Малыш с Большой Протоки

Километров десять петляли пограничники по Большому болоту. «Лошадь» шла как заправский следопыт, огибая обманчивую зелень травы, перебираясь по стволам упавших, полузатонувших деревьев. Нуриев Неожиданно поскользнулся на одном из них и ухнул в трясину сразу по шею. С трудом балансируя на мокрой коре, Ермолай помог товарищу выбраться. Молодец Рабиг — не закричал от страха, даже не ойкнул. Только вот беда — весь нуриевский автомат забило густой болотной жижей, а чистить его не было времени. Один серовский автомат остался готовым к бою. «До заставы отсюда по прямой километров тринадцать, — прикинул Ермолай. — Стреляй не стреляй— сигнала не услышат».
Тихо было в природе, спокойно, если не считать вечернего концерта лягушек. И вдруг Рабиг негромко вскрикнул. Ермолай оглянулся. Судорожно хватаясь за ветви осинки, Нуриев медленно оседал к земле.
— Что с тобой?.. — подбежал Ермолай к товарищу.
— Ранило меня, — на глазах белея, прошептал Рабиг.
— На коряжину налетел?
— Пуля…
Рабиг прижал к правому боку руку. Меж пальцев текла кровь.
«Бесшумный пистолет, — тотчас сообразил Ермолай. — У нарушителя пистолет бесшумного боя! Значит, он где-то совсем близко».
Сторожко оглядываясь: «Не укокошил бы, вра-жина!» — Ермолай приподнял Рабига. Нужно поскорее перетащить его на сухое место, перевязать, а потом во что бы то ни стало догнать лиходея.
И на этот раз не было слышно выстрела, но над ухом стремительно свистнуло. Сомневаться не приходилось — пуля!
Решение пришло мгновенно. Ермолай упал на Нуриева, прикрыв его собой; раскинул руки, будто сражённый намертво. Значит, враг видит их. Но едва ли он вздумает подойти, чтобы убедиться — ранены оба пограничника или убиты. Некоторое время, конечно, подождёт. Обязательно подождёт. Ну, а если вздумает подойти…
Новая пуля, обдав брызгами щёку, с всплеском влетела в лужу. «Когда же я совершил ошибку? — замерев, лихорадочно соображал Ермолай. — Тогда, когда с ходу выскочил на прогалину?..» Нуриев застонал.
— Тихо, Рабиг, потерпи, молчок…
Подбородок уткнулся в колючий осот. Шлёпнулась перед самым носом лягушка. Задышала, раздувая бока. В соседстве с глазами она превратилась в огромное чудовище. Сине-фиолетовым гигантом, заслонившим небо, виделся и цветок широколистого болотного колокольчика. Тик-тук, тик-тук — громко тикали ручные часы. Какой-то жучок, шевеля длинными усами, взобрался на кисть руки, заполз под обшлаг гимнастёрки, щекоча кожу, двинулся к локтю. Но что жучок! Сотни комаров впились и в руки, и в шею, и в уши. Ермолай скосил глаза. Комары усыпали и лицо Нуриева. От мельтешивших серых крыльев казалось, что щёки его беспрерывно кривятся. Из раны Рабига сочилась кровь, и комары садились и садились на неё в несколько слоев.
А нельзя было не только перевязать товарища, а и шевельнуть пальцем, — враг наверняка не спускает с них глаз.
И вспомнились ночь и утро, проведённые позапрошлой зимой в наряде с Николаем Ивлевым. Вспомнилось, как впервые тогда он, Ермолай, почувствовал всю меру своей ответственности за нерушимость границы, за безопасность всей страны, за спокойствие матери с сестрёнками и отца, всех односельчан, за спокойствие всех советских людей. Они трудятся в этот самый час на полях, добывают уголь и руду, варят сталь, создают машины, учатся, изобретают новые космические корабли, отдыхают, сажают сады, укрощают плотинами могучие реки, строят дома. И никто из них не знает да и не может знать, что ефрейтор Серов и его боевой товарищ, истекающий кровью Рабиг Нуриев, лежат сейчас в болоте лицом к лицу с их общим врагом — врагом каждого советского человека.
И на заставе не знают, в какое трудное, рискованное положение они попали, знали бы — немедля пришли бы на помощь. Уже вечер, и, наверное, гости собираются уезжать, если уже не уехали. Замечательно читала Нина Долгих стихи о коммунисте.
Сколько раз его буря
Шершавой рукой задевала…
Часто трудно ему
Или тяжко до боли бывало.
