К черту в гости

— Костян! — забыв об осторожности, вскричал Лыка. — Еще раз про щи скажешь, морду набью! Хватит анекдотов!
Костя замолчал. Серега тоже без слов подкидывал в костер быстро сгоравший хворост. Костя вспомнил, как он пек в таком костре картошку, когда в прошлом году ходил с отцом за грибами. И он вспомнил ее особый соблазнительный запах и как хрустят на зубах попадающиеся с подгоревшей шкуркой угольки. Громкий стон, будто где-то прокричал мартовский кот, только далеко, вернул его к действительности.
— Что это? — испуганно спросил Костя.
— У меня в животе урчит, — угрюмо ответил Лыка. — Я печеную картошку вспомнил.
— Я тоже…
— Хватит. Все. Давай о другом. Так, говоришь, кашлял тут кто-то?
— Да.
— Мы с Женькой тоже его слышали, когда из болота вышли.
— И мы с Семой, когда вас ждали.
— А помнишь: и тот у костра в первый наш день, и грибник этот тоже нам про кашель рассказывали.
— Помню. Я тоже об этом думал. Они оба говорили еще, что голова у него, как котел.
— Легче попасть будет, — храбро заметил Лыка и поправил заткнутый за пояс «вальтер».
— А если его не берут пули? — холодея от собственных слов, произнес Костя.
— Дурак, что ль? — небрежно отмахнулся Лыка. — Ты что в чертей, что ли, веришь? Если веришь, черти круг.
Костя чертить круг не собирался, но теперь к нему вернулся прежний страх, и Костя испуганно огляделся по сторонам. Ведь откуда-то взялись эти россказни, а кашель он и сам слышал, и Сема, и Серега с Женькой.
— Черти круг, — повторил он слова Лыки. — А сами-то вы с Женькой чего удрали, когда кашель этот услышали?
— Да мы ж думали, что это человек. Да и зря небось убегали. Это птица какая-нибудь тут ухает. Только я не знаю какая.
— У птиц головы, как котел, не бывает.
— Да что тебе дался котел этот? Все это сказки, понял?
Костя промолчал. Замолчал и Лыка. И снова невыносимо захотелось есть. Теперь на Костю повеяло дымком, и он вспомнил шашлык, который они с отцом готовили иногда на даче.
— Я больше не могу, — встал от костра Лыка. — Пойти хоть ягод найти, что ли?
— Пойдем, — поднялся и Костя.
— Нет, один должен остаться. Вдруг Сема вернется*
Но, глянув в испуганные Костины глаза, Серега безнадежно махнул рукой и присел к костру.
— Главное — ничего нет, ничего, — бормотал он, — ни грибов, ни дичи, одни лягушки в болоте.
— Во Франции и лягушек едят, — просто так сказал Костя.
— Так то специальные лягушки. Наших-то небось нельзя, — с сомнением глянул в лицо Косте Лыка.
— Мне отец говорил, что можно, просто в них есть нечего. А те, которых во Франции едят, размером с цыпленка. Отец говорил, что и по вкусу лягушки на цыпленка похожи. Он ел однажды.
— Слушай, — вновь встал из-за костра Лыка, — давай я на болото схожу, лягушек там наловлю, а?
Костя не сразу понял, что он говорит серьезно. А когда понял, то испугался, что опять останется один. Но Серегу уже уговорить было невозможно, он собирался на охоту за лягушками. Голод гнал его, и Костя сам подсказал ему выход.
— Я и тебе принесу, — уверил Костю Лыка и направился в сторону болота. — Если что, кричи, — бросил он через плечо, уже продираясь сквозь ветви ближайших елей.
«Если что, кричи. А чем кричать-то? Голос сорвал, еще когда их с Женькой звали», — Костя обреченно присел к костру. Некоторое время он еще слышал, как трещат под Лыкиным напором еловые ветви. Наконец и этот шум смолк, Лыка дошел до болота. Здесь и идти-то всего было метров тридцать.
От нечего делать Костя подошел к муравейнику у поваленной ели. Множество рыжеватых работяг копошилось на его поверхности. Кто тащил хвоинку, кто листик, а кто и упирающуюся небольшую бабочку. «Эти-то найдут чем закусить, — подумал Костя. —
Скорее бы Лыка вернулся. А еще лучше Сема, может, он у этих с острова вместе с Женькой еще и еды надыбит. Неплохо бы. Второй день ничего не ел. Жрать хочется. Интересно, сколько сейчас времени?» — Костя поднял голову, чтобы посмотреть на солнце, и не нашел его. Светило пряталось где-то за темными еловыми верхушками. «Черт его знает, сколько времени», — подумал Костя и сорвал чахлую травинку, героически боровшуюся за существование в этом темном безжизненном лесу. Он вытянул тонкий стебелек, украшенный хохолком «петушок или курочка», из травяного скользкого ложа и опустил его кончик в муравейник. Встревоженные хозяева тут же облепили стебелек снизу доверху. Через минуту Костя стряхнул муравьев и облизал стебелек. Вкусно, хотя и кисло, но этим не наешься. Костя все-таки решил повторить операцию по добыче муравьиной кислоты.
