С тобой товарищи
Она замолчала и медленным жестом поправила узел волос, сползавший на шею. Выражение светлой, глубокой задумчивости легло на лицо, и она стала той единственной, ни на кого не похожей, особенной. Сашиной мамой, которой он восхищался, гордился, любил, хотел уберечь от всех бед, но свои утаить от нее не умел.
— Что с тобой, Саша? — спросила она второй уже раз за сегодняшний день.
Наверное, она узнала бы все.
Такие уж были у Саши глаза — они прямо так и кричали: «А я очень несчастлив!»
Юлька мгновенно зашла позади и ладонями закрыла Саше глаза. Ничего другого она не могла придумать. В отчаянии она так больно их надавила, что Саша опомнился и взял себя в руки.
— Юлька, пусти! Мама, тебе надо отдохнуть хорошенько. Ты забыла, у тебя завтра ответственный день.
— А нам можно сыграть еще партию? — спросила Юлька нежнейшим, вкрадчивым голосом, какой пускался в ход лишь в экстренных случаях. — Мальчики хотят взять реванш, но я сомневаюсь. Едва ли это им удастся.
С надменностью она кивнула на доски: жест маэстро, который снисходит.
— Не удастся? Посмотрим!
С видом обиженного человека Костя ставил фигуры, не выпуская из поля наблюдения Сашу.
— Реванш! — пролепетал Саша, хватаясь за доску.
— Конечно! Скорей!
— Ну что ж! — сказала мама с легким вздохом. — Я действительно не спала эту ночь… И завтра верно день трудный… А вы, я вижу, совсем еще дети.
Возражений не было, и это ее удивило. Кроме того, ее удивила бурная шахматная лихорадка, которая внезапно их охватила, как малярийный приступ.
— Мне бы хотелось… — Сашина мама задержалась у двери. — Надеюсь, завтрашний день для вас будет очень большим. Самым большим, на всю жизнь.
Все трое подняли от шахматных досок головы. И все промолчали.
Она улыбнулась:
— До свидания. Я очень устала.
Некоторое время они играли в молчании.
Впервые случилось, что Юлькины белые постыдно бездействовали. Впрочем, черные держались не лучше. Довольно скоро все согласились на ничью.
— Мы — дети! — сказала Юлька с горькой иронией. — Им всегда это кажется.
— Не стоит обижаться, — миролюбиво ответил Костя. — Зато завтрашний день обеспечен…
Глава XX. Борис Ключарев против
Открытое комсомольское собрание назначено было в понедельник на три часа дня. Ребята успели после уроков зайти пообедать. Саша тоже прибежал домой. Он надеялся — вдруг мама вернулась из академии. Взглянуть бы на нее до начала собрания! Мамы не было, хотя в комнате все блестело, все ждало ее. Агафья Матвеевна накрыла новой скатертью стол, в духовке, должно быть, что-то пеклось — даже на лестнице стоял вкусный запах, точно перед Первым мая.
Саша все равно не мог есть. Какая уж там еда!
Агафья Матвеевна будто не видела, как, поболтав ложкой, он отодвинул тарелку, стал среди комнаты, боясь что-нибудь тронуть, чтоб не нарушить порядка, и, махнув в отчаянии рукой, взялся за шапку. Она все молчала.
— Будь что будет, — вырвалось у Саши перед самым уходом.
Агафья Матвеевна, казалось, этого признания лишь и ждала.
— Что заслужил, то и будет, — как топором отрубила она и, скрестив на груди руки, загородила Саше дорогу — длинная, худая старуха с негнущейся спиной и темным лицом, словно трещинами, изрытым морщинами. — Каков есть, такова и честь, — неумолимо изрекала Агафья Матвеевна, стараясь не замечать пуговицу на Сашином пальто.
Наперекор всем его усилиям, пуговица никак не попадала в петлю.
Агафья Матвеевна косилась, косилась, вдруг взяла Сашу за воротник, ловким движением поправила на шее кашне, сверху донизу застегнула все пуговицы, отстранила мальчика и, с головы до ног оглядев, веско сказала:
— В народе — что в туче: в грозу все наружу выйдет. А ты духом не падай — не чужим отвечать. Да ни в чем не таись. Перед народом таиться нельзя. Попомни мое слово. — Она подтолкнула Сашу к двери. — Голову-то не вешай. Ступай-ка, ступай… — и, пока он сбегал с лестницы, прислушивалась, стоя на пороге.
