Петтер и поросята-бунтари

Последний-из-Могикан был отлично подготовлен. Хотя всё время что-нибудь встревало и мешало тренировкам, мы могли гордиться нашим учеником. Он охотно кидался вслед за брошенной палкой и быстро приносил её нам. Он моментально садился, если ему говорили «Сидеть!». Стоило его позвать — и он мчался сломя голову. Он прекрасно шёл по следу и быстренько разнюхивал, куда кто спрятался. Он умел лазать по лестницам и прыгать через препятствия. В общем, он оказался очень способным, наш Могиканин, и сумел бы, я думаю, что угодно. Сумел бы даже прыгать через горящий обруч и танцевать самбу, если б только потребовалось.
Уж он им покажет класс, всем этим породистым тупицам и воображалам, радовались мы. Пусть полюбуются, развесив свои дурацкие уши, на что способна чистопородная шведская сельская свинья!
Стаффан только немножко беспокоился, как бы наш Могиканин не стал слишком уж нервничать, как это получается иногда с артистами перед выходом на сцену — очень уж большое будет скопление публики, и людей, и собак. Он долго думал, как бы это предотвратить. И придумал.
— Надо его загипнотизировать! — сказал он.
Ему попалась одна там старая книжка про гипноз, в которой было написано, что с помощью каких-то там «пассов» можно добиться, что гипнотизируемый будет ну абсолютно спокоен, хоть ты его режь, а мышцы у него укрепятся.
Стаффан решил, что загипнотизировать поросёнка надо вечером накануне открытия выставки.
Он подготовился, как всегда, заранее. В закутке у поросёнка он сделал полную перестановку. Например, притащил туда старую кушетку, которую отыскал в сарае у Бродяги. Потом занавесил вход, а над кушеткой повесил на гвоздь карманный фонарик, в который вставил красную лампочку. Он сказал, что очень важно создать подходящую обстановку, «расслабляющую атмосферу», а то может ничего не выйти. А ещё он поставил в углу такую штуковину под названием «метроном» — ткнёшь там чего-то, и он начинает тикать. Стаффан взял его у учителя музыки, сказав, что хочет поупражняться, чтоб развить своё чувство ритма.
Когда всё было готово, мы ввели Последнего-из-Могикан. Он удивлённо разглядывал новую обстановку. Нам, конечно, пришлось повозиться, прежде чем мы уложили его на кушетку, но в конце концов он и с этим смирился. Стаффан скомандовал ему «На спину!», и Последний-из-Могикан послушно перекатился на спину. Будто какой жирный старик — развалился себе и покряхтывает.
Стаффан легонько поглаживал его по животу, и он перестал возиться и лежал теперь совсем спокойно. Тогда Стаффан спустил пониже шнурок, на котором у него была подвешена над кушеткой старинная серебряная монета. Стаффан сказал мне, что это — серебряный доллар, это ему дедушка дал. Дедушка у него был моряк и видел самого Буффало Билла — как тот в одном там цирке стрелял в подброшенные в воздух монеты. На этой монете была посередине отметина — след выстрела Буффало Билла.
Стаффан покачивал монету перед носом Последнего-из-Могикан, метроном в это время тикал, а Стаффан читал вслух из книги про гипноз, очень стараясь, чтоб получалось «по-гипнотически», так монотонно-монотонно:
— Успокойтесь, расслабьтесь. Вы спокойны, вы расслабились, вы ни о чём не думаете, только слышите, что я говорю, вы чувствуете, как ваши ноги тяжелеют, ваши копыта тяжелеют (про копыта он, конечно, прибавил от себя), вы расслабились, расслабились всем телом, вам хочется погрузиться в приятную тьму, в приятную тьму, вы погружаетесь, всё глубже, всё глубже, покой наполняет вас, всё больше, всё больше, вы только слышите мой голос, вы ни о чём не думаете, абсолютно ни о чём, только слышите мой голос, вы спокойны, вы расслаблены, спокойны, расслаблены, спокойны, расслаблены, вам хочется спать, всё больше хочется спать, вы дышите ровно и глубоко — ровно и глубоко — ни о чём не думаете, только звучит мой голос — дышите ровно и глубоко, ровно и глубоко, вы засыпаете, глубоко, сладко, спокойно…
Мне захотелось спать. Голос Стаффана был монотонный, убаюкивающий. Последний-из-Могикан тоже, казалось, вот-вот заснёт. Глазки у него закрылись. Он развалился на кушетке и посапывал ровно и глубоко.
