даже слегка покровительственно. Младшие дети слушались Сашу больше, чем мать. Он умел быть требовательным, а Лена не умела.
* * *
Вечер. Тема Гагарин лежит на диване, закинув руки за голову. Невеселые мысли рассеянно бродят в Теминой голове.
…В «Титане» новая картина. Зайти бы сейчас за Виталькой Петровым и махнуть в кино. Но надо идти к Мятликову. К чему это? Сам он, что ли, не может приналечь на алгебру? Безо всякого толкача. А не пойти, так Сашка опять в газете опозорит.
Тема повернулся на бок, тоскливо прижался щекой к шелковой лилии, вышитой на диванной подушке.
Сейчас и о Верочке думать трудно. А он любит о ней думать, даже не думать, а просто представлять себе ее лицо, пробор, косы крендельками. Все застилает Сашкина насмешливая физиономия.
Тема зажмурился.
Морщинистая мягкая рука легла на Темин лоб.
— Светик, головка болит?
Бабушкин голос встревожен.
Тема открыл один глаз. Бабушка склонилась над ним, высокая, полная, в темно-вишневом до полу платье из какой-то тяжелой шелковой ткани. Черные, слегка припорошенные сединой косы коронкой возвышаются на голове. В молодости бабушка была красавицей, «звездой Еревана», как назвал ее однажды кто-то из знакомых.
— Который час, бабушка?
— Начало седьмого. Чаю хочешь? Выпей с малиновым вареньем.
— Не хочу! — Тема безнадежно вздохнул: «Не идти, что ли, к Саше? Скажу, не мог — и все…»
— Мы с мамой идем в театр. Ужинай с папой без нас. Голова как будто не горячая…
Бабушка уплывает из комнаты.
«Идти или не идти?» Размышления Темы прервал испуганный возглас:
— Ты не заболел? Щеки у тебя красные!
Теперь над ним шуршат черные шелка. И что-то сверкает перед глазами: брошка, серьги… Большие темные глаза матери с нежным беспокойством вглядываются в лицо Темы. Мать — та же бабушка, только моложе лет на двадцать. «Звезда Еревана номер два», — мелькает у Темы непочтительная мысль.
От надушенной руки, трогающей его лоб, Тема дергается в сторону.
— Пристали! Щупают меня каждую секунду.
— Но ты лежишь, Темочка! — жалобно говорит мать. — V тебя что-нибудь болит? Прими на всякий случай аспирин.
Тема вскакивает и начинает торопливо зашнуровывать ботинки.
— Еще аспирин! Техника на грани фантастики!
Мать стоит и смотрит ка него обожающим взглядом.