Слева от солнца
А еще в деревне имелась своя водонапорная башня, давно заколоченная и проржавевшая. На холме, с которого и брали начало соболевские улочки, пряталась под шапками берез и рябины массивная крыша совхозной конторы. Именно здесь подразумевался исторический центр Соболевки, и спозаранку сонные сельчане, должно быть, сходились сюда, присаживаясь на бревна, придумывая темы для бесед, закуривая свои первые папиросы. Потом, наверное, выходил председатель и начинал крикливо раздавать наряды. Одним — на пилораму, другим — на лесосеку, третьим — в подсобные хозяйства. По словам бабушки Фени, сюда и студенты не раз приезжали: расселялись по избам и семьям, вплетались в общее неспешное коловращение. Словом, все было в Соболевке, кроме соболей. Этих славных зверушек извели еще до советской власти. Но уж потом-то понастроили самого разного — и свою маленькую столовую, и общежитие для приезжих, и здание почты, и даже собственный клуб! По будням в клубе крутили привозные фильмы, в выходные устраивали танцы для молодежи. Но с клубом все-таки перемудрили: строили капитально, из каменных добротных блоков, а потому просчитались. Крепкий и осанистый домик сгинул раньше прочих построек. В первый же год государственной междоусобицы гордость Соболевки попросту разобрали находчивые селяне. И ведь стыдно было! — ломали по ночам, украдкой, без лишнего шума развозили по дворам, спешили укрыть рогожей.
— А я, Ген, заметь, ни камушка не тронул! — горделиво сообщил дед Жора.
— Камушка, может, не тронул, а стекла из рам вынимал.
— Так ить стекла — совсем другой коленкор! Все одно побили б, а я на парник свез. Тот же Пашка, небось, не стеснялся. С тачкой туда-сюда ходил, все подряд брал, а я не-е-ет!..
Дед Жора явно ждал одобрения, и Генка великодушно кивал. Он и впрямь был доволен своей новой родней. Старики — они ведь разные бывают. Потому и зовут их по-разному: кого мухоморами, а кого и поганками. Федосью Ивановну с Георгием Кузьмичем Генка отнес бы к грибам вполне пристойным, — если не благородным белым, то уж во всяком случае не ниже обабка с шампиньоном. Куда больше его огорчало здешнее положение с электричеством. Конечно, насчет лучин Валера чуть подзагнул, но керосиновую лампу с запасом горючего в двух десятилитровых канистрах бабушка Феня внуку все же показала. И совсем уж в полное изумление парнишку привел замеченный в углу агрегат невиданных размеров. То есть поначалу Гена решил, что это телевизор, но оказалось, что радио — само собой, ламповое, привезенное неведомо откуда еще в старозаветные хрущевские времена.
Генка даже покрутил массивные верньеры, с любопытством понаблюдал за перемещением ребристой реечки, поочередно пощелкал тугими клавишами. Если верить надписям, ламповый ветеран ловил все на свете — от Рима до Токио. Жаль, нельзя было проверить в деле. Генка подозревал, что кушает агрегат преизрядно, но даже самой малой толики электричества в Соболевке не водилось.
Изучил Генка и огород стариков. Все здесь было скромно и аккуратно: пара соток, засаженных крыжовником, кабачками и свеклой, а дальше — морковь с горохом, острые стрелки лука и что-то пушистое да зеленое, названия чему Генка опять же не знал. Упирался огород в ископаемого вида сарайчик, стены и крыша которого были сбиты из соснового горбыля. И даже не сбиты, а стянуты веревкой и проволокой — все равно как папирусные лодки Тура Хейердала. В самом сарайчике жили козы, и тут же дед умудрился организовать что-то вроде небольшой мастерской. На гвоздях здесь висели пилы, косы, ножовочные полотна и другие инструменты. Все было на удивление старым — рыжим от ржавчины и тусклым от пыли. Генка тут же подметил закономерность: чем тяжелее и массивнее был инструмент, тем больший слой ржавчины его покрывал.
Сразу за сарайчиком, на краю засеянного картошкой поля, он обнаружил козу. Привязанная к столбику, она мирно жевала траву, выедая подле себя довольно ровный кружок. Глаза животного — странные, с космическим вертикальным разрезом — настороженно уставились на гостя.
