Босоногая команда
— Эх, матушка, было бы на душе бело. А после моих мальчишек сор уберешь, и следа не останется…
— Вы не поверите, маменька, до чего они мне вчера у заутрени надоели: по церкви взад-вперед ходят, толкаются, на всех оборачиваются… Я все время волновалась. Противные!..
— Научить их некому, Агнесочка… Простые ребята… Только они без дурного умысла, — кротко заметила мать, тихая старушка с белыми локонами.
— Ну, «седая богиня», и дочь же у тебя ворчунья… Скорее состарилась, чем ты.
— Вы бы, папаша, лучше велели вашим противным мальчишкам в церкви стоять как следует…
— Слушаю-с, «принцесса»! — старик приложил руку к сердцу, комично раскланялся перед дочерью и прошел в свою комнату.
— «Советник» окно открывает! — гулом прошлось по 15-ой линии.
— Открывает, открывает, — вдруг радостно взвизгнул курносый Гриша и, как стрела, помчался к серому домику.
Окно действительно распахнулось. На одной из его половинок было приделано продолговатое зеркало, в которое было видно далеко-далеко все, что делалось по 15 линии. Чего только не придумает чародей-«советник»!
Теперь он стоял у окна, вдыхая теплый весенний воздух и потягиваясь. Как спокойно, простодушно смотрели на этот ясный день его незлобивые, улыбающиеся черные глаза, как приветливо он улыбнулся, когда у открытого окна вдруг со смехом выросли барашковая шапка и кофта, как будто на вешалке: человека в них было не видно.
— А-а-а-а! Рулевой! Здравствуй!
Всех мальчуганов Семен Васильевич называл по-своему. Гришин нос был прозван «рулем», а он сам назывался не иначе как «рулевым».
— Дяденька, как ты сегодня долго окно не открывал! — упрекнул его мальчуган, сдвигая на затылок шапку.
— Ишь, ты какой ловкий! Думаешь, что у меня и свет в очах — как бы поскорее для вас окно открыть?! Думаешь, очень мне хочется вас видеть?! Очень я соскучился о «босоногой команде»?!
— Дяденька, ты нарочно… А уж мы-то ждали, ждали… К окну подбегали ребятишки…
— Христос воскресе, дяденька!
— Воистину воскресе!
— Дяденька, возьми яичко! Вот от меня еще… Вот красненькое… Еще сахарное… Это вот…
— Ну, спасибо, спасибо… Куда мне столько! Здравствуйте, здравствуйте, «друзья из босоногой команды», — шутливо говорил Семен Васильевич и, перегнувшись, целовал ребят и тоже дарил им яйца, которые сам красил.
— Смотрите, ребята, какое у меня-то яичко! С крестным ходом… Занятно!..
— А у меня — «Христос» и «Воскрес»…
— У Гриши сердце с полымем нарисовано…
— У Андрюшки — два голубка беленьких…
— Никто, дяденька, не умеет так яичек красить, как ты. Право!..
Все, которые знали Семена Васильевича Кривошеина, видели его неизменно окруженным детьми, детьми худыми, бледными, бедно одетыми, босоногими… Какое удовольствие находил он в их обществе, о чем они вели нескончаемые разговоры, — многим было непонятно. Дочь его, Агния, ужасалась, возмущалась и всячески ограждала свой дом от вторжения «грязных мальчишек».
Но оригинал-старик не мог жить без своей «босоногой команды». Его сердце с самого раннего возраста сжималось болезненно при виде птички с разбитым крылом, ободранной кошки, искусанной собаки, — он их приносил домой, жалел и лечил.
Жалея животных, куда больше он жалел детей. Он не мог видеть равнодушно худенького, бледного детского лица с выражением раннего горя, злобы и ненависти. Оборванные, беззащитные дети, росшие без семьи и ласки, в нем находили друга.
У открытого окна шел оживленный, несмолкаемый разговор.
— Ну, рассказывайте, что у вас нового? Гриша, что твой отец? Степа, хорошо ли учился?
— Отец дюже хворает…
— Страстную не учились… А то, дяденька, у меня все пятерки.
— Молодец, Степа, дай пожать твою благородную руку.
Мальчик рассмеялся и протянул худенькую руку.
— А меня, дяденька, отец к сапожнику после праздников поведет… — объявил белокурый подросток. — Неохота мне… Боюсь.
— Что делать, Петя. Будь сам хорош, и к тебе будут хороши…
— Я теперь уже умею глазурью покрывать пирожные, — хвастался маленький ученик кондитера.
