И вдруг раздался звонок

 
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Жига расположился рядом с Персом. Он потер лапки, но потом спохватился, что, если будет потирать лапками, Перс сочтет его невоспитанной мухой. Жига никоим образом не хотел раздражать Перса.
Он был преисполнен чувства долга. Если ему доверили расследовать, как была ранена Рози, он обязан довести дело до конца. Тем более, что после несчастного случая с Рози в Комнатии не стало никакого порядка. Все друг друга подозревали, все перессорились, у всех было подавленное настроение. Жига знал, что дружеская атмосфера страны Комнатии у него в лапках. В его крошечных мушиных лапках, которые он потирает друг о друга, а Перс, очевидно, считает это дурным тоном.
— Господин Перс, — заговорил он, — вы могли бы мне рассказать что-нибудь о том, как была ранена Рози?
— Оставьте меня, я хочу спать, — ворчливо ответил Перс.
— Господин Перс… — Жига выпучил глаза от великого усердия. — Поймите, я обязан всех допросить. Не препятствуйте моей работе. Я всего лишь простая муха, но сознаю свой долг.
Перс со скучающим видом поглаживал свою бахрому.
— Что вас интересует? — спросил он.
Жига попытался вытянуться в своей черной форме, чтобы казаться официальнее.
— Что вы делали, господин Перс, когда все веселились?
— Сначала я не веселился, ну а потом развеселился, — с достоинством ответил Перс.
— Как изволите вас понимать?
— А так, что сначала меня ни капли не интересовал ваш праздник. Да и не только сначала. Но одна дама, которую зовут Кристи Хрустальная, без конца крутилась передо мной, и я вынужден был пригласить ее танцевать.
Кристи, которая, разумеется, все слышала, возмущенно воскликнула:
— Какая наглость! — И решила, что больше никогда и не взглянет на Перса. Лучше уж выйти замуж за пузатого Карчи Кувшина, чем терпеть подобные оскорбления.
Жига пропустил мимо ушей возмущенное восклицание Кристи. Он снова обратился к Персу:
— Как вы думаете, почему мог произойти этот несчастный случай?
— Понятия не имею.
— Но вы же танцевали с Кристи неподалеку от Рози. Не показалось ли вам что-нибудь подозрительным?
— Показалось…
Крылышки Жиги задрожали от волнения.
— Что же именно, позвольте вас спросить?
— Кристи Хрустальная так сверкала, что у меня в глазах зарябило.
Жига уныло полетел дальше, а Кристи вовсе не нашла возмутительными последние слова Перса. Возможно, она его когда-нибудь и простит.
Шарика была такой грустной, что папа снял руку с подлокотника кресла — он всегда опирался на этот подлокотник, когда они занимались делами Комнатии, — и закурил.
— Что случилось, доченька?
Как сказать папе? Досадно, конечно, что Розике не повезло, что жители Комнатии перессорились и сердятся друг на друга. Но еще хуже, что Габи все чаще сердится на нее, Шарику. И она не понимает, за что. Господи, если б сестричка ее любила! В конце концов, зачем человеку сестра, как не для того, чтобы любить его…
Шарика долго не отвечала папе. Потом спросила:
— Папа, ведь ты будешь меня любить и тогда, когда я выздоровею и смогу ходить?
Папа затушил сигарету и обнял Шарику.
— Что за глупости приходят тебе в голову? — покачал он головой. — Конечно, доченька, когда ты станешь ходить, я буду любить тебя точно так же, как сейчас.
В этот момент в комнату вошла мама. Они пришли домой не вместе. Иногда случалось, что мама и папа возвращались поодиночке. Папа был дома около часа. Он ни о чем не спросил у Шарики, просто придвинул к ней стул, и они оба снова вернулись к событиям, волновавшим Комнатию.
Взглянув на маму, Шарика поняла, что быть беде. Если движения мамы становились резкими и быстрыми, если она отбрасывала куда-то свою сумку, если подходила к ней без улыбки, если целовала ее так торопливо, что, казалось, никакого поцелуя вообще не было, то в скором времени разражалась гроза.
Это было ужасно, когда мама с кем-то ссорилась. Она, такая милая и веселая, становится просто страшной, когда сердится. Слегка выпятив губы, она ледяным тоном спросила:
— Габи?
