В одежде человека. Сфинкс или робот

— Здравствуй, Эмиль, — сказал папа.
Это прозвучало как-то слишком торжественно. В городе никто не говорит «здравствуй», все говорят «привет».
Они не стали обниматься, а только пожали друг другу руку. Правда, потом папа весело похлопал Эмиля по плечу, и Эмиль вздохнул с облегчением.
— Поедешь на багажнике? — с улыбкой спросил папа.
Эмиль сто раз ездил на багажнике старого папиного велосипеда. Но сегодня все было по-другому. Он постеснялся обхватить папу за пояс, а потому держался за пружины под сиденьем. Ноги Эмиля почти касались земли, и это тоже было в новинку.
Ехали быстро и по пути не разговаривали. День был жаркий, и на спине у папы проступили капельки пота.
Бабушка Отто стояла у курятника и махала им рукой. Самого Отто во дворе не было.
Клен у ворот подрос и потемнел. Затаив дыхание, Эмиль посмотрел на дом, который приветливо выглядывал из-за кустов сирени. Но… о, нет! Как же так! Дом больше не был приветливо красным. Его перекрасили в светло-коричневый цвет.
Никто не выбежал с лаем навстречу Эмилю. Цепочка, на которой раньше сидел Йеппе, одиноко болталась у пустой будки.
— Папа, а где Йеппе?
— Йеппе умер.
Эмиль не спросил, как и когда это произошло. Зачем? Он вспомнил, как злился на Йеппе, кричал на него и однажды даже пнул, правда, босой ногой.
Папа резко затормозил, и Эмиль спрыгнул на землю. Вот и приехали.
У малышки Марьи были такие же рыжие волосы, как у Ирмели, ее мамы, — только нежные, как пух, и топорщились на затылке, как у маленького птенчика. Она только что научилась смеяться, и было видно, что Эмиль ей понравился. Он держал ее за руки и кружился вместе с ней по комнате, а она смеялась влажным и беззубым, как у маленькой старушки, ртом.
Но Ирмели испугалась, увидев, как они кружатся. Она выхватила Марью из рук Эмиля:
— Как ты обращаешься с ребенком!
Марья заревела, а Эмиль попытался объяснить:
— Но ей же понравилось. Честное слово. Она только что смеялась.
— Сейчас она тоже смеется, да?
И Ирмели унесла малышку в свою комнату, а Эмиль решил сходить в гости к Отто.
— Здрасте, а Отто дома?
— Нет, он ушел к Рите. Она тоже скучает дома одна.
Надо было сразу догадаться, Отто никогда не бывает дома. А если и бывает, то непременно с Ритой. А когда они все вместе, то Отто смотрит на Эмиля словно свысока. Еще бы, ведь ему уже пятнадцать. Говорят, что Отто и Рита помолвлены. Это, конечно, шутка, но всё равно все болтают.
Эмиль знал, что такое помолвка, но ему казалось, что так можно сказать только о взрослых людях, а не о таких, как Отто и Рита. Правда, Рита выглядела взрослой, у нее даже грудь появилась, и уже давно. Когда они еще все вместе ходили в школу, какой-то учитель сказал, что Рита рано созрела. Наверняка он имел в виду именно грудь.
Эмиль забрался на сеновал и отыскал спрятанные там старые журналы. На первой же фотографии он как раз увидел грудь.
Эмилю стало грустно. Он сложил журналы в стопку, положил их под голову и стал смотреть, как августовское солнце пытается сквозь доски крыши пробить темноту сарая.
Он вернулся домой, но это был уже не его дом. Не тот, по которому он скучал долгие месяцы. Его дом был красного цвета, а у веранды все время крутился и махал хвостом Йеппе. В его доме мама по вечерам долго крутила ручку радио, пытаясь найти музыку по душе, а найдя ее, громко кричала:
— Атос, тебе слышно?
Теперь в доме была новая мягкая мебель и магнитофон, а старое радио, деревянный стол и старый деревянный диван исчезли. Там все было такое новое, что Эмилю было трудно там находиться. Ему казалось, что даже воздух стал другим. И хотя окна и двери были по-прежнему на своих местах, Эмилю казалось, что без него старый дом разобрали и увезли в неизвестном направлении, а на его месте поставили новый светло-коричневый. Даже дверь, широкая входная дверь с глазками сучьев, которые Эмиль знал наперечет, хоть и прежняя по виду, скрипела по-новому.
