История Мурочки
— Как ты смел! Разве я позволил тебе брать салазки?
— Я раньше всех… никого не было еще… Ну и подождал бы, не велика птица.
Тогда Трубачев сказал своим басом:
— Что это за новости? Всегда давал, а нынче вдруг нельзя!
Дима с бешенством обернулся к нему.
— Тебя кто спрашивает? Я здесь хозяин. Да послушай, Тропинин, ведь это несправедливо, — вмешался другой гимназист.
Но Дима не слушал его. Он налетел на растерявшегося, смущенного до слез Соколова.
— Не сметь брать без спросу! Слышишь? Выгоню!
— Глупый! — крикнул Трубачев. — Что с твоими салазками сделается? Дырку он в них просидел, что ли?
Кругом раздался дружный смех.
— И тебя выгоню! — кричал Дима.
Но в эту минуту чья-то сильная рука легла ему на плечо. Он обернулся. Перед ним стоял Дольников.
— Что тут за ссора? Всегда все, пользовались салазками без спросу. Ведь правда, господа?
— Правда, правда! — закричали кругом.
— Без спросу. И раз введено такое правило, то не может быть и речи о том, что Соколов виноват.
— Правило! Какое там правило?! Я — хозяин, что хочу, то и делаю. Хочу — даю, хочу — нет.
— Да ты чего вмешиваешься? Тебя кто просил? Заступники! Все против одного! Я знаю, все из зависти. Есть нечего, так все завидуют, рады меня унизить.
Но, сказав это, Дима сам испугался действия своих слов. Гриша отшатнулся, побледнел и опустил глаза. Кругом воцарилось молчание.
Дима стоял уже не как воевода, а как провинившийся школьник. Все ждали, что скажет Дольников.
Гриша поднял глаза, устремил их прямо в лицо Димы и с достоинством заговорил:
— Извините, Тропинин. Я не могу отвечать вам тем же. Вы корите нас нашей бедностью. На это мы можем только сказать: прощайте, богатый человек. Товарищи! Всем ясно, что с этого дня катанье здесь прекращается.
— Да что ты! — взмолился испуганный Дима. — Да разве я?.. Да послушайте меня!
— Мы не позволим оскорблять себя, — сказал другой гимназист.
— Пойдем-ка, брат, ко мне, — сказал Дольников бедному смущенному Соколову.
И все, молча, разошлись. Только Трубачев плюнул сторону и насмешливо проговорил басом. «Счастливо оставаться!..» И, уходя, захохотал с товарищем.
С этого памятного дня у ледяной горы царила зловещая тишина. Дима мог кататься хоть на двух салазках сразу, никто не отнимал их у него. И в гимназии он был точно отверженный среди бывших приятелей и чувствовал себя прескверно, хотя и храбрился и старался не показывать и виду. Потом понемногу все сгладилось и забылось, и опять стали ходить кататься с горы гимназисты, но уже прежнего увлеченья и беззаветной радости не было в этом катанье. Так же блестел и искрился снег, так же свеж был воздух, так же разгоралась на открытом, ясном небе ярко-розовая морозная заря и так же быстро летели вниз с горы салазки, а чего-то не было, что-то мешало, что-то стояло тенью у этой горы. Не жестокие ли слова?..
Соколов больше не приходил и Дольников тоже. Дима в своем отчаянии унизился до того, что ходил к Грише просить прощения, извинялся перед Соколовым в гимназии, но ничто не помогло. Гриша совершенно охладел к нему, говорил ему «вы» и «Тропинин» и, видимо, даже избегал встречаться с ним.
Но чем больше сторонился Гриша и явно пренебрегал его знакомством, тем жарче разгоралась в сердце Димы тайная потребность этой дружбы, преклонение перед нравственной силой бывшего товарища и страстное желание подражать ему, возвыситься до него.
XI
Свадьба в доме
У Тропининых царило необыкновенное оживление: тетя Варя выходила замуж. Свадьба должна была состояться после Пасхи, на Красную Горку. Будущий муж Варвары Степановны, Алексей Алексеевич, был человек веселый, большой балагур и шутник, и очень полюбил детей.
Мурочка скоро привязалась к нему и всегда бежала к нему навстречу, как только заслышит его голос. Он всегда что-нибудь привозил детям: игрушек, книг, лакомств. Ник любил его главным образом за лакомства, а Мурочка — за его веселый нрав и немножко тоже за книги. Она теперь страстно полюбила чтение.
