Приключения без путешествий

Виктор слушал внимательно и неожиданно спросил:
— Ты когда-нибудь в Александро-Невской лавре бывал?
— А чего там делать? — удивился Шурик.
— Делать там нечего, а видеть нужно. Какой же ты ленинградец, если своего города не знаешь?
— Я знаю, — обиделся Шурик.
— Где какое кино, это ты знаешь, а о том, где Суворов и Ломоносов похоронены, понятия не имеешь.
— А разве?..
— Вот тебе и разве!.. Лавра — место историческое, по приказу Петра выстроена… Ладно уж, пойдем покажу.
Они пересекли площадь, и за старинными воротами перед Шуриком открылся незнакомый ему город с красивыми зданиями, улицами и тенистыми садами. Город имел даже свою речку — узенькую, сонную, с крутым зеленым бережком.
Тенистые сады оказались кладбищами. Осененные ласковой тишиной шелестящей листвы, здесь теснились кресты, памятники, склепы. Они были такими же старыми, как и деревья, протянувшие над ними длинные, толстые ветки. Некоторые надгробные плиты лежали вровень с землей, и сквозь начертанные на них буквы пробивались зеленые травинки.
Виктор называл имена знаменитых ученых, писателей, композиторов — десятки имен, знакомых Шурику по школьным урокам и книгам.
— Вот видишь, — говорил Виктор тихим, словно задумчивым голосом, показывая на позеленевший памятник, изъеденный глубокими оспинами, — даже камень не выдерживает атаки годов, а память о великих людях живет и не тускнеет… Без следа уходит только тот, кто без смысла и толку прожил жизнь. А кто потрудился для народа, тот бессмертен. Такими людьми все гордятся… И ты гордись, тем более, ты их земляк, наследник, можно сказать…
Шурик шагал рядом присмиревший и взволнованный. Теплым огоньком зажглось у него желание сделать что-нибудь такое, чтобы люди долго и с благодарностью вспоминали его имя.
Они уже покинули некрополь и шли по улице, прорезавшей всю лавру. Здесь по-прежнему жарко светило солнце. В сонной речушке шумно плескались ребята. Громко переговаривались шедшие навстречу женщины.
Виктор посмотрел на часы и вдруг спросил:
— Ты привидений не боишься?
— Кого?!
— Привидений… Что так смотришь? Не видал, что ли, никогда?
— Шутите, дядя Витя.
— Какие уж тут шутки. Я серьезно спрашиваю. Если боишься, то иди домой, нам не по пути.
— Не пойму, о чем вы говорите, — с горечью признался Шурик. Он решил, что Виктор хочет от него отделаться и потому задает нелепые вопросы.
— Ну и бестолков же ты, — осерчал Виктор. — Ты что, ни разу такого слова не слыхал: «привидения»?
— Слышал. Так это ж в сказках… Их же не бывает…
— Не бывает, — усмехнулся Виктор — Сам знаю, что не бывает… А тут вот появились.
— Где? — с живым интересом спросил Шурик.
— Говоришь, что не бывает, а сам спрашиваешь «где»? Значит, поверил?
— Так вы же говорите…
— Мало что я говорю… Ты, если твердо знаешь, что никакой чертовщины на свете не бывает, так уж никому не верь, кто бы ни говорил.
Озадаченный Шурик молчал.
У выхода на Обводный канал Виктор остановился. Его внимание привлек старый двухэтажный дом монастырской постройки. Окна первого этажа были защищены решетками из толстых железных прутьев. Перед домом желтела полукруглая площадка, окаймленная густыми кустами сирени. Слева за кустами виднелись кресты еще одного, видимо, совсем заброшенного кладбища.
Виктор перевел глаза на Шурика и, лукаво подмигнув, бросил загадочную фразу:
— Вот здесь они и завелись.
Еще раз оглядев дом со всех сторон, он добавил:
— Подожди, я сейчас.
Виктор вошел в подъезд старого дома, а Шурик остался на площадке один. Он с опаской посмотрел на кусты, на решетки, и они показались ему мрачными, неприветливыми. Но, вспомнив насмешливую улыбку Виктора, Шурик приободрился и ловко поддал ногой подвернувшийся круглый камешек.
Вернулся Виктор в сопровождении какого-то низенького человека с круглой лысой головой и мягкими складками на широком лице. Он так мелко перебирал короткими ножками, как будто они были спутаны веревкой.
— Вот здесь мы и присядем, Николай Иванович, — сказал Виктор, останавливаясь у скамейки, врытой в землю среди кустов, — и вы расскажете.
