Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой
Сестра с трудом ела яблоки, но просила еще. На другой день я снова принес, но мама сказала сердито:
— Не смей больше приносить их в дом. Не нужны нам яблоки с проклятиями!
— С какими еще проклятиями?
— Видела тебя жена служки. Пришла и давай кричать: «Предупреждала я, чтоб в мой сад ни ногой, а он, негодник, опять тут как тут! У меня тоже дети есть, чтоб ему подавиться теми яблоками!» Говорю, он, мол, для больной сестры, а она еще пуще: «И я хворая, да по чужим садам не шастаю. Пусть только явится — ноги переломаю».
Сестра уже стала впадать в забытье и в бреду опять просила яблок, и я носил и носил ей яблоки, пряча их от матери за пазухой.
Однажды утром меня разбудили глухие рыдания: плакал дедушка, плакала мама и все, кто набился к нам в дом. Не помня себя от ужаса, я закричал и кинулся в комнату сестры, но женщины подхватили меня и вывели во двор. Долго гладили по голове и уговаривали не плакать. У других детей тоже нет сестер.
— И у меня больше нет сестры, — грустно сказал Коле и обнял меня за плечи.
Вечером меня одели во все новое и повели к сестре. Окаменев от горя, застыл я у ее изголовья.
Вдруг дверь отворилась, и вошла жена церковного служки. В груди у меня что-то оборвалось. Перекрестившись, она положила сестре на грудь стебель базилика и яблоки. Да как она смеет! Я хотел закричать и вытолкать ее за дверь, но только осторожно собрал яблоки и вышвырнул их на улицу.
Люди недоуменно поглядывали то на меня, то на нее.
На стене, как раз над головой сестры покачивалась тень от яблоневых веток. Я долго не сводил с нее глаз.
* * *Позавчера сестру похоронили. С большим трудом выкопали яму. Могильщики в сердцах бросали лопаты и ругательски ругали дождь. Лило как из ведра. «Дьявольская погода», — ворчали люди и прятались под деревьями. Только мы втроем с мамой и дедом никуда не спешили. Стояли и плакали. Насилу сердобольные соседи увели нас с кладбища — так, мол, недолго и самим занедужить.
Сегодня в доме никто не плачет. У мамы воспаленные, ввалившиеся глаза. Отрешенная, бродит она по дому, говорит мне:
— Пойдем на реку, постираем ее постель. Перекидываю через плечо одеяло и иду за мамой.
Будто второй раз сестру хороним. Сижу на берегу и смотрю, как мама входит в воду. И мне ничего не стоит разуться, да мама не велит.
Вижу, бежит Коле и машет рукой. Поднимаюсь и на цыпочках пячусь от мамы.
Коле хватает меня за руку и шепчет:
— Солдаты получили приказ и сегодня должны увезти самолет в город.
— Ну и что с того?
— Погоди, нам дано задание. Ночью мы с Васе ходили в горы, рассказали учителю, а он и говорит: «Очень хорошо». Тотчас позвал Сандре, и они придумали план. У каждого из нас есть своя задача. Ты и Митре должны спуститься к ручью и караулить на опушке леса. Смотрите в оба — чуть кто покажется, дадите знак. Понятно?
— Чего тут не пенять? Только к чему все это?
— Больше пока ничего сказать не могу, скоро сам узнаешь.
Мы с Митре все глаза проглядели, стараясь не пропустить ничего подозрительного, но ни на дороге, ни у ручья, ни на лугу, ни в лесу никто не появлялся. Ни солдаты, ни разбойники!
— И чего мы тут торчим? — спрашиваю у Митре, но тот лишь плечами пожимает и шепчет:
— Ничего не попишешь — задание.
С холма доносится свист. Коле залез на дерево и зовет нас. Как оглашенные бежим к нему.
— Ложитесь! — кричит Коле и тащит нас к яме, где уже залегла вся команда.
— От кого мы прячемся? — недоумевает Митре.
— Сейчас увидишь, — говорит Васе и, высовывая голову из ямы, всматривается в то место на лугу, где упал самолет.
— Едут! — сообщает Коле.
Сначала на дороге послышался рев моторов, и вскоре из-за поворота показался грузовик с немцами.
Грузовик остановился, словно в раздумье, и свернул на луг. Из кузова высыпали солдаты. Один кричал и размахивал руками — видно, что-то объяснял. Солдаты поглазели на самолет и принялись по частям складывать его в грузовик.