— Вы погружаетесь всё глубже и глубже в приятную тьму, вы засыпаете — глубже и глубже — вам покойно, вы расслаблены, слышите только мой голос — вы засыпаете глубоким, спокойным сном — всё более глубоким — пока я считаю до десяти, считаю до десяти, вы всё глубже погружаетесь в сон — гораздо глубже — гораздо глубже — раз — глубже, глубже — два — глубже, глубже, глубже — три — глубже и глубже — четыре — ещё глубже — пять — вы уже спите глубоко и спокойно…
Последний-из-Могикан и правда спал. По его симпатичной поросячьей мордочке расплылась блаженная улыбка. Я и сам еле удержался, чтоб не прилечь вздремнуть рядом с нашим Могиканином. Мы подождали, пока поросёнок заснёт покрепче. Потом Стаффан продолжал:
— Ты слышишь мой голос, слышишь мой голос, завтра ты проснёшься, и ты приложишь все старания, все старания, ты победишь всех этих собак, ты будешь бодрый и сильный и победишь собак, ты проснёшься очень бодрым, и ты приложишь все усилия, все усилия, ты разгромишь их всех в пух и прах…
Это уже Стаффан не читал по книге, а сам всё сочинил. Я подумал: хорошо, если наш Могиканин вообще завтра проснётся. Не исключено ведь, что гипноз собственного сочинения Стаффана не подействует. Мы тихонько встали, вышли на цыпочках из загона и отправились сами спать. Я подумал, что нам-то, наверное, будет потруднее дышать ровно и глубоко и заснуть глубоким, сладким, спокойным сном.
Когда на следующий день мы прибежали к Последнему-из-Могикан, он уже встал со своей кушетки. Выглядел он и правда необыкновенно бодро, глазки так и блестели. Он пожирал ту самую занавеску, которую Стаффан повесил перед входом и которая, вообще-то говоря, была красным вечерним платьем Стаффановой мамы. Платье ему, как видно, очень понравилось, он жевал его с большим аппетитом. Когда мы его отняли, оно уже мало походило на вечернее платье.
Хлопот предстояло ещё порядочно.
В последнее время мне пришлось немало повозиться, собирая разную детскую одёжку. Дома у нас мало что нашлось. Только одна Лоттина старая юбочка, из которой она выросла. И я стал ходить по знакомым и выпрашивать разные детские тряпки, какие уже не нужны. Они думали — это я для Евы, и спрашивали, скоро ли надо ждать ребёночка. Но когда мне тащили одежонку для грудных, я говорил, что хорошо бы на несколько размеров больше, потому что ребёночек будет, наверное, очень-очень крупный.
Так я раздобыл белую панамку, красную майку, варежки и шарф, синий, как глаза у Лотты. Ну разве этим обойдёшься? И коляску, выходит, только зря тащили к свинарнику…
Дело в том, что мы решили устроить маленький маскарад. Не поведёшь же нашего Могиканина в парк на поводке. Да нас прямо у входа завернут. И прости-прощай тогда все наши великие замыслы!
В общем, мы всё же постарались нацепить на нашего Могиканина все эти тряпки, хотя это было совсем не просто. Наш на редкость милый и сговорчивый поросёнок тут вдруг раскапризничался. Наверное, лучше было бы одеть его в то вечернее платье, раз уж оно ему так понравилось.
Он брыкался, тряс мордой. Будто хотел сказать: «Что это ещё за глупости?» А когда мы его всё-таки одели, вид у него стал довольно чудной. Панамка как-то подпрыгивала на ушах, а ножки путались в красной майке и в юбке, и плюс толстый вязаный шарф на шее. Вряд ли такой вот ребёночек мог бы понравиться даже отцу родному.
Мы уложили его в коляску и накрыли одеялом.
— А теперь постарайся помалкивать, — сказал ему Стаффан.
— Хрю! — сказал Последний-из-Могикан.
— И ни пуха тебе, ни пера, — сказал я.
— Хрю-хрю! — сказал он, что в переводе должно было означать «К чёрту!».
И вот, значит, отправились мы на выставку. Ева, Лотта и Бродяга присоединились к нам по дороге. Ева утром звонила Оскару в больницу. Оказалось, что ему уже гораздо лучше. Он сказал, что сразу почувствовал себя лучше, когда узнал, что «Поросята-бунтари» атаковали сейф. Он выразил надежду, что Последний-из-Могикан будет иметь на выставке большой успех.