Мой друг Кирочка
— Убери свою веревку, ведь собака очень больна и никуда от нас не убежит, — посоветовал папа, и я снял с Ромчика ошейник.
Бедный Роман Полканыч уже не бежал впереди: он уныло плёлся в нескольких шагах от нас и продолжал временами печально и тихо взвизгивать, жалуясь на нестерпимую боль.
Папа всю дорогу молчал и часто останавливался, дожидаясь, когда подойдет Ромчик.
— Что, Романушка, больно, говоришь, а? Ну, ничего, поправишься! Ты у нас молодчага, — говорил отец и, склонившись, ласково проводил рукой по голове моего верного друга.
К закату солнца мы пришли домой. Ромчику делалось всё хуже и хуже, он уже не вставал с войлока, на котором всегда спал, отворачивался от воды, умные глазки его были полузакрыты. Я принёс ему молока и печонки, но Ромчик словно не замечал своего любимого кушанья.
— Сходил бы ты, Александр, в ветеринарную лечебницу: может, вылечат нашего Ромчика, — сказала мама, обращаясь к отцу.
Через полчаса отец пришел с молодым человеком, от которого пахло лекарствами. Отец сказал ему:
— Очень прошу вас, товарищ врач, вылечить пса: ведь он спас нашего сына и вполне заслужил, чтобы ему спасли жизнь.
Ветеринарный врач улыбнулся:
— Постараюсь помочь вашему горю. Очень хорошо, что вы прижгли ранки горячим железом, очень хорошо! А сейчас мы поглядим на укусы. — И, присев возле молчаливого, равнодушного Романа Полканыча, врач легонько потрепал его рукой по спине и весело сказал:
— Вот сейчас промоем собачке ранки, потом укольчик сделаем, лекарством угостим, и дело пойдёт на лад, — и дело, говорю вам, пойдет на лад, — приговаривал молодой доктор.
Когда Ромчику был сделан укол, ветеринарный врач спросил:
— Нет ли у вас в доме красного вина?
— Есть, кажется… А что? — удивился папа.
— Это помогает… Налейте-ка столовую ложку.
Роман Полканыч лежал пластом на войлоке, тяжело и часто дыша. Когда врач раздвинул ему палочкой зубы и влил вино в рот, пес покорно проглотил его и снова уронил голову на пол.
Прощаясь, ветеринарный врач обещал зайти на другой день, а мне сказал:
— Вылечим собаку, не волнуйся… Да, а как звать твоего спасителя?
— Романом Полканычем, — ответил я.
Врач приподнял густые брови и расхохотался:
— Ха-ха-ха! Вот здорово — Роман Полканыч! Жучка, Шарик, Каштанка — это я слышал, а вот. чтобы пса называли по имени и отчеству, в первый раз слышу… Ха-ха-ха!
Мама и папа тоже рассмеялись, но мне было не до смеха, и я сердито отвернулся от доктора.
Наступила ночь, но я спать не ложился: сидел возле Ром-чика. Чтобы он не отлежал бока, я изредка осторожно поворачивал его: так велел ветеринарный врач. Я разыскал в ящике серую заячью шкурку, на которой Ромчик спал, когда был маленьким, и подложил её ему под голову.
Я гладил своего спасителя по гладкой спине, он немного шевелил хвостиком и слегка подрагивал длинными ушами: «Понимаю, дескать, друг мой Гриша, что любишь меня крепко, но ничего поделать не могу».
На носу и губах Романа Полканыча показалась опухоль.
Ночью к нам, настороженно нюхая воздух, подкралась Пуська и круглыми удивленными глазами уставилась на Ромчика. Подойдя к нему вплотную, она провела несколько раз узким розовым язычком по закрытым глазам и носу больного, а потом улеглась рядом с ним.
Ромчик чуть приоткрыл глаза и слегка приподнял голову, едва слышно взвизгнул, шумно вздохнул и лизнул Пуськину мордочку.
Я боялся, что Пуська тревожит Ромчика, и хотел унести её в другую комнату, но Ромчик жалобно заскулил, и я оставил кошку на месте. Так и пролежала Пуська возле Ромчика всю ночь, утешая его своим нежным мурлыканьем.
Утром пришёл ветеринарный врач, сделал Роману Полканычу второй укол и влил в рот две ложки красного вина.
