Приключения без путешествий

— Ну.
— Они умрут здесь, товарищ командир полка, Нельзя ли их вместе со мной перевезти? У них в деревне родственники есть.
Зубов ответил холодно:
— Трудное дело… Позвони через час. Я не уверен, будут ли места в машине.
Мысль о Славике и его бабушке пришла ночью, когда Шурик ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. Он представил себе, как обрадуется Ирина Васильевна, мать Славика, и решил уговорить Виктора. "В крайнем случае, — думал он, — я им свое место уступлю, а сам в другой раз поеду".
Но на эту крайнюю меру идти не пришлось. Минут через сорок позвонил сам Зубов и сказал:
— Собирай их и приводи на площадь.
Пришла пора прощаться со взводом. Игорев внимательно осмотрел "заправочку" и разрешил:
— Можешь ехать! Будь жив.
— Я скоро вернусь, — пообещал Шурик.
Эту фразу он повторял всем, кому протягивал руку, хотя никто его ни о чем не спрашивал.
Оля заставила его натянуть поверх ватника старую красноармейскую шинель и подала ему чем-то набитый рюкзак.
— А это зачем? — нахмурился Шурик.
— Как зачем? — всплеснула руками Оля. — Зубной порошок зачем? Полотенце зачем? Белье? Стыдись, боец Орехов. Я там еще твоей мамы халатик положила, привези ей, больше в твоем драгоценном чемодане ничего не нашлось. А здесь, в газетке, хлеб, я тебе за два дня получила.
И опять она полезла целоваться. Но на этот раз Шурик ее не оттолкнул, а только отвернулся, и она чмокнула его в ухо.
На квартире у Славика ничего не изменилось. Бабушка все так же лежала на кровати. Славик сидел около железной печурки и аккуратненько рвал книжки. В квартире, куда их переселили, раньше жил какой-то чудак, собравший целую гору книжек. Они очень хорошо горели. Особенно удобными были толстые тома с золотой надписью на корешках: "Свод Законов Российской Империи". Двух таких томов хватало, чтобы обогреть комнату.
Славик очень обрадовался Шурику. Он улыбнулся, и лицо у него стало как у старичка.
__ Давайте собираться, — бодро приказал Шурик. — Сейчас я повезу тебя и бабушку через Ладогу в деревню.
Бабушка безучастно повернула голову на подушке. В глазах ее не было никакого интереса к словам Шурика.
— Поедем в деревню, бабушка, на машине. Там молока сколько захотите.
— А мама? — спросил Славик.
— Мама останется. Без вас ей пайка хватит, и ей будет хорошо. Верно, бабушка? А так вы все помрете. Собирайся, Славка, одевайся потеплее, живей ворочайся, а то машина уйдет.
У Славки не было ни ватника, ни ватных штанов, но зато он ходил в валенках и еще нашлись три пары теплого белья и свитер. Все это Шурик заставил его напялить на себя, и со спины он опять стал похож на того упитанного Славика, который за один присест мог сжевать целую коробку конфет.
Труднее оказалось собрать в дорогу бабушку. Она все еще не понимала, куда ее хотят везти, но покорно позволила ребятам поднять себя с постели. Стоять она не могла. Шурик это предвидел.
— Тащи салазки, — крикнул он Славику. Узенькие детские салазки, на которых так весело
было спускаться с ледяных горок, поставили посреди комнаты. Но, чтобы усадить в них бабушку, пришлось немало потрудиться. Закутанная в толстое ватное одеяло, она сваливалась то в одну сторону, то в другую. Шурик перехватил снизу ее ноги полотенцем и завязал концы узлом.
— А ты, — сказал он Славику, — будешь сзади поддерживать ее за спину.
Они уже подтолкнули салазки к дверям, когда Шурик вспомнил, что нужно оставить записку Ирине Васильевне, чтобы она не удивилась, когда придет в пустую комнату. На клочке бумаги он написал: "Тетя Ира! Вы не беспокойтесь. Я повезу бабушку Славика через Ладогу, в деревню, на милицейской машине. Кушайте свой паек спокойно. Я скоро приеду и все расскажу. Шурик".
С лестницы салазки спускали медленно, на каждую ступеньку отдельно. Зато по улице они заскользили совсем легко. Шурик тянул за веревочку, а Славик подталкивал сзади, придерживая бабушку. Снег сильно скрипел и слепил глаза. На бабушку никто не обращал внимания. Часто встречались такие же салазки с лежавшими или сидевшими людьми.
