Охотники за сказками

Никогда не доводилось нам самим задумываться, что нужно сделать с утра хозяйке, чтобы в доме был полный порядок.
Увидел Ленька пустые ведра за перегородкой у печки — и марш за водой на колодец. Павку Дудочкина старший послал хворост рубить: большая куча его накопилась за окном возле поваленного набок чурбана.
На мою долю достался березовый веник.
— Натоптали вчера, так нужно прибрать за собой, — сказал Костя.
Сам он взялся закатывать войлок, на котором мы спали. Вдвоем мы затолкали его на полати, устроенные над самой дверью. Туда же уложили одеяло и два мешка с соломой, служившие нашим изголовьем.
Шире, просторнее стала маленькая комната. И нет в ней ни одного бездельника, который бы, заложа руки в карманы, без работы туда-сюда слонялся.
Ленька Зинцов, притащив воды, укрепил в стене расшатавшиеся гвозди для вешалки. Потом решил, что, пока есть время, маленькие воротца на усадьбу укрепить надо. Сочувствует бабушке:
— Не женское это дело — с молотком да с топором возиться.
И такой он стал хозяйственный да рассудительный, что залюбуешься. За работу принялся — никто другой так картинно обставить ее и не придумает.
Портной, сидя над иголкой, бывает, негромкую песню заведет — повторяет двадцать раз одно и то же. Сапожник, зажимая деревянные гвоздики в губах, мурлыкает, не раскрывая рта. Столяр, если он веселый, и тот вслед рубанку подсвистывает. А вот как одновременно можно топором и гармошкой действовать, это я впервые на Леньке Зинцове подсмотрел.
Картина получилась такая: Павка Дудочкин в поте лица сучья на чурбане перетяпывает. Неподалеку от него, у воротечек, Ленька Зинцов с плотницкими принадлежностями расположился. Для пущей важности он вынес из дому скамейку, разложил на ней по порядку гвозди, долото, топор, молоток, клещи, старые заржавленные навески. Первым делом топор в руки и губную гармошку из кармана — в зубы. Глянет на ворота с одной стороны — топором постукает, глянет с другой — на гармошке попиликает, бескозырку набок нахлобучит. Тут, мол, еще подумать надо, какую навеску подтянуть, в какую дырку гвоздь заколачивать. Это тебе не дрова рубить!
Так постукивает да поигрывает, постукивает да поигрывает. Уж если Ленька за дело берется, сумеет его видным да завидным сделать.
Налюбовался я на Зинцова, и самому хочется, чтобы у меня работа в руках повеселела: побыстрее веник вдоль половиц пускаю.
Старший достал тетради из своей маленькой сумочки на пуговках, переписывает за столом наши вчерашние похождения, бабушкину сказку и были. Наклонился усердно, на меня внимания не обращает.
«Не может быть, что не посмотришь», — думаю я. Посвистывать начал громче, веником работать — еще быстрей.
Ох, какие тучи знаков пустил я по солнечному мечу! Пыль заклубилась так густо, что ее хоть неводом вылавливай. Но вместо одобрения Костя сказал:
— Что ты, пол подметать не умеешь? Всю пыль на воздух поднял. Раскрывай окна! Проветривай комнату!
Хотел я перед старшим хорошей работой отличиться, а получился конфуз. Хорошо еще, что бабушки с Катей дома не было, тогда бы и совсем со стыда сгореть.
Зато теперь я знаю: водой легонько спрыскивают пол, прибивают пыль дождичком, прежде чем начать веником по половицам шаркать.
До возвращения бабушки мы не только все дела переделали, но в дополнение к тому и письмо учительнице написали. Большое письмо, потому что, когда один пишет, а трое подсказывают, маленького письма не получается.
Не все наши разговоры в строчки вошли, но все-таки отчет о начале похода получился подробный. Каждое предложение в письме мы тщательно проверили. Все правила вспомнили, чтобы не послать Надежде Григорьевне письмо с ошибками.
Умолчали лишь о том, как Ленька в болоте загряз и тяжелые суконные штаны и гимнастерку в грязи отделал. Не хотелось, чтобы Надежда Григорьевна за нас тревожилась. Пусть думает, что все идет у нас по-хорошему, никаких неприятных происшествий нет. Насчет истории с ножичком, которая должна была занять важное место в письме, Павка запротестовал:
— Не надо. Может быть, Надежда Григорьевна не знает, что есть такой состав, которым ножи паяют. Не поверит еще! Подумает, что мы чепуху ей написали.
