Пароход идёт в Ростов
— А это на картинке не нарисовано! — возразил возмущённый такой хитростью братца Женька. — Чего ж ты выдумываешь?
— А как это нарисуешь? — резонно возразил Санька. — Художник думал, да только нарисовать не сумел…
Натке драка не понравилась, и она стала рассказывать сама. В её замысловатой сказке действовали и чудовища, и волшебная дудочка, и всё прочее, что непременно бывает во всех сказках. Слушая её, я тоже рассматривал картинки. Вон медвежонок хочет съехать с ледяной горки. Мордочка у него забавная, испуганная. А вот дети зимой идут в лес. Темно, холодно, деревья чёрные, голые…
Постепенно всё сливалось в какую-то причудливую сказку. Я размышлял, почему именно эти картинки повесили тут. И не заметил, как уснул. Последнее, что я помню, был хруст яблока на полке Степаниды Поликарповны и тихий лепет Ленчика: «И мне яблочка». Мама баюкала малыша и говорила, что придёт утро, она сходит на пристань и купит ему яблочко…
6. Нежданная беда
А утром случилась беда.
Я проснулся, когда заработали машины и каюта наполнилась уже привычным слабым гудением. Наверно, пароход отошёл от какой-то пристани. Было тихо. Братцы и сестра ещё спали, на маминой койке разбрыкался во сне Лёнчик. Мамы не было. Я решил, что она куда-то вышла. Места соседок тоже были свободны.
«Так, — подумал я, — значит, Поликарповна сошла. Отлично. Будет и у нас теперь свобода».
Вдруг я заметил на её полке оставленный стакан. Это меня удивило. Видимо, не так уж плоха Степанида Поликарповна, только напускала на себя. С этой приятной мыслью я снова заснул и проснулся лишь тогда, когда меня затормошила Натка.
— Вставай, Миша! Ну вставай же! — нетерпеливо и взволнованно теребила она меня. — Где мама? Ты не знаешь?
— Как где? — недоумевал я. — Здесь где-нибудь…
— Да нет мамы! Понимаешь, нигде нет. — В голосе Натки слышались слёзы. — Я уже с полчаса как встала, и в каюте мамы не было, и везде я прошла, искала, не нашла…
До моего сознания не сразу дошёл весь ужас нашего положения, если мы останемся без мамы. Я соскочил с полки и мгновенно натянул спортивные шаровары. Первым побуждением было бежать на поиски. Но я сообразил, что мама нигде не стала бы так долго задерживаться. Неужели она отстала от парохода? От этой мысли мне стало совсем нехорошо. Но у кого же можно узнать?
Не говоря ни слова, я выскочил в коридор и наткнулся на проводницу.
— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, наша мама не выходила на какой-нибудь пристани? — выпалил я одним духом.
Но проводница, видимо, была на нас сердита ещё со вчерашнего и потому ответила неприязненно:
— Стану я ещё следить, кто куда выходит! — и пошла по коридору, то и дело вытирая тряпкой то там, то тут.
Я ошалело поглядел ей вслед, почесал в раздумье затылок и побежал к проходу, где обычно ставили сходни на берег. Вахтенный матрос, присев на корточки, курил сигарету. Я попытался узнать что-нибудь у него.
— Э, милай, — сказал он протяжно, — тут народу столько сходит да заходит, всех не упомнишь…
Понурив голову, я вернулся в каюту. Натка по моему виду поняла всё. Санька и Женька уже сидели за столиком и хныкали: «Есть хотим!» И только малыш безмятежно спал, не подозревая, что исчезла мама.
— А ну тихо! — маминым тоном сказала Натка. — Не разбудите Ленчика! Сейчас будем завтракать!
Вот тут я в полной мере оценил, что значит иметь такую сестру. Она не стала горевать или бегать кому-то жаловаться, а просто взяла на себя мамины обязанности. И странное дело: если при маме братцы вечно спорили с ней да и я разговаривал с ней тоном старшего, то сейчас все мы безропотно, наоборот — даже с радостью подчинились ей.
Натка заставила братцев убрать постели, расстелила газету и извлекла остатки нашей провизии. Всего у нас оказалось меньше полсайки хлеба, четыре помидора, два яйца и ещё не тронутые два килограмма пряников. Один из них упал на пол со стуком падающего камня. Санька быстро поднял и хотел раскусить, но не тут-то было.