— Да ты у нас геометр! — Генка поглядел на рога животного и подходить ближе не стал. Сама собой вспомнилась «козья ножка» — простенький первоциркуль, вслед за которым в памяти всплыли загадочные круги на полях Мексики, Англии и других стран. Кажется, там находили такие же «выбритые» круги на полях. Однако все сваливали на зловредных инопланетян. Прилетали, мол, чудили и сматывались. Теперь над этим можно было только посмеяться. По всей видимости, ребята знать не знали ничего про соболевских коз.
Выйдя за калитку, Генка зашагал по настеленным вдоль улицы доскам и почти сразу замахал по-птичьи руками. Доски были подозрительно ветхими, опасно поскрипывали под ногами. Кроме того, напомнила о себе свежая мозоль, и Генка порадовался, что идти было недалеко.
Отыскав торговую лавочку, Генка зашел внутрь. И даже не зашел, а втиснулся, настолько здесь было тесно. Слева стояли ящики с водкой, справа в навал лежали продукты питания и бытовой ширпотреб. Продавщица лишь косо поглядела на вошедшего. Она была занята важным делом — приклеивала к потолку липкую ленту для мух. Впрочем, надолго отвлекать ее Генка не собирался. Купив сахару с лапшой, он попросил пару круглых, как колесо, батонов чернушки, чуть подумав, прихватил упаковку восковых свечей и гель против кровососов. Под мотками капроновых веревок, обнаружилась плоская коробка вафельного торта. Генка взял и ее.
Количество покупок продавщицу несколько удивило.
— Только торт засохший, — честно предупредила она.
— Зачем тогда продаете?
— А куда его девать? Мышам выбрасывать?
— Тогда скидочку! — нахально потребовал Генка.
— Это ты на рынке торгуйся, а здесь цены не я устанавливаю.
— Ладно, уговорили. А зачем столько водки? Здесь жителей меньше, чем у вас бутылок.
— Ты еще мне посоветуй! Торт-то берешь, нет?
— Беру, — решился Генка. — Если что, козе скормлю.
— Козе?
— Ага. Больно уж молоко у нее кислое. Попробуем подсластить…
Из лавки Генка вышел нагруженный продуктами и несколько озадаченный. Хмуро оглядевшись, замер на распутье. Распластав крылья стареньких крыш, деревенские избы калились под солнцем. Справа и слева вздымался лес, все так же шуршала крыльями мошкара. Шагать к старикам почему-то расхотелось. Это было странное чувство, но Генке, в самом деле, показалось, что Соболевку он изучил вдоль и поперек. Да и чего здесь было изучать? Дыра — она и есть дыра.
То есть когда-то, если верить рассказам бабушки Фени, в деревушке проживало приличное количество народу — сотен пять или шесть. Сейчас же не набралось бы и полусотни. Соответственно уменьшилось число подворий. Брошенные хозяевами дома с огородами, точно лишенные душ телесные оболочки, быстро приходили в упадок. Избы рассыпались и обращались в труху, сами собой тут и там возникали пожары. На пепелище буйно прорастала сорная трава, со скоростью бамбука поднимались к небу молодые березки.
Впрочем, кое-что для местного благоустройства здесь все-таки делалось. Взять те же дощечки вместо тротуаров, — кто-то ведь их укладывал! — по две в ширину, так, что и вдвоем разойтись было не просто. А может, делалось это с расчетом, чтоб не шлялись в темное время суток компаниями. Разве что в колонну по одному. Доски от мерного шага опасно раскачивались, в любую секунду норовя сбросить на обочину. Благо и лететь было куда, — у всех заборов густо клубилась крапива, падать в которую было, конечно, не очень здорово.
Склонившись, точно семафор, Генка заинтересовался пятнами на крапиве, но оказалось, это не пятна, а гусеницы — серо-голубые, с оранжевыми узорами по всему тельцу. Толстые и спокойные, они сотнями покрывали шипастые листья — то ли загорали на солнце, то ли переваривали кусачую листву.
— Ты чего это подглядываешь?
Генка выпрямился. За забором обнаружился двор, во дворе конура, а рядом дремлющий на цепи пес и конопатая рослая девчонка. С выгоревшими ресницами и бровями, она могла бы показаться смешной, если б не сердилась. Бросая в Генкину сторону бдительные взоры, аборигенка ловко выхватывала из стоящего на табурете таза белье, хлопком расправляла и забрасывала на веревку.