— Ну, Гриша, делать мне здесь больше нечего, ухаживай за своим приятелем как следует, и он один будет лаять как целая сотня псов!
Но Ромчик всё отворачивался от еды и неподвижно лежал на своем войлоке, ничем не интересуясь. Только вечером Ромчик полакал немного молока и съел кусочек печонки. А когда я влил ему в рот ещё одну ложку вина, мой молчаливый друг доел всю печонку и лизнул мне руку. Тогда я попросил у мамы мяса, разрезал его на мелкие кусочки и стал толкать их в рот Ромчику, хотя он сильно вертел головой, отказываясь от обильного угощения.
Папа стоял рядом и смеялся:
— Ешь, ешь, Ромушка. Раз вино выпил, надо и закусывать… таково, брат, общее правило!
Через три дня Роман Полканыч начал вставать с войлока и, пошатываясь, бродить по квартире. Но чаще он лежал и дремал. Я каждый час смачивал марганцовым раствором его опухоль, и она стала проходить.
Через неделю Ромчик совсем ожил и всё время вертелся около меня. А какой у него появился аппетит! Кажется, дай ему целого телёнка, он и его проглотит вместе со шкурой и костями!
— Какой ты, все-таки, недогадливый, Гриша, — сказала мне однажды бабушка, с упреком глядя на меня, — наш Роман Полканыч выздоравливает, а ты даже не поблагодарил ветеринарного врача. Это нехорошо.
— А ведь бабушка права, Гриня, — в один голос подтвердили папа и мама.
Я сорвался со стула, позвал Ромчика и побежал в ветлечебницу.
Знакомый молодой врач сидел у открытого окна.
— Доктор, а мы к вам, — окликнул я его и почему-то осёкся, словно дорогой растерял все слова.
— Ну, ну, входи, Гриша, побеседуем, — улыбнулся врач. — Рад тебя видеть…
— А знаете что, товарищ доктор, — признался я, войдя в светлую, пропитанную запахом лекарств комнатку, — я ведь не верил, что вы Романа Полканыча спасёте, то есть верил, но плохо, потому очень прошу меня простить и вообще я вам пришёл сказать большое спасибо за Ромчика…
— Не верил, говоришь? А вот, видишь, зря не верил. Медицина, брат, штука серьёзная, в нее верить надо. Она такие чудеса делает, что я сам диву даюсь. Ну, а благодарить не за что: это мой долг — лечить животных. Я их люблю не меньше, чем ты. Когда подрастешь и будешь выбирать профессию, вспомни и о моей: хорошая она, брат, замечательная. Профессий на белом свете — тьма-тьмущая, знай выбирай себе по душе.
— Выберу по душе! — сказал я, крепко пожал руку весёлому доктору и выбежал на улицу.
А за мной, заливаясь радостным, оглушительным лаем, весело кинулся мой верный друг Роман Полканыч.
* * *ДИКИЕ УТКИ
В самый разгар лета к нам в гости приехала из деревни тетя Дуня. Целуя меня сначала в одну щеку, потом в другую, она сказала:
— Ждем, ждем тебя, Гриша, а ты не едешь, совсем тетку и деда забыл!
Я смутился: действительно, в это лето я не собирался в деревню, решив провести каникулы среди городских друзей. Тетя Дуня, развязывая узелки с гостинцами, продолжала:
— А дед Тимофей диковинки изловил. Хотел порадовать Гришу, а Гриша, гляди-ка, и не думает деда навестить.
— Какие такие диковинки, тетя Дуня?
— А вот и не скажу, а вот и не скажу!.. Ишь, какой вострый, скажи ему! А ты побывай у нас, вот и увидишь своими глазами…
«Диковинки» не давали мне покоя ни на минуту, и я твердо решил уехать в Заполье вместе с теткой.
Тетя Дуня погостила у нас только неделю. Но эта неделя показалась мне месяцем, и когда, наконец, тетя сказала за ужином папе и маме, что завтра отправляется домой, сердце мое екнуло от радости.
На пароходе я снова пытался узнать у тети о таинственных диковинках, но она так ничего и не сказала.
Когда пароход подошел к пристани Таборы, я увидел в пестрой толпе высокого старика в желтой широкополой шляпе.
— Дед! — крикнул я и первым сбежал по трясущимся мосткам на берег.