Голова Шарики исчезла в воротнике папиного полосатого халата. Она спрятала голову, ей не хотелось ничего слышать.
— Я изобью эту девчонку! — разгневанно и громко сказала мама. — Я так и знала, что ее нет дома!
— Но, послушай, родная… — попытался утихомирить ее папа.
В голосе мамы было столько раздражения, что Шарика испугалась.
— Шарика, скажи честно, когда ушла Габи? — спросила мама.
— Не знаю, — выдохнула Шарика из халата.
— Эта скверная девчонка бросила тебя одну, правда?
— Не знаю…
— Она удрала сразу после обеда? — настаивала мама.
— Не знаю…
— Пусть только мне на глаза попадется! — пригрозила мама и удалилась в кухню готовить ужин.
Время от времени она заглядывала к ним, лицо у нее было мрачное, и она молча выходила на кухню.
Ужин был готов, а Габи все не возвращалась домой.
Мама накрыла в кухне. Папа, как обычно, положил на кухонный стул клетчатый плед и вынес Шарику. Она очень любила есть в кухне. Шарика всегда просила тетушку Марго, чтобы та отнесла ее в кухню обедать, но тетушка отвечала:
— Мама велела, чтобы я кормила тебя в комнате. Я боюсь тебя поднимать, а вдруг какая беда случится?
Но папа всегда брал ее на руки, шел с ней в кухню и сажал на стул, устланный клетчатым пледом, который он заранее туда приносил. Она сидела со всеми за большим столом, не так, как во время обеда, когда тетушка Марго приносила и ставила перед ней поднос с едой, а Габи ела за маленьким столиком с ней рядом.
Мама поджарила удивительно вкусную яичницу, а папе насыпала еще красного перца — паприки, и от этого яичница стала такой красивой, что Шарике очень захотелось ее попробовать. Папа сразу обменялся с ней тарелками.
— Послушай, — сказала мама, — это слишком острая еда для ребенка.
— Ничего, в крайнем случае снова поменяемся, — улыбнулся папа.
Мама сердито на него посмотрела, но папа вновь улыбнулся.
"В целом свете нет другого такого папы, — думала Шарика. — Всегда он улыбается".
Яичница папы на самом деле была очень острой. Шарика только попробовала кусочек и сразу же покосилась на свою прежнюю тарелку. И папа обменял тарелки.
— Я ведь говорила, — заметила мама.
Папа опять улыбнулся.
Шарика вытерла тарелку кусочком хлеба. Ей понравился ужин, но, кроме того, еще очень хотелось угодить маме, показать, с каким аппетитом она все съела. Мама была так довольна, что погладила ее по руке.
— Вкусно, ласточка моя?
Шарика кивнула головой.
— Поджарить еще? — И мама встала, собираясь снова подойти к газовой плитке.
— Спасибо, я больше не хочу, — остановила ее Шарика. — Но было очень вкусно.
— Съешь еще! — настаивала мама. — Я тебе вкусную-превкусную поджарю.
Шарика отрицательно покачала головой.
"Интересно, и у мамы, и у тетушки Марго, и у всех тетей на свете почему-то такая плохая привычка: стоит съесть что-нибудь с аппетитом, и они тут же начинают приставать, чтобы ты съела еще, и никак не хотят понять, что вполне хватит одной порции".
Мама еще продолжала уговаривать ее, пытаясь соблазнить тем, что вторая яичница будет еще лучше первой, но Шарика благодарила и повторяла, что больше есть не хочет. Наконец мама уныло села на место и закурила сигарету. Папа тоже закурил, потом они погасили окурки, а Габи все не появлялась. Беспокойство мамы усиливалось. Один раз она встала и выглянула в переднюю.
Потом папа поднял Шарику со стула, на котором лежал клетчатый плед, и отнес в комнату. Мама осталась в кухне наводить порядок.
В комнате папа сел рядом с креслом Шарики и очень старательно принялся вставлять в мундштук сигарету. Шарика смотрела на Перса и думала, что сейчас речь пойдет о нем, но папа заговорил таким серьезным тоном, что она сразу, забыла про ковер.