Николай Иванович посмотрел на Шурика с таким видом, как будто спрашивал: «А тебе чего?» Но Виктор успокоил его:
— Это со мной, пусть послушает.
Николай Иванович сел, вытер платком морщинистую, зажатую галстуком шею и улыбнулся одной щекой.
— Такая история, доложу я вам, что и рассказывать стыдно… Если бы не крайняя нужда, никогда не потревожил бы вас.
— А вы не стесняйтесь, — усмехнулся Виктор. — Рассказывайте с самого начала.
— У нас, как вам известно, здесь нечто вроде подсобного помещения. В главном здании библиотеки тесновато, вот мы сюда и свезли довольно много книг, журналов, газет, главным образом дубликатов, не имеющих широкого хождения. Редких изданий разумеется, здесь не держим, но храним все в порядке, по всем правилам… Штат у нас невелик, четыре старушки. Они и уборщицы, и сторожа… Ну и я в качестве заведующего хранилищем. По ночам у нас дежурства, по очереди, через три дня на четвертый одна из женщин остается, сидит в вестибюле и вяжет… Вот, собственно, и вся, так сказать, предыстория.
Николай Иванович вытер голову платком и задумчиво развернул его на растопыренных пальцах, будто собираясь сушить.
— Так мы и жили без особых забот, пока не началась эта, уму непостижимая, катавасия… На прошлой неделе, во вторник это было, прихожу я сюда утром и застаю своих старушек в страшном смятении. Обступили меня, крестятся и такое несут, что, признаться, я подумал — не коллективное ли это умопомешательство. Дежурила в ту ночь Анфиса Тихоновна, или тетя Фиса, как ее тут все зовут. С нее-то все и началось. «Не буду, — говорит, — у вас служить, давайте расчет». И остальные в один голос: «И нас рассчитывайте, уйдем отсюда». Я смотрю на них и ничего не понимаю.
«Господь, — говорю, — с вами, Анфиса Тихоновна. C чего вдруг? Расскажите хоть, что случилось». — «А то и случилось, — отвечает, — что нечистое это место, привидения сюды ходют». — «Какие привидения?» — «Обыкновенные, — с кладбища, — упокойники!» Я, разумеется, смеюсь.
«Бросьте, — говорю, — как вам не стыдно», — одним словом, выкладываю все, что в таких случаях полагается. А тетя Фиса все больше расходится и в подробностях описывает, как ночью подходили к дому привидения, выли, скрежетали и лезли в окно. Ну, думаю, согрешила старушка, приняла перед дежурством рюмочку прозрачного вина, и приснилось ей. Рассердился и говорю: «Ступайте, Анфиса Тихоновна, проспитесь, завтра поговорим». Прикусила она губы и Ушла. Пока день тянулся, я проводил среди своих помощниц просветительную работу и, казалось, убедил. Но как подошло дело к вечеру, Марья Власьевна, чья очередь была на дежурство оставаться, категорически заявляет: «Не буду. Что хотите делайте, не буду. Мне своя душа дороже». И так я ее уламывал и этак, — ничего и слушать не хочет. Пришлось пойти на крайнюю меру.
«Прекрасно, — говорю, — я сам с вами останусь. Специально останусь, чтобы доказать вам всю нелепость суеверия». Марья Власьевна — женщина рыхлая, думает медленно, но перечить не стала. «Так-то лучше, отвечает, с вами я согласная…» Позвонил я домой, чтобы не беспокоились, и стали мы дежурить. Сам я на себя злюсь за мягкотелость, проклинаю тетю Фису, а Марья Власьевна сидит себе в конторке, чулок вяжет и все к чему-то прислушивается.
Николай Иванович провел пухлой рукой сначала по мягкому лицу, словно обмыв его водой, и понизил голос:
— Было часов около одиннадцати… Только я углубился в одну старую книгу, вдруг слышу, будто кто по стене железными когтями скребет. Гулко так… И сразу же, то ли из-за двери, то ли за окном, раздался протяжный вопль, знаете, на одной ноте «у-у-у»… Вижу, Марья Власьевна моя обмерла, — вязанье укатилось, голова набок. Бросился я за водой, попрыскал на нее, а вой все не затихает, — прямо всю душу переворачивает. Объяснять мне вам нечего, люди мы интеллигентные, никаким этим сказкам не верим, но должен сознаться, что почувствовал я себя неважно. Решил выйти во двор. Подхожу к дверям, а там…