— Да его и есть нельзя, — обиженно сказал он, кидая пряник на столик, — он как железный…
Натка метнула на меня странный взгляд и тоже попыталась надкусить.
— Ну, удружил, братик, — сказала она тихо, и мне захотелось провалиться сквозь пол. — А я-то на них рассчитывала…
— Надо попробовать размочить их, — пробормотал я. — Не каменные же они в самом деле. Размокнут, и можно будет грызть.
При маме Натка вдоволь бы поиздевалась надо мной за такую покупку. Но сейчас она словно выросла на наших глазах. Не сказав ни слова, она достала кастрюльку из-под жаркого и отправилась её мыть. Вернулась она с водой из бачка и сразу же приступила к кормёжке. Одно яичко и помидор вместе с кусочком хлеба она отложила для малыша, второе яйцо облупила и разделила братцам. Им же достались остальные помидоры и хлеб.
— Мы с тобой и на пряничках проживём, — сказала она и храбро обмакнула один из них в воду. — Давай ешь! Кстати, денег у тебя сколько осталось? Всего тридцать копеек! Ой-ё-ёй! А ты не знаешь, когда мы приедем? Утром?.. Что же делать? Ведь до утра они три раза поесть захотят…
Я не ответил. Почему-то я уверовал, что с Наткой мы не пропадём. Гораздо больше я волновался за маму. Как она сумеет догнать нас? Я представлял себе, как она переживает беду. Её воображение может нарисовать всяческие ужасы, которые могут случиться с нами. И я дал себе слово до приезда не спускать ни на минуту глаз с братцев.
Пряники размокали плохо, но есть их с трудом всё-таки было можно. Правда, вкус становился какой-то противный. Расправившись с помидорами, братцы тоже стали размачивать пряники и, конечно, сразу налили на столик, за что словили от Натки по рукам. Но даже не пискнули. Знают, что не у кого искать защиты.
Мы ещё не успели позавтракать, когда в каюту вошла проводница.
— Ну что, не нашлась ещё ваша мама? — сказала она неожиданно ласково. — Не горюйте, ребятки, не пропадёт мамка, на худой конец, следующим пароходом доедет.
Она расспросила, будет ли кто встречать нас, потом сообразила, что пряники — наша единственная еда, всплеснула руками:
— Ой, ребятушки, ведь у меня картошка в мундире сваренная, рассыпчатая, вкусная! А ну погодьте с пряниками!
Натка из вежливости стала отнекиваться, но проводница, не слушая её, проворно принесла солдатский котелок с дымящейся картошкой, здоровенную луковицу, полкаравая круглого чёрного хлеба, соли и брусочек розового сала.
— Ну, хлопчики-ребятушки, давай раздевай картошку! — воскликнула она и положила перед братцами по большой картофелине.
Мальчики не заставили себя упрашивать и, обжигаясь и дуя на пальцы, стали лупить картошку. А проводница, должно быть не хотевшая нас смущать, ушла, попросив вернуть ей потом котелок.
7. Как много у нас друзей!
Не кому иному, как проводнице, мы обязаны и тем, что чуть ли не весь пароход узнал о нашей беде. Мы только-только прикончили картошку с салом, как в «детскую» каюту началось паломничество. Первой явилась худенькая маленькая женщина в белом платочке, которую я видел у дверей соседней каюты. Она ничего не сказала, погладила братцев по головке и положила перед ними по яблоку. Потом так же молча ушла.
Мы с Наткой переглянулись, но обменяться мнениями не успели. Целая группа женщин зашла в каюту и засыпала нас вопросами. Они перебивали друг друга, обещали помочь сойти с парохода, надавали нам целую кучу советов, а когда проснулся малыш, прямо-таки зацеловали его. Если б мама была здесь, он вряд ли позволил бы такое вольное обращение с собой. А сейчас спокойно переходил из рук в руки и даже не хныкнул.
После ухода женщин наш столик стал похож на витрину продовольственного магазина: здесь было всего понемногу — от колбасы до халвы, из-за которой братцы немедленно подрались и были наказаны справедливой, но суровой рукой старшей сестры.
