Сиракузовы против Лапиных

В общем, изругали мы её крепко и поклялись больше в Москву с собой не брать.
А через пятнадцать дней из Москвы на имя Сиракузовых пришла телеграмма:
«ВСТРЕЧАЙТЕ СЕМНАДЦАТОГО ВАГОН ДЕСЯТЫЙ МИХАЙЛА МИХАЙЛОВИЧ».
— Ну, — сказали Сиракузовы, — ясно: на Брониславу жаловаться едет. А может, историю с географией преподавать.
Вот как появился у нас Михайла Михайлович. Из-за нас, а вовсе не из-за Брониславы, как думают некоторые, в том числе учитель физкультуры.
 
11. Эксперимент (окончание)
Но я ещё не досказал про эксперимент, который имел довольно удивительное окончание. В тот же день тётка Роза, кормившая нас ужином, вдруг спросила, откуда мы взяли, что Ферапонт Григорьевич Каменев тоже наш родственник. Она бы хотела, чтобы мы просветили её на этот счёт.
Даже Вере всё уже было, наверно, понятно, а тётка Роза всё ещё не понимала.
И тогда я ей объяснил почему: Ферапонт Григорьевич показывал мне генеалогическое дерево.
— Какой породы дерево он тебе показывал? — осведомилась тётка Роза. — Липу? И где он тебе его показывал? В городском саду?
Я подозрительно посмотрел на тётку Розу.
— На бумаге. В своём магазине. И как раз от тебя там отходит ветка, на которой сидит Каменев… — Эта ветка занимала меня больше всего. — Почему?
— Что — почему? Почему отходит ветка или почему на ней сидит Каменев? — Тётка Роза мельком взглянула на меня. — Вот что я тебе скажу, дружок: можно нарисовать сколько угодно веток и посадить туда сколько угодно людей. Этого не отнимешь. Мы дружили с Ферапонтом Григорьевичем — этого тоже не отнимешь.
— Отнимешь — не отнимешь, — сказал я. — Думаешь, я не знаю, почему вы все так к нему относитесь?
— А ну, скажи, — откликнулась тётка Роза, — почему?
— Из-за семейного склепа, — сказал я.
— Из-за чего?! — спросила тётка Роза и изумлённо посмотрела на Веру.
И я понял, что ни она, ни Вера ничего об этом не знают.
— Из-за семейного склепа, — повторил я.
И рассказал им историю, которую поведал мне недавно Ферапонт Григорьевич Каменев.
Этой весной он почувствовал себя не совсем хорошо и, хотя, в общем-то, не собирался умирать, пошёл к нашим выяснить насчёт семейного склепа: возьмут они его туда или не возьмут. Наши не взяли, сославшись на то, что там и так мало места и они это место берегут для своих. Разумеется, после этого Ферапонт Григорьевич умирать раздумал.
Вера немедленно всплакнула, а тётка Роза всплеснула руками.
— У нас нет никакого семейного склепа! Что за человек! Разве можно было любить такого человека?
— Кто? Кого? — поперхнулась Вера.
— Я. Ферапонта Григорьевича.
Вера ойкнула, а тётя Роза продолжала:
— Я заранее знала, что ни ты, ни ты этого не поймете… Ну, а всё остальное… — Она махнула рукой.
— Тётка! — вдруг закричала Вера, потому что внезапно её осенило. — Я давно думала об этом! Он твой муж! У меня только не было фактов! Вернее, был мужем! Но теперь-то…
— Были факты, были, — сказала тётя Роза. — Я ведь тоже ношу его фамилию. Тебе это в голову не приходило?
Вере действительно это в голову не приходило (и мне, кстати, тоже), но на всякий случай я твёрдо решил проверить тётку Розу: есть у нас семейный склеп или нет.
 