Негромкий треск заставил его забыть о муравейнике и поднять голову. Звук долетел с той же стороны, что и тогда, когда они сидели у костра с Семой. Там не было болота, там был лишь колючий темный ельник с непроходимыми завалами.
— Лыка? — не очень громко спросил Костя. — Лыка, это ты?
Молчание. И опять треснула ветка. Там, за завалом, несомненно, кто-то прятался.
— Лыка, чего ты пугаешь?! — погромче прикрикнул Костя. — Вылезай. Сема, это ты?
— Кху-кху, — глухо кашлянул кто-то из-за завала.
Костя мигом отлетел от муравейника к костру и присел.
— Кху-кху, — повторился кашель, и вновь затрещали сухие ветки под чьими-то тяжелыми шагами.
— Се-ре-о-га! Лы-ы-ков! — завопил Костя, со страха у него вернулся голос. — Сере-о-га, сюда!
Костя орал до тех пор, пока, весь исколотый и исцарапанный о ветви и хвою, на поляну не вылетел Лыка. Джинсы у него были подвернуты по колено, а голые ноги испачканы в черной болотной грязи. В одной руке он сжимал «вальтер», в другой — кроссовки.
— Чего орешь, блин? — задыхаясь, выкрикнул он.
— Там прячется кто-то.
— Где?
— За завалом, — Костя указал пальцем в том направлении, откуда он слышал шаги и кашель.
— Эй, кто там?! — закричал Лыка, направляя туда же «вальтер». — Стрелять буду!
Ответом опять была лишь тишина. Ни слов, ни кашля, ни хруста — ничего.
— Тьфу! — Серега зло уселся у потухающего костра. — Веток наломай, прогорело все! — крикнул он Косте, все еще не успокоившись от последнего приключения.
— Лягушек наловил? — спросил Костя.
— Сам ты жаба, — грубо ответил Лыка, — наловишь с тобой. Говорю ж, веток наломай.
Костя отошел к ближайшим елям и стал собирать хворост.
Вечерний туман оповестил ребят о приближении ночи. Он, как всегда, вылез из болота, зазмеился у корней елей под сплетениями ветвей. Пополз выше. И уже скоро заполонил все.
Теперь Костя и Лыка видели только друг друга и маленький костерок, который неустанно поддерживали. Стало не то что прохладно, а даже холодновато. И если бы не костер, ребята бы уже продрогли.
Усталость и слабость от голода навалились на них. Они все больше лежали молча или тихо беседуя. По очереди спали. Один в это время должен был поддерживать костер. Многое они узнали друг о друге за этот тягучий нескончаемый день. Костя рассказывал о своей даче. Говорил о том, что хотел бы иметь собаку, все равно какую, но лучше добермана. А у него был только котенок, но и тот пропал все на той же даче. Лыков приглашал Костю в Узорово, в августе, когда вернутся. Описывал тамошние красоты и рассказывал о былых приключениях и узоровских друзьях. Как, например, Сашка Губин, имя которого так часто слышал от ребят Костя, сначала нашел в этом Узорове покойника, а потом поймал и убийцу. Как они с Лыкой сначала дрались, а потом стали друзьями. Столько всего переговорили, что, казалось, уж и разговаривать стало не о чем.
Лыков опять спал, свернувшись калачиком подле костра. Костя устало дежурил. Он до того отупел от голода и усталости, что даже туман уже не казался ему страшным. Но это только казалось.
Хворост в который раз уже закончился. Правильно говорил кот Матроскин — от сучьев треск один. Костя поднялся и, еле передвигая ноги, побрел в туман к елкам наломать пищи для ненасытного костра.
Серая пелена просматривалась не дальше чем на пару шагов; что делается вокруг, можно было догадываться только по звукам. На елки он чуть не напоролся. Как назло, здесь все ветви, которые ему обломать было по силам, уже обломал Лыка. А может быть, и он сам. Пойди пойми в тумане. Пришлось немного углубиться в ельник, раздвигая колючие лапы руками. «Вот черт», — больно уколовшись, выругался про себя Костя. И только он это сделал, как сразу увидел впереди страшную рожу. Очень-очень большую. Он плохо видел ее детали. Но она была живой. Она дышала, тускло поблескивали сквозь дымку большие темные глаза.