Знаменитая танковая
Произошло с ним следующее. Когда сержант Никитин пополз по склону от ветряка к деревне, Якин, затаив дыхание, следил за ним. Едва Никитин встал во весь рост и пошагал, Василий даже глаза закрыл. Ждал: вот-вот грянет в деревне или на дороге выстрел. Когда же он открыл глаза, сержанта уже не было. Потом Якин видел, как сержант перебежал улицу, скрылся в конопле. Хотя Якину было только девятнадцать лет, но сознание подсказало ему, что подобные манёвры дважды повторить нельзя. Если вздумает поступить так же, как сержант Никитин, его убьют. А если ранят, то возьмут в плен, что ещё хуже. Да и зачем так же поступать? Сержант проскочил, донесение в бригаду будет доставлено. И Якин решил обойти вражеский обоз, как советовал ему Никитин.
Он отполз назад, спустился в лощину и побежал по ней. Когда же выглянул из лощины, слева увидел танки на опушке леса. Справа на дороге стояли телеги, гружённые ящиками. Это был хвост обоза. Между телегами и танками голое пространство метров в триста. По ту сторону дороги росли кусты боярышника. До потёмок Якин пролежал в лощине. Кусты боярышника он наметил для себя маяком. Чуть стемнело, пополз к ним. Шагах в десяти от кустов он поднялся, хотел даже покурить, зайдя за кусты. И вдруг замер: совсем рядом за этими кустами заговорили по-немецки. Видимо, там сидели солдаты из взвода охранения. Продохнув, Якин стал пятиться назад. Отпятился он шагов на пятнадцать, как под ногой хрустнула сухая ветка. Для Якина хруст прозвучал выстрелом. Он присел, заметил, что солдаты вскочили. Засверкал огонь автоматной очереди. Взлетели ракеты. Якин даже не почувствовал вначале, что он ранен. Он полз и полз, держа автомат в правой руке. Левая рука перестала слушаться, подворачивалась под живот и мешала ползти. Потом острая боль прорезала плечо. Он повернулся назад, готовый встретить огнём солдат, чтоб не даться живым. Но солдаты не бежали за ним. Он ощупал себя. Рука не была ранена, а пуля прошла ниже ключицы навылет. Он перевязал плечо. Рука не слушалась, и Якин привязал её к телу, чтоб не мешала. Поднялся и пошёл.
* * *Шёл он всю ночь и ещё день. Над ним пролетали самолёты, и потом он слышал, как рвались бомбы. Он слышал канонаду боёв. Понимал, что сражаются под Касторным и Горшечным. Наконец увидел справа вражеские танки, стоявшие вдоль дороги, солдат, подходивших к танкам. Потом Якин увидел свои позиции, затянутые дымом и пылью. Ему очень хотелось пить. Тогда он первый раз потерял сознание. Когда очнулся, сообразил, что к позициям своим ползти ему нельзя: там он не нужен, а убить его могут очень просто. Ещё ему подумалось, что Горшечное уже в руках немцев. Тогда он выбрал направление левее станции – на семафор. И пополз. Затем семафор куда-то исчез. И после Якин не помнил, как он добрался до железной дороги, переполз через неё. Вдруг очутился в зарослях осоки, в речке – он чуть было не утонул. Он пил, пил воду, упираясь рукой в илистое дно. А рука погружалась в дно всё глубже и глубже. Он спохватился, когда уж стал задыхаться. Но ил руку не отпускал. В ужасе он окунулся весь, сильно оттолкнулся ногой от берега, и это спасло его. Он поплыл. Речка была узенькая, метров пятнадцать, и мелкая. Ногами он доставал дно.
В сумерках Якин пришёл в деревню. Там как раз стоял обоз с тяжелоранеными. Его отвезли в Нижнедевицк, оттуда в Воронеж. А потом он попал в город Энгельс, где пролежал в госпитале остаток лета и осень. Выписали его из госпиталя только в ноябре месяце. Он умолял начальство, просил, требовал, чтоб его направили обратно в 17-й корпус, к своим ребятам, где его знают, говорил, что он кандидат в члены партии, что кончается его срок. Побывал у коменданта города, твердил о Горшечном, Касторном.