12. Наша бабушка Василиса
Никакого семейного склепа у нас не было. Это я установил точно. Я специально съездил к бабушке Василисе — к той самой, что вела и хранила наши семейные инвентарные книги, и она подтвердила, что хоронили нас где попало.
— Рылом не вышли, — пояснила бабушка.
Про «рыло» — это она сказала по-немецки, так как знала кроме русского ещё два языка — во время войны работала переводчиком в штабе, и в одной из её инвентарных книг хранится фотография, где бабушка допрашивает со строгостью пленного немецкого оберста.
Вообще наша бабушка была довольно энергичным человеком. Так, однажды она заявила нам с Сиракузовыми, что умеет стрелять не хуже нашего, и когда мы усомнились в этом, решительно отсчитала от своей пенсии трёшку, нахлобучила на себя шляпу и сказала:
— Пошли!
И повела нас прямо в тир.
Надо сказать, хозяин тира не был ни Сиракузовым, ни Лапиным, вероятно поэтому ходил всегда мрачный и мы не очень любили бывать у него.
— Винтовку! — решительно входя в тир, сказала бабушка.
И то ли от её командирского голоса, то ли от её сурового вида мрачный служитель тира вдруг вытянулся по стойке смирно, почти строевым шагом прошёл к пирамиде с оружием и, выбрав винтовку, почтительным голосом сказал:
— Лучшая. Центрального боя.
Бабушка привычно взвесила оружие в руке, сдвинула набок шляпу и, сказав нам пренебрежительно: «Смотрите…», — принялась стрелять.
Когда она сбивала, наверно, двадцатый по счёту бомбардировщик, а мы с Сиракузовыми в волнении обступили барьер, она вдруг отложила в сторону оружие, сказала:
— Хватит.
И полезла в сумочку за сигаретой.
Тирщик, за спиной которого висела предупреждающая табличка «Не курить», поднёс бабушке Василисе спичку.
Потом уже, когда, расхрабрившись, мы с Сиракузовыми зашли в тир одни, тирщик совсем не суровым голосом осведомился о здоровье бабушки.
— Ничего, — дипломатично ответили Сиракузовы, так как давно не видели бабушку и не знали, здорова она или нет.
— А диких лошадей она, случаем, не объезжала?
— Нет. А что? — опешив, спросили Сиракузовы.
— Во всяком случае, могла бы, — сам себе сказал тирщик и одобрительно посмотрел на винтовку, из которой в прошлый раз стреляла бабушка.
Сейчас же, угощая меня чаем, бабушка была озабочена не стрельбой и не лошадьми, а совсем другим: пуховыми кроликами, которых она собиралась разводить, и обоями. И то, и другое ей обещал шофёр монеткинского парка — наш дядя Борис.
— Только достанет ли?.. — сказала бабушка.
— А то нет? — сказал я и, вспомнив тирщика, спросил, не объезжала ли она когда диких лошадей.
— Нет. А что? — спросила бабушка.
Я сказал:
— Так просто.
И, поблагодарив за угощение, побыстрее поехал в магазин к Ферапонту Григорьевичу.
 
13. Жизнь и приключения Ферапонта Григорьевича (в очень коротком изложении)
Уже с порога я объявил ему, что мне всё про него известно.
— Ну, не всё, положим, — сказал Ферапонт Григорьевич, но я видел, как он смутился.
— У нас нет семейного склепа, — сказал я.
— Нет, — сказал он.
— И умирать вы тоже не собирались…
— Не собирался, — сказал он.
— Зачем же тогда…
— Виноват, — сказал Ферапонт Григорьевич и ещё раз, подумав, сказал: — Виноват.
И тогда я заявил, что мне и другое известно: что он был мужем тётки Розы: тётка Роза сама это подтвердила.
— Да, — чуть помедлив, сказал Ферапонт Григорьевич, — был, был. Отрицать бессмысленно. Это случилось весной тысяча девятьсот сорок седьмого года в Мурманске. Тётка Роза жила в гостинице, а я ходил в рейс к банке Лафонтена и только-только вернулся…
— Зачем?
— Зачем вернулся? Вероятно, за тем, чтобы познакомиться с тёткой Розой… — Ферапонт Григорьевич извиняюще улыбнулся.
— А до этого? — Я твёрдо решил выяснить сегодня всю правду, а до тех пор не выпускать Ферапонта Григорьевича из своих рук: слишком долго они все водили меня за нос.
— А до этого, с твоего разрешения, я ловил селёдку и был свободным человеком.
Он крутнул глобус, который стоял у него на прилавке, и ткнул пальцем:
— Вот здесь.
Судя по всему, банка Лафонтена находилась в Норвежском море, далеко от Монетки.
— Что тебя ещё интересует? — спросил он. — Говори сейчас — я люблю… э-э… любознательных людей.
— Что было дальше, — сказал я.
— А дальше… или я приезжал к ней в отпуск, или она приезжала в отпуск ко мне. Видишь ли, каждый из нас не хотел бросать свою работу. Я не хотел бросать свою — у банки Лафонтена, а она свою — в Монетке.