— А у нас на фабрике мальчику палец оторвало…
— Это ужас что такое! И как это, дети, вы сами-то не остерегаетесь! — сокрушенно сетовал Семен Васильевич.
Уже много-много лет весною, летом и осенью открывалось гостеприимное окно «советника». Около окна, как в панораме, менялись дети: одни вырастали, уходили в ученье, другие появлялись вновь…
Дети расступились: к окну подошел молодой мастеровой.
— Христос воскресе, Семен Васильевич.
— Воистину воскресе! Здравствуй, Иван Петрович. Очень рад тебя видеть… Откуда? Какими судьбами?
— Издалека, Семен Васильевич. На Лахте работаю. Я в резчиках теперь. Вот вам подарочек принес своей работы… Не погнушайтесь, — и он вывернул из цветного платка шкатулочку, которую держал под мышкой.
— Ах, какая прелесть! Ну, спасибо, Ваня. Хорошо, тонко работаешь… А дороже всего, что вспомнил старика… Теперь все буду любоваться…
Дети наперерыв лезли к окну посмотреть затейливую резную шкатулочку.
— Я-то вас, Семен Васильевич, ни в «жисть» не забуду. Пригрели вы меня, бездомного малыша… доброму учили… Как вспомнишь что из прежнего… будто и родителев дом был… а все с вами…
Трудно было мастеровому передавать то, что он чувствовал.
— Ну, полно, полно, Ваня… Разве я мог что сделать?! Сущие пустяки!
— Нет, не говорите… Ишь, вы все с ребятами… Я как стал это понимать, — такое хорошее про вас подумал! — задушевно воскликнул мастеровой.
В это время у окна между детьми произошло неожиданное недоразумение: послышалось грубое, бранное слово, в сторону отлетела девочка и упала, всхлипывая…
— Это что такое? В такой праздник! Кто это? — строго спросил старик.
— Дяденька, я хотела тебе вот кошелечек отдать… сама связала! — заговорила миловидная девочка и залилась слезами.
— А зачем лезет вперед. Я ведь раньше ее встал к окну, — весь вспыхнув, сумрачно объявил рыжий, косоглазый Андрей.
— И чего ты, Андрюшка… Вечно в драку… Стоял бы тихо! — укорял Гриша, качая головой в огромной шапке.
— Не плачь, Марфуша, милая. Прости ради праздника этого злого… Андрей, а ты ступай прочь от моего окна. Я тебе много раз говорил, что терпеть не могу брани и драки…
— Эх, ты, Андрюшка… и чего, право, так сделал… Вот и дяденьку осердил! — говорили дети.
— Ступай, Андрей, слышишь… Приходи тогда, когда станешь добрее и отвыкнешь ругаться.
Мальчик пошел… В зеркальце, привешенное к окну, было видно, как стали вздрагивать его худые плечи, как низко наклонилась голова и он стал проводить рукавом по глазам. Верно, не легко было расставаться с открытым окном.
Семен Васильевич все видел, и ему жаль было всем сердцем удалявшегося. Но старик был непреклонен — ему хотелось в этих грубых детях заронить искру добра и света, и он наставлял их, как умел. Он знал: Андрей еще вернется.
— Счастливо оставаться, Семен Васильевич! — сказал, уходя, мастеровой.
— До свидания, голубчик Ваня. Спасибо за подарочек. Дорого, что работа твоих рук… Вот что…
— Дяденька, пусти нас к себе в комнату, — хором попросились ребятишки.
— Уж право не знаю. «Принцесса» моя будет недовольна. Вишь, «босоногие друзья», у вас ноги-то какие грязные, а у нас полы вымыты…
— Дяденька, я ноги-то о кофту хорошенько вытру, — предложил Гриша…
— Хороша будет твоя кофта. Нет, «рулевой», не согласен…
— Дяденька, ведь сегодня праздник… Пусти нас к себе! — умоляли дети.
— Ну, идите, только не все сразу… Сначала Степа и Марфуша. Ноги вытирайте хорошенько, не шалите и входите тише… А не то и мне, и вам попадет. Идите, я открою калитку.
Старик открыл калитку. Дети застенчиво вошли в квартиру.
— Ноги вытирайте… Всегда грязи натащите! — грозно раздался крикливый голос Агнии, и она показалась на пороге кухни.
— Они вытрут, Агнесочка, вытрут. Ты не беспокойся, — я присмотрю! — успокаивал старик волновавшуюся дочь…