Даже предположить не может Нина, в каком положении очутился Ермолай, где он вспомнил о ней, что каждую секунду он может погибнуть… Нет, Ермолай не погибнет! Он не имеет права погибать! Он обязан любой ценой задержать врага, не дать ему возможности вершить чёрные дела, ради чего лиходей и прокрался на советскую землю…
В одно мгновение промелькнули в сознании все эти мысли, и вдруг ухо уловило негромкие чавкающие звуки. Треснули сучья, шаги постепенно затихли. Очевидно, убедившись в своей безопасности, нарушитель вылез из засады и пошёл дальше.
Прислушиваясь, Ермолай на всякий случай выждал ещё немного и оттащил отяжелевшего Рабига на сухое место, под ёлку. Закатал окровавленную гимнастёрку, перевязал рану, подложил под голову еловых ветвей, дал напиться из фляги, смочил лицо.
— Полежи, дружок, тут немного. Я скоро.
— Полежу, — хрипло прошептал Рабиг. Губы у него побелели, на лбу выступил липкий, холодный пот.
— Я сейчас, я быстренько, — прошептал Ермо-лай.
Сумерки густели. Через полчаса станет совсем темно. Нарушитель наверняка уже выбрался из болота на старую, заброшенную лежневую дорогу. Только по ней он и может удрать. С обеих сторон — топь. Прячась за низкорослыми деревьями, Ермолай выбрался к лежневке. Полузатонувшие брёвна прогнили, а местами и вовсе увязли в трясине. В какую же сторону свернул нарушитель? Влево. Вот здесь он счищал с сапог грязь, вот его следы, уже без копыт. Здоров, вражина, — ступня сорок шестого размера.
Конечно, влево! Там лежневка выходит к высоким холмам, к железной дороге. На подъёме поезда замедляют ход — вскочил на подножку вагона и был таков.
Изготовив автомат к бою, Ермолай побежал, перепрыгивая с бревна на бревно. Вот и поворот. Выглянул из-за ёлки и увидел метрах в двухстах впереди высокого мужчину в форме железнодорожника. Тот ли это человек? Уж больно спокойно и уверенно он шагает.
— Гражданин, гражданин! Вы потеряли… Железнодорожник оглянулся.
— Что такое?
Ермолай наставил на неизвестного автомат.
— Руки вверх!
— Ты что, солдат? — возмутился железнодорожник, медленно поднимая руки.
«А вдруг это и впрямь совсем другой человек? Вдруг настоящий нарушитель отсиживается где-нибудь в болоте? Какие основания задерживать человека в глубоком тылу от границы? Есть основания — чего это он вздумал топать по давно заброшенной дороге?»
— Доставайте документы, бросайте сюда, — приблизившись, показал Ермолай стволом автомата на сухое бревно.
— В игрушки играешь, — хмуро сказал железнодорожник, — я на перегон спешу, к поезду.
— Доставайте документы! — упрямо повторил Ермолай.
В отдалении едва слышно прогудел паровоз.
— Слышишь? — опустил неизвестный руку в карман брюк. — Последний поезд сегодня.
Он собрался было вытащить руку из кармана.
— Не вынимать руки! — Ермолаю показалось, что карман у верзилы как-то странно оттопырился: не пистолет ли там? И какой чудак хранит документы в брюках?
— Я на Глухой заимке был, у деда Митрохина. Легко проверить, — сказал железнодорожник.
Вот где он промахнулся — теперь не оставалось сомнений, что это нарушитель! — вторая неделя минула, как Митрохин уехал из старой заимки. Ермолай и капитан Яковлев навещали деда во время последней охоты.
— Пойдёмте!
— Куда ж это идти?
— Откуда пришли — на Большое болото.
— Я не шёл никаким болотом, — проворчал верзила. — Дойдём до разъезда, там вам скажут, кто я.
— Слушайте, что вам говорят!
Вот здесь с полчаса назад оба они выбрались на лежневку.
— Вправо! — скомандовал Ермолай. «Дойдём до Рабига, — думал он, — Рабиг подержит этого типа «на мушке», а я обыщу и его и всё вокруг».
Верзила отстранил вдруг плечом ветку лещины. Упругая ветка с силой выпрямилась, ударив по лицу идущего сзади Серова, и он невольно зажмурился, на мгновение упустил из глаз врага. Тотчас в ствол берёзы, чуть повыше головы Ермолая, впилась пуля. Ермолай выстрелил вдогонку нарушителю и спрятался за ствол. Три пули подряд просвистели, сбивая листву.