Иногда в городе Эмиль подолгу глядел в зеркало, надеясь разглядеть глубоко-глубоко внутри зрачка маленький красный домик с белыми наличниками в окружении зеленых кленов — настоящий дом, где в тени сиреневых кустов весело лаял Йеппе.
Пожалуй, теперь это было единственное место, где можно было увидеть этот старый красный дом. Там он всегда с ним. И хотя нелегко все время носить его с собой, Эмиль мужественно его нес и будет носить еще долго.
«Это когда кто-то долго и мучительно носит в себе неизлечимую болезнь», — так пеликан говорил? Значит, это тоже хроническая болезнь?
Только теперь Эмиль понял, что значит «прошлого не вернуть». Теперь у него было свое прошлое, ведь без этого нельзя стать человеком.
Вечером Эмиль лежал в своей комнате, где из вещей, которые раньше принадлежали ему, осталась только старая железная кровать. Он слышал, как разговаривают в спальне папа и Ирмели. Дверь была плотно закрыта, и он не мог разобрать слов, но их голоса звучали то громче, то тише. Было понятно, что они ссорятся. Эмиль заснул, но и во сне продолжал слышать эту ссору, которая никак не прекращалась.
Утром Эмиль сидел на веранде и чистил картошку в плавках и с полотенцем на шее. Он собирался пойти на пляж, но Ирмели окликнула его из кухни, где мыла посуду. Сунув ему под нос тазик с картошкой, она сказала:
— Почисти-ка, прежде чем идти купаться.
Эмиль хотел возмутиться, но Ирмели повернулась к нему и добавила:
— Ты мне этим здорово поможешь, Эмиль.
Мокрой рукой она убрала с его лица прядь волос.
Эмиль сидел на веранде и все еще чувствовал на лбу прикосновение руки Ирмели, слышал ее голос, называющий его по имени. Лицо Эмиля пылало, он чистил картошку и очень хотел, чтобы Ирмели снова позвала его, также нежно. Эмиль. Эмиль. Эмиль.
Вдруг кто-то с тяжелым вздохом сел рядом и закурил. Папа.
— Как дела у мамы?
Эмиль давно ждал этого вопроса, но прозвучал он только сейчас.
— Все хорошо, — сказал он, хотя хотелось сказать совсем другое. Что мама страшно устала и все время нервничает, и что у них вечно нет денег, и что город… Но что папа знает о городе?
Было тихо. Табачный дым медленно поднимался в небо. Эмиль краем глаза смотрел на папу. Он заметил обветренную щеку, поры на крыльях носа и светлую морщину в уголке рта, которая пропадала, когда папа вытягивал губы, затягиваясь сигаретой. Было время, когда Эмиль без стеснения прижимался к этой щеке и двумя руками обнимал папу за шею. И тогда он чувствовал, как бьется в его руках папино сердце. Теперь он никогда больше этого не почувствует. И не захочет.
— Как там в прачечной? Очень тяжело?
— Я никогда там не был.
— А мама тебе не рассказывала?
— Нет.
Папа бросил окурок в песок и затушил носком сапога. Почти вся картошка была почищена.
— Ну а ты, нашел себе новых друзей?
— Одного нашел.
Этим одним был пеликан, Папагено, господин Хурулайнен. Но другом ведь можно назвать не только человека.
— Очень хорошо. С людьми надо общаться.
Но пеликан не человек. И вдруг Эмилю страшно захотелось увидеть его умные желтые глаза, смешной васильковый халат и большой клюв.
Эмиль встал. Просьба Ирмели была выполнена.
— Пойду искупнусь.
Казалось, папа даже обрадовался.
— Пойди, пойди, конечно. Теплых дней-то осталось всего ничего.
Эмиль взял таз с картошкой и направился в сторону кухни, но голос папы его остановил:
— Эмиль?
— Что?
— Тебе ведь не скучно? Отто все время пропадает где-то, да и вообще, тут всё так… изменилось. Да еще и Йеппе взял и умер.
Эмиль стоял спиной к отцу, голос его был тверд.
— Нет, не скучно.
— Ну и хорошо, — вздохнул папа. — Очень хорошо.
— Угу, — промолвил Эмиль. — Я пойду на речку. Он медленно шел с полотенцем на плечах по проселочной дороге. Рожь в поле склонилась под тяжестью колосьев. Он сорвал один и растер в ладонях. Спелый. На следующей неделе косить начнут.