Марион и косой король

 
Глава десятая
Тессина так долго плакала и печалилась, что совсем обессилела и вместо себя послала Марион и Киприена-вязалыцика проводить Блэза Буасека в последний путь.
У дверей «Белой лошади» уже собралась изрядная толпа, все члены братства глашатаев. В руках у них были колокольчики, которые изредка нестройно дребезжали, когда братья переминались с ноги на ногу, дожидаясь чего-то.
Но вот двери гостиницы отворились, и оттуда вышел здоровенный молодой глашатай. Качаясь под тяжестью, выпятив живот, тащил он обеими руками огромный жбан с вином. За ним шел другой глашатай, пониже и потощей, и нес небольшую чашу. Улыбнувшись ожидающим, он подкинул чашу вверх, ловко подхватил ее, и, будто по сигналу, все колокольчики сразу зазвенели, и процессия двинулась вперед.
Но недолго. Едва добрались до перекрестка, как поставили гроб на землю. Тот, кто нес жбан, кряхтя нагнул его, вино полилось в чашу, все провожающие пригубили, и носильщики, заметно повеселев, подхватили гроб и пошли дальше.
На звон колокольчиков прохожие оглядывались, облизывали губы, поворачивали и примыкали к процессии. На каждом перекрестке угощение повторялось, и уже кое-кто, позабыв о цели пути, вполголоса затягивал песенку или, шепнув на ухо соседу забавную историйку, сам закатывался смехом и, вдруг опомнившись, смущенно замолкал.
И Марион, тоже выпившая в память Блэза несколько глотков вина, шла подпрыгивая и крепко держась за руку Киприена.
Так добрались они до кладбища Невинно убиенных, и к тому времени провожающие были совсем пьяные, плясали, размахивая высоко поднятыми руками и задирая кверху коленки. Кто-то, взобравшись на могильный холмик, кричал:
— Пейте, пейте! Тем, кто пьет вино, долго жить суждено, а кто не пьет, сразу помрет. Да здравствует наше братство!
Могильщики, усердно перекапывающие старые могилы с такой быстротой, что комья земли и кости вихрем взлетали в воздух, заслышали звон колокольчиков, побросали лопаты и тоже поспешили угоститься.
Потянув Киприена за руку, Марион отошла в сто-ропку и, с удивлением оглядываясь, увидела, как неузнаваемо изменилось кладбище с тех пор, как три года тому назад приходила она сюда с Марго и хозяйкой.
Уже не гуляли по дорожкам нарядные пары, торговцы не предлагали прохожим свой товар. Шарлатан в высоком колпаке не собирал любопытную толпу, восхваляя свою целительную травку. Да и кто поверил бы ему, что есть средство от смерти, увидев, как кругом все изрыто, как жадно зияют глубокие ямы и могильщики кидают в них длинные, зашитые в простыни зловещие тюки?
— Что это? — спросила Марион. — Что это такое страшное?
Могильщик утер запачканной в земле рукой пот с лица, приветливо улыбнулся и ответил:
Не пугайтесь, милая барышня. Прибавилось у нас работенки в последние дни. Спешим, торопимся, нет того, чтобы покрасивей сделать. Но не беспокойтесь: когда придет ваш черед, выкопаем вам хорошенькую могилку. Постараемся для вас!
Уйдем отсюда! — крикнула Марион и потащила Киприена к выходу.
Она бежала все скорей, перепрыгивая через ямы, перескакивая через бугры, а вслед ей несся звон колокольчиков и пьяная песнь винных глашатаев.
Кто пьет вино, тому жить дано,
Сегодня мы в бархат одеты.
А кто не пьет, скоро помрет,
Мы завтра нагие скелеты.
Смерть не ждет, за всеми придет,
Всяк в свой черед…
Только взбежав на мост, Марион немного успокоилась и пошла тише.
«Как все изменилось, — думала она. — И как я сама изменилась! Могильщик назвал меня „милая барышня“. Это правда, я сейчас почти уже совсем взрослая. Даже трудно себе представить, просто не верится, что это я сама, а не какая-нибудь посторонняя девчонка еще так недавно бежала по тем дорожкам, одетая в дептевое красное платьице, зажав в кулачок серебряную монету, чтобы отдать ее косоглазому нищему студенту. О глупая, глупая девчонка!»
Тут они сошли с моста и вступили в Старый город. Здесь было тихо и глухо. Дома молчали. На перекрестке горел костер.