Пришлось согласиться, промолчать о кузнечных делах Павки Дудочкина возле дубка. Да и нас самих сомнение брало насчет «чудесного исцеления» ножичка.
Зато Ленькину гармошку и починенные им воротца расписали на полстраницы. И вообще, мол, Зинцов ведет себя примерно.
На этом месте Ленька смешливо стрельнул глазами, хотел задержать Костину руку, потом согласился:
— Ладно, пиши.
И старший вывел заключительные строки: «Выспались мы в Кокушкине не хуже, чем дома. До дедушкиной сторожки осталось всего пять верст пройти.
Передаст вам наше письмо Прасковья Ефремовна. Она в кооператив за сахаром собирается.
До свиданья, Надежда Григорьевна».
Подписали письмо в четыре руки по очереди: «К. Чернов, Л. Зинцов, П. Дудочкин, К. Крайнов».
С возвращением бабушки и Кати пришлось добавить:
«А эти листики черники, брусники, голубики, земляники, багульника посылает вам в подарок Катя Скворцова, которая про мертвых медведей спрашивала».
Смастерили мы конверт, заклеили его клеем с бабушкиной вишни. Подарили Кате на прощанье тетрадку с портретом Ленина.
— Вот дядя, который для всех ребятишек школы открыл, — объяснил Костя Беленький. — Ты тоже, наверно, скоро в школу пойдешь?
— Пойду, — утвердительно тряхнула кудрями Катя.
— Пойдет, пойдет, — подтвердила Прасковья Ефремовна. — Вы ей буковки покажите. А пойдете обратно — забегайте к нам молочка испить. И, как она пишет, посмотрите.
Проводили нас бабушка и Катя до дальней жердяной околицы. Стала Прасковья Ефремовна разъяснять, как отыскать дорогу к сторожке деда Савела, а Леньке не терпится. Лежать так лежать, бежать так бежать — такая у него привычка.
Пошли скорей! — зовет и торопит. — У каждого куста будем останавливаться — и сегодня не дойдем.
Счастливого пути вам! — пожелала кокушкинская бабушка.
 
Заколдованный круг
Снова вещевые мешки за плечами. И снова мне, как по расписанию, остается место замыкающего в нашей колонне.
Еще живо стоят перед глазами бабушка Прасковья Ефремовна и белокурая Катя Скворцова с прижатой к груди голубенькой тетрадкой, а мечты уже уносят в новые места, к новым людям.
«На сторожку, к дедушке!» — эта мысль подгоняет и радует.
С дедом Савелом мы хорошо знакомы. Не частый, но желанный гость он в нашей деревне. Устанет или припозднится, бывало, возвращаясь с городского базара к себе на сторожку, — остановится переночевать у кого-нибудь.
По всему приклязьминскому Заречью стар и мал знали и любили дедушку Савела, рады были к себе в дом пригласить.
Про молодые годы его мало что было известно. Рассказывали, кто постарше, что был он у нижегородского купца кучером, а тот купец увез у него невесту, как под венец идти. Вскоре захотел хозяин прокатиться на тройке в цыганский табор. Над Волгой табор стоял, над самой кручей.
Как получилось, никто и сообразить не успел, только со всего разгона опрокинулась коляска вместе с лошадьми, хозяином и кучером прямо в Волгу. Купца с переломанными ногами домой привезли, а Савелия с тех пор и след простыл.
Объявился он в Ярополческом бору лесным сторожем. Ни словом о своем прошлом не обмолвился. Да и местные мужики не любители пытать чужие беды. Хороший человек — и ладно.
Полвека с лишним прожил Савелий в Ярополческом бору, проводя время то в сторожевых обходах по лесу, то с удочкой на озере.
Самая большая утеха для него — ребятишки. С нами дедушка Савел никогда не скучает и никогда на нас не сердится. Если приходит в Зеленый Дол, окружим мы его всей мальчишечьей оравой и давай просить без умолку, пока не сдастся:
— Дедушка, скажи сказку.
Рассядемся в кружок на лужайке посреди деревни, слушаем.
Рассказывает дед Савел, и никак не понять, где быль кончается и где сказка начинается. Все складно, и все интересно получается.