В доме было так шумно и весело, как никогда не бывало. Тетя Варя ходила сияющая от счастья, стала такая веселая и ласковая со всеми. Агнеса Петровна, которая за это время успела сердечно привязаться к семье Дольниковых, предложила тете Варе отдать шить все приданое в мезонин. Марья Васильевна очень обрадовалась такому хорошему заработку, и у них закипела работа. Часто Аня и Марья Васильевна сходили вниз и советовались с тетей Варей и Агнесой Петровной, какую сделать отделку, не переменить ли выкройку.
По воскресеньям собирались гости, пели и танцевали. Тетя Варя много раз приглашала Дольниковых, но Марья Васильевна благодарила и отказывалась: у неё не было хорошего платья. Елизавета Васильевна из последних своих денег сшила платья Ане и Леле, и обе молодые девушки вместе с братом явились однажды, смущенный и застенчивые.
Навстречу им выбежала Мурочка, довольная, веселая, звонко поцеловала их, товарищески пожала руку Грише и повела всех в гостиную. Но девицы так смутились в незнакомом обществе, что попросили тихонько Мурочку проводить их к Агнесе Петровне.
Мурочка и Агнеса Петровна занимали хорошенькую комнату, оклеенную розовыми обоями.
— Как у вас хорошо! — сказала Леля, оглядывая белые кровати, стол у окна, где занималась Мурочка, и рабочий столик Агнесы Петровны с зеркальцем над ним.
— Ну, сядем, сядем на диван, — сказала Мурочка. И они уселись рядышком на большом диване; и Мурочка стала рассказывать.
Она говорила, как любит Агнесу Петровну, как приятно у неё учиться, как хорошо сама она выучилась говорить по-немецки и теперь уже учится французскому языку.
— А тети Вари жалко, — сказала Мурочка. — Она строгая, я прежде ужасно боялась её. А теперь привыкла, и даже странно подумать, как мы будем жить без нее. Ведь она учила нас всех музыке. И поем мы с нею.
— Что же вы поете?
— Да хором все больше. Я ужасно люблю, например, «В темном лесе» или еще «Был у Христа Младенца сад»…
Леля погладила Мурочку по головке.
— Какая у вас славная коса.
Мурочка засмеялась и взяла в руку свою косичку, аккуратно заплетенную и завязанную голубой ленточкой.
— Не длинная, — сказала она, — только до пояса. — И потом, обернувшись с живостью к Ане, она заговорила:
— Ну, что Гриша? все еще сердится на Диму? Я боялась, что он не придет с вами.
— Гриша сказал, что он идет к вам, а не к Диме.
— Значит, еще сердится! Скажите, ему, ми лая Анечка, чтобы он простил ему. Знаете, он с нами совсем другой стал. И Агнеса Петровна тоже замечает. А Гриша такой справедливый, такой добрый сам, он должен смягчиться.
Пришла Агнеса Петровна. Аня и Леля стали ее целовать.
— Ну, ну, вы все румяна на моих щеках сотрете! — пошутила она. — Покажитесь. Какие вы сегодня нарядные.
Молодые девушки, смеясь, поворачивались в ту и другую сторону, чтоб показать свои новые серые платья, а Агнеса Петровна с Мурочкой разглядывали и хвалили.
— Ваша мама — мастерица, у неё золотые руки, — сказала Агнеса Петровна. — Вот, Мурочка, учись быть такой дельной и искусной, как «фрау Дольников».
— Что же это девицы забились в угол? — послышался веселый голос, и в комнату вошел Алексей Алексеевич, а за ним тетя Варя. — Танцевать! Танцевать!
Леля и Аня застенчиво вышли в гостиную и остановились в дверях. Аню сейчас же пригласил студент, а Мурочка взяла за руку Лелю и сказала умоляющим голосом:
— Душечка Леля! возьмите меня за даму, будьте кавалером. А то меня никто не возьмет.
Агнеса Петровна села за рояль играть кадриль, и все стали танцевать, а Николай Степанович стоял в дверях со своим товарищем по службе и весело улыбался.
— Что же вы не танцуете? — спросил он Гришу, сидевшего за роялем в уголке.