Приходилось останавливаться, потому что Славик уставал и садился на снег. Шурик поднимал его, тихонько похлопывал по спине, и они двигались дальше.
Наконец-то салазки вкатили в широкие двери управления милиции. После объяснения с часовыми въехали в большую комнату, где уже толпилось много людей. У стенки, по соседству с теплой печкой, сидело еще несколько женщин и детей. Шурик придвинул салазки поближе к печке и пошел к Виктору.
И здесь было много народу. Но Виктор увидел его издали, подозвал и вручил большой конверт:
— Спрячь. Здесь командировочное удостоверение, справка взамен карточек и письмо твоей матери. Друзей своих привез?
— Ага. А их пропустят?
— Их в общий список эвакуированных занесут. Скоро поедете. Давай руку. Наш разговор запомнил?
— Помню.
— То-то же! Счастливо добраться. Иди.
Ирина Васильевна, испуганная и заплаканная, появилась перед самой посадкой в машину. Она, оказывается, очень расстроилась, прочитав записку Шурика, и с трудом нашла их в милиции. Она привезла с собой на саночках большой узел с вещами и, опустившись на него, чуть слышным голосом выговаривала Шурику:
— Ты ведь большой мальчик. Как же ты мог увезти их без документов, без белья, без чашек и ложек? Да и адреса деревенского у тебя нет. Куда бы ты их повез? — Потом, ухватившись за него обеими руками, она добавила: — Родной ты мой.
Подъехал грузовик с фанерной крышей. Его кузов был устлан старыми тюфяками и еще тяжелым брезентом. На этой машине эвакуировалось несколько милицейских семей, и разместиться в ней было не так просто. Бабушку удалось пристроить спиной к кабинке водителя. Рядом с ней, на узле, сидел Славик. Когда задний борт был уже поднят, Шурик еще раз попрощался с Ириной Васильевной и влез последним. Он просунул ноги под брезент, поднял воротник шинели, глубоко засунул руки в рукава и сжался в тугой комок.
Ехали быстро. На окаменевших сугробах резко встряхивало. У Марсова поля застряли в глубоком снегу. Водитель подавал машину то вперед, то назад. Шурик видел, как задние колеса бешено вертелись на одном месте, стреляя мерзлыми белыми дробинками.
На правом берегу Невы по накатанной дороге поехали еще быстрее. Мороз пробрался сквозь все одежки и проник внутрь, в живот, в грудь, Ресницы на глазах слипались и примерзали друг к дружке. В кузове никто не шевелился. Никто ничего не говорил.
"Может быть, все умерли?" — думал Шурик. Он с трудом расклеивал тяжелые ресницы и снова видел белую дорогу позади и темные бесформенные фигуры людей по бокам и в глубине кузова. Он шевелил ногами под брезентом, поводил плечами, чувствуя холод задубевшей рубахи, сжимал и разжимал пальцы. "Скоро приедем… Мама встретит… У нее тепло и хлеб на столе…"
Проехали редкий лесок, и машина остановилась. Шофер вылез и стал стучать заводной ручкой по скатам. Сидевший рядом с ним в кабине пожилой человек в милицейской шинели подошел к кузову и охрипшим голосом спросил:
— Живы, братцы-ленинградцы? Послышались голоса, похожие на стоны раненых.
Какая-то женщина спросила:
— Скоро ли, Прокофьич? Замерзаем. Скоро. Теперь скоро погреемся…
Мотор нехотя завелся, машина дернулась, и снова белыми рельсами побежали назад следы ее колес.
Стемнело. Показались деревенские домики, — черные, без единого огонька, заваленные синим снегом.
Шурика дрожало все тело. Замерзла голова. Пальцы не разгибались. Никогда еще не было так больно от холода.
Машина остановилась неожиданно. Шофер отбил крючки заднего борта и со стуком опустил его.
— Слазьте! Обогрев!
Шурик попробовал выбраться из-под брезента и не мог. Он перевалился через край и упал бы головой, если бы его не поддержал сопровождающий милиционер.
— Закоченел? — участливо спросил он. — Беги в избу. — И стал снимать других.
Переставляя ноги как палки, Шурик добрел до темневшего на бугорке дома, толкнул плечом набухшую дверь и упал куда-то в душную спасительную теплоту. Его подхватили сильные руки, потащили к свету, к печке, и тысячи тоненьких иголочек впились в кончики пальцев.