Откуда-то старуха проведала, что случилось. Саша не стал ломать голову над загадкой.
Они встретились с Костей в условленном месте у сквера, и два верных, испытанных друга молча направились в школу, торопясь на собрание, в повестке которого первым вопросом значилось: «Прием новых членов в ВЛКСМ».
Сегодня весь день для Саши прошел в тяжелом молчании. Если бы хоть кто-нибудь из ребят обратился к нему с самым ничтожным вопросом, Саша принес бы повинную. Он рассказал бы им все. Но ребята не замечали Емельянова.
Урок шел за уроком. Звонки, перемены. И в каждую перемену Володя Петровых съедал свою порцию булки, хотя оставался задумчив и грустен и старательно избегал смотреть в сторону Саши.
Впрочем, и Сеня Гольдштейн прятал глаза, а Юра Резников вызывающе громко сказал:
— Сегодня Гладков сидит за партой один.
Это значило, что отныне Резников не ставит ни во что Емельянова — пустое место! И, как лед, был холоден Борис Ключарев. Все это ранило Сашу. Он даже не старался притворяться беспечным. Кто поверит? Кроме того, он не мог.
— Что мне делать? — тихо спросил он Гладкова, к которому жался весь день.
— Неужели ты надеешься, что ребята первые станут мириться? — шепнул в ответ Костя.
Нет, Саша не надеялся. «Подожду до собрания».
Он ждал.
Теперь оставались минуты. Подходя к школе, Саша невольно замедлил шаги — последние остатки мужества изменили ему. Кстати, на пустыре произошла задержка. Там толпились ребята.
— Костя! Эй, Костя! — закричали пионеры двадцать первого отряда, приметив вожатого.
Вадик Коняхин бросил лопату и, не разбирая дороги, напролом полез к Косте, крича на весь двор таким тонким, пронзительным голосом, что звенело в ушах:
— Погодите! Постойте! Я скажу! Я!
Он застрял в целине. Тем временем Шура Акимов обогнул по дорожке сугроб и, пока Вадик выбирался из снега, успел рассказать:
— Мы передумали. Будем делать каток, а не гору. Директор обещал поставить фонарь, когда мы расчистим пустырь. А Таня сказала, что на открытии заведут радиолу, будем кататься под музыку, и считается, что каток для всей школы. Кстати, у меня как раз есть коньки.
Он вытер варежкой свой крохотный нос, на котором повисла длинная капля, и, приняв задумчивый вид, поделился еще одной новостью:
— Ребята придумали написать Сэму письмо. Фамилию вот только не знаем. И адрес.
В это время Вадик выбрался наконец из сугроба. Пионеры собрались возле Кости.
— Напишем? Костя, напишем? — кричал Вадик Коняхин. — Как ты советуешь, о чем написать? Или пусть просто узнает о том, что мы есть?
Саша угрюмо стоял в стороне.
— Не опоздать бы нам! — спохватился Костя.
Особенного ничего не случилось — по дороге перекинулся со своими пионерами словом, и только, а Косте от радости хотелось громко смеяться. Но из солидарности с другом он принял грустно-озабоченный вид:
— Не опоздать бы нам! Саша, идем.
Впрочем, они напрасно спешили. Правда, зал был почти полон, но члены комитета еще не показывались. Коля Богатов, Таня. Чугай, Борис Ключарев и еще несколько человек собрались в пионерской комнате. Никакого заседания не было, ни протокола, ни повестки, просто был разговор по душам. Он возник потому, что Борис Ключарев, комсорг седьмого «Б», пришел сообщить комитету о своем отношении к приему в комсомол Емельянова.
Подперев кулаком висок и вытянув негнущуюся в колене ногу, у стола сидел секретарь райкома Кудрявцев. Он молча, внимательно слушал рассказ Ключарева.
Приезд Кудрявцева был неожиданным для всех, кроме Коли Богатова. Коля не говорил никому о том, что ждет Кудрявцева, опасаясь, как бы тот не подвел. И вот он приехал, а Коля, теребя завязки своей папки с анкетами, заявлениями и другими деловыми бумагами, стоял посредине комнаты сбитый с толку, ошеломленный, потерянный. Его оглушила история, которую рассказал Ключарев.