Дрова весело потрескивали, огоньки плясали, помахивая прозрачными покрывалами дыма, и Марион захотелось перепрыгнуть через костер. Но Киприен удержал ее, сказав:
— Костры жгут, чтобы очистить воздух и уничтожить заразу. Возможно, что в этих домах опасная болезнь. Идем отсюда. Идем скорее, девочка.
Но Марион шла спокойно и степенно и думала:
«Да, уж теперь я совсем другая. Уж теперь я не стала бы лить слезы оттого, что он не узнал меня. Очень надо! Уж теперь, если бы он встретился мне, я бы даже не взглянула на него. Прошла бы мимо, презрительно пожала бы плечами и сделала вид, что я его никогда в жизни не видела».
И тут она его увидела.
Он лежал, опершись головой о заросшую плесенью стену, неестественно разметав руки и ноги, неподвижный, с закрытыми глазами.
В первое мгновение ей показалось, что он мертв. Сердце у нее замерло, она бросилась к нему, упала около пего на колени и схватила его за руку. Рука пылала жаром, но все тело мелко тряслось, будто в ознобе.
— Господин Онкэн, что с вами? — вскричала она. — Откройте глаза, скажите словечко! Ох, что с вами? Что с вами?
 
Глава одиннадцатая
ЧУМА
Он приоткрыл один глаз и бессмысленно посмотрел на нее.
Ох, что же это? — причитала она, обхватив его руками и пытаясь приподнять.
Оставь меня в покое, —невнятно пробормотал он, и она с ужасом увидела, что язык у него распух и с трудом помещается во рту.
Тогда она села рядом с ним и заплакала.
Марион, не трогай его, он болен, — проговорил Киприен. — Идем, ты можешь сама заболеть.
Оставьте меня в покое! — закричала Марион и зарыдала еще громче.
Киприен терпеливо стоял над ней, ожидая, когда она успокоится. И наконец, раза два судорожно глотнув, она утерла глаза подолом платья и сказала:
Помогите мне поднять его и отвести в больницу, в Отель-дье.
Марион, опомнись, — уговаривал Киприен.
Да что же, ему околеть здесь, как паршивой собачонке? — в бешенстве закричала Марион. — Не хотите мне помогать, так убирайтесь подальше! Я сама его дотащу. Господин Онкэн, милый, сможете вы стоять на ногах?
Схватив Онкэна за талию, она пыталась приподнять его. Но Онкэн только стопал и был так тяжел, что каждый раз снова выскальзывал из ее рук.
Киприен молча смотрел на ее усилия, а потом, нагнувшись, оттолкнул ее, подхватил Онкэна под мышки, приподнял его и приказал:
— Бери его за ноги. Вдвоем как-нибудь донесем.
Спотыкаясь под тяжестью бесчувственного тела, они направились к Песочной улице и там свернули в переулок. Попавшаяся им навстречу женщина шарахнулась в сторону и бросилась бежать.
С того самого мгновения, как старая сестра-привратница у входа в Отель-дье осмотрела беглым взглядом Онкэна, позвала служителей с носилками и приказала отнести его в чумный лазарет, Марион уже не могла двигаться и думать по своей воле. Будто волна горячего сочувствия, непереносимой жалости захватила ее, захлестнула с головой и приглушила все чувства, кроме одного.
Киприен-вязалыцик в ужасе отпрянул, а Марион положила руку на край носилок и рядом с ними вошла в помещение лазарета. Она не почуяла тяжкий запах, пе слышала воплей и бреда зачумленных, не видела их искаженные мукой лица. Будто каменная, помогала она молодой сестрице в белой одежде раздеть Онкэна, отнести его в постель и положить на чистую простышо.
Онкэна мучила неутолимая жажда, и раз за разом Марион, приподняв рукой его голову, подносила к его губам чашку с водой. Он пил жадно, припав к краю чашки, по распухшее горло не давало проглотить воду, и она стекала на подбородок и на грудь. В бреду ему мерещилось, что он идет по ночному городу, в одной руке сума — собирать отбросы пищи, в другой палка — отгонять собак. Невнятно выкрикивал он проклятия собакам, жалуясь, что они кусают его острыми зубами, рвут его тело на клочья. Он кричал, что луна, огромная, белая, вполнеба величиной, своим невыносимым светом режет ему глаза. Закройте луну!