– Но эти станции уже были в руках фашистов. К тому времени часть Брянского фронта переименовали в Воронежский фронт. А где находится семнадцатый корпус, комендант, конечно, не мог знать. И Якина определили в команду из тридцати человек. Молоденький лейтенант должен был их отвезти куда-то. А куда именно повезут, тогда нашему брату не говорили. А ведь мы-то, семнадцатый корпус, стояли на пополнении километрах в тридцати от города! Но Якин, бедняга, не мог знать этого…
* * *Повёз молоденький лейтенант команду выписавшихся из госпиталя. Уже в вагоне бойцы узнали от него, что едут в город Калинин. Якин решил бежать из команды, найти свой корпус. И он бродил по вагонам, прислушивался к разговорам бойцов. И вот в одном вагоне он услышал, как какой-то пехотинец, тоже ехавший из госпиталя, рассказывал, что ранило его под станцией Бор. И если б не танкисты 17-го корпуса, он бы угодил в плен.
– Очнулся я после боя-то, – говорил боец, – сообразил, что лежу в воронке, выбрался из неё. Встать не могу, обе ноги деревянными сделались. Гляжу, наши танкисты гусеницу в танке чинят. И вот уж в машину залезать начали. «Братцы, – кричу им, – заберите меня!» Подхватили они меня, положили на танк. Один со мной остался придерживать, чтоб я, значит, не свалился. Ну и вывезли к своим…
Якин послушал, уяснил, что станция Бор под Воронежем. В Мичуринске эшелон стоял долго. Якин вылез из вагона, пробрался в толпе за вокзал. Побродил там среди лотков торговок. Когда бойцы садились в вагоны, Василий Якин зашёл в уборную. Поезд ушёл.
В кармане у Якина имелась только бумага, в которой говорилось, что он находился на излечении в госпитале номер такой-то. И указан был номер воинской части, в которую он направлен. А где именно эта часть, в документе не было указано. И это даже обрадовало Якина. Он же был очень молодой, горячий, храбрый. Убеждён был, что с ним поступили несправедливо, не направив сразу в его родной корпус. К тому же дорога его была не прочь от фронта, а на фронт. Так что мысль о дезертирстве и не мелькала в его девятнадцатилетней голове.
* * *Сутки он проболтался на станции. Несколько воинских эшелонов прошли к Воронежу. Вагоны были закрыты, на площадках и платформах стояли часовые. Наконец прибыл поезд с бойцами. Постоял минут десять, и Якин вместе с бойцами забрался в вагон. Бойцы высадились вечером на станции Усмань.
Землю уже подморозило, изредка сыпал редкий снежок. Якин тогда ещё не боялся своих. Фронт был близко. В каждой рощице стояли бойцы. Он показывал справку, спрашивал, где часть, указанная в справке. Говорил, что эта часть при 17-м корпусе танковом. Но никто не знал, где 17-й корпус. Везде он высматривал танкистов. Но своих не встречал. Наконец в реденьком лесочке он заметил четыре танка. Один из них никак не заводился, и танкисты толпились возле него.
– Братва, из семнадцатого корпуса? – с бойким видом обратился к ним Якин.
Танкисты посмотрели на него, отрицательно качнули головами. Ничего не ответили. Из танка вылез водитель с хмурым лицом. Стоявшие танкисты пошли к своим машинам.
– Браток, – сказал Якин водителю, – ты из семнадцатого корпуса никого не знаешь?
– Твой семнадцатый давно в Саратове, – сказал водитель. – На пополнении где-то там. Я уже и письмо оттуда получил. – И водитель полез под машину.
Тогда-то и стало Якину впервые жутко. Он почувствовал себя одиноким и чужим среди своих. Но духом не упал и не растерялся. Пошёл обратно к станции. Увидел дорогой разбитые при бомбёжке телеги, около них валялись сапёрные лопатки. «Если боец несёт что-то, то он, значит, при деле, – соображал разведчик Якин. – Значит, он выполняет какое-то задание». Нашёл очень длинный ремень. Это были вожжи. Насобирал лопаток, сделал две вязанки. Перебросил их через плечо и пошагал смелее.
Обратно в Мичуринск он приехал в тамбуре санитарного вагона. Он был страшно голоден. Смело он вошёл к коменданту вокзала, положил лопатки в угол. И доложил коменданту, что он отстал от своей команды. Случайно сел в другой поезд, который шёл в сторону Воронежа. Комендант взглянул на документ Якина, позвонил кому-то по телефону. Вскоре пришёл военный в чине майора, тут же допросил Якина.