Внезапно земля под нами затряслась, а потом громыхнуло так, что мы на мгновение оглохли! Страшно! В жизни не видывал зрелища ужасней: море огня, дыма и фонтан обломков на месте, где только что лежал самолет. За взрывом послышался крик и стоны, вспыхнул и взлетел в воздух грузовик. Досмотреть не пришлось, Коле приказал удирать.
Никогда — ни прежде, ни потом — не доводилось мне так молниеносно забираться на гору! Во все лопатки улепетывали мы по раскисшему склону, едва успевая хвататься за ветки, чтобы не поскользнуться. Об отдыхе нечего было и думать.
Подгоняемый страхом, я так ни разу и не остановился, пока не оказался на самой вершине. Дальше бежать было некуда. Я повалился без сил и, уткнувшись в траву, жадно глотал исходивший от земли холодок. Ни на самолет, ни на луг смотреть не хотелось, но Коле заставил всех посмотреть вниз.
— Видите, — кричал он, — ничегошеньки не осталось! Здорово! — Он крепко пожал Васе руку. — Молодец! Отлично справился с заданием!
— Ну и тяжела ж она, окаянная… — смутился от похвалы Васе. — До сих пор руки болят.
— А учителю сказал, что носил и потяжелее. Как бы ты справился, не будь меня? — улыбнулся Коле.
— Неужели мина? — подскочил Танас.
— Да, и притом громадная.
— Как же вы ее подложили?
— Очень просто. Васе получил задание, выкопал ямку под самолетом и заложил в нее мину. Потом, как его научили, шнур от мины спрятал в траве, а конец привязал к брюху самолета. Солдаты начали разбирать самолет, и… готово дело!
— Вот чертяка! — восхищенно глядя на Васе, сказал Марко.
Взволнованный, я поднялся и дал Васе тычка, а потом долго тряс ему руку. Он краснел до ушей и улыбался.
Внизу все еще клубился дым, сквозь который то тут, то там виднелись разметанные по всему лугу обломки.
— Что будем делать дальше? — спросил Калчо.
— Дождемся темноты и — врассыпную, — ответил Коле.
— А если…
— Что «если»? О том, что произошло на самом деле, знаем только мы. Фашисты подумают, что в самолете осталась бомба, вот она и взорвалась.
Все согласно закивали головами.
В село входили по одному. Снова накатил страх, от которого подламывались колени. В нашем окне беспокойно мелькала мамина тень.
XII
Безмолвно и пусто в селе. Ворота на запоре, редко кто метнется по переулку или выйдет за водой. На днях к нам из города понаехали немцы. Рыскали по селу, вызвали в общину нескольких сельчан и всем остались недовольны, кричали, ругались. Были они и на лугу, но, сдается мне, так ни о чем и не догадались.
Но вчера дело приняло совсем дурной оборот. Рано утром нас разбудили громкие крики и вопли. Подбежали к окну и оцепенели. Картина была страшная: с автоматами на изготовку немцы вламывались во дворы и выгоняли на улицу коров, овец, лошадей — у кого что находили. Люди цеплялись за скотину, умоляли не губить, но немцы лишь отрывисто прикрикивали и отгоняли хозяев прикладами. Скоро затряслись и наши ворота. Оглядев двор, солдаты направились к хлеву и вывели оттуда корову с теленком. Напрасно мама плакала, просила, напрасно осыпала их проклятиями: «Чтоб вам пусто было! Чтоб вы живьем сгорели!» — солдаты замахивались прикладами, а один даже наставил на маму дуло автомата. Хорошо, дедушка успел оттащить ее в сторону.
— Идем, пусть подавятся, — уговаривал он маму. На школьном дворе ревел согнанный со всего села скот. Прямо жуть брала! Сбегались перепуганные люди, выкликали своих буренок, но солдаты с автоматами не давали приблизиться к забору. На крыльце появились староста и немецкий офицер.
— Люди! — визгливо начал староста. — Что вы бунтуете? Прежде прочтите распоряжение. — И он ткнул пальцем в желтый плакат, наклеенный на дверях. — Вот что здесь сказано: «Каждому надлежит без сопротивления отдать свой скот немецкой и итальянской армиям, которые ведут борьбу во имя всех вас. Тот, кто утаит или переправит свой скот партизанам, будет казнен».