И вдруг раздался звонок

Габи, правда, не поняла, над чем они тут колдуют, но сообразила, что сейчас лучше помолчать и никого не трогать.
А Бела все повторял в маленькую коробку, которую держал у рта, — тетя Вильма держала в таких коробочках свои лекарства:
— Алло, говорит эл эф дробь ноль два, перехожу на прием… Алло, говорит эл эф дробь ноль два, перехожу на прием…
— Слышите? — спросил Шумак-младший и торжествующе обвел всех глазами, словно загадочные эти слова превозносили до небес самого вожака шайки "Шесть с половиной". Однако вопрос Шумака-младшего не произвел должного впечатления. Браксаторис даже головы не повернула. Она так уставилась на Белу, что рот у нее раскрылся и на нижней губе появилась капелька слюны. Все глядели на Белу, даже Монокль.
— Эл эф дробь ноль два, говорит эл эф дробь ноль два…
Шумак вновь победно оглядел всех и, сгорая от нетерпения, навалился на радиостолик Белы.
Браксаторис еще крепче прижала к себе маленькую красную вязаную кофточку. Когда после обеда она убегала из дому, бабушка велела ей:
"На улице прохладно, возьми с собой кофточку".
Браксаторис терпеть не могла кофточек, пусть хоть зуб на зуб не попадает от холода, все равно не наденет, разве что кто насильно на нее натянет. И сейчас она не хотела брать с собой кофту и начала хныкать.
"Ну, что же, — сказала бабушка, — значит, ты никуда не пойдешь".
Браксаторис сразу же прекратила хныканье, повесила на руку кофточку, подтянула вечно сползающие носки и засеменила к лестнице.
Бела стоически продолжал:
— Алло, говорит эл эф дробь ноль два, алло, говорит эл эф дробь ноль два…
Воодушевление Шумака-младшего как будто поубавилось. Птенчик принялся задумчиво ковырять в носу, Габи села на пол, что Рамона нашла весьма разумным и, не мешкая, опустилась с нею рядом.
Первой выскользнула из двери Браксаторис, затем Габи, минуту спустя вышла Рамона с Моноклем. В длинной передней висело черное пальто, матери Белы нигде не было. Габи, правда, подумала, что следует попрощаться, но у нее не было никакой охоты идти в грязную кухню к тете в розовом халате.
Они постояли немного на улице у подъезда, Браксаторис косилась на кондитерскую — и совершенно напрасно, так как никого, кто мог бы купить ей мороженое, здесь не было. Она еще потопталась возле двух девочек, подождала вместе с ними мальчишек, потом, не сказав ни слова, направилась домой.
Монокль забежал в подворотню, полаял там и с унылой мордой вернулся.
— Ну, идешь? — спросила Рамона у Габи.
И прежде чем Габи что-либо ответила, умчалась, Монокль вслед за ней.
Габи побила носком ботинка стену возле подъезда, а когда большой кусок штукатурки отскочил и рассыпался на тротуаре, она повернулась и тоже поплелась домой.
Габи терпеть не могла никаких семейных дел. А к воскресным утрам она питала отвращение с тех пор, как они с папой перестали устраивать состязания по борьбе на тахте, но в особенности с того дня, как Шарике купили коляску.
И Габи знала, и все знали, что мама была против коляски для Шарики, но в один прекрасный день папа все же взял и купил ее. Когда посыльный из магазина принес коляску и поставил посреди комнаты, а папа одним рывком сорвал с нее коричневую оберточную бумагу, мама расплакалась и побежала в ванную комнату. Шарика сидела молча, испуганными синими глазами разглядывала коляску: сиденье из искусственной кожи, странные большие колеса, которые нужно крутить руками, если хочешь кататься сама, блестящую палку за спинкой, которой можно толкать коляску. Она смотрела и не произносила ни слова.
— Давай, Шарика, попробуем, — обратился к ней папа, но почему-то не подошел к ее креслу, не взял ее на руки и не усадил в коляску. Вместо этого он направился к окну, выглянул на улицу и заговорил таким странным сдавленным голосом, которого Габи у папы еще никогда не слышала. — Будет дождь, — сказал он.
Габи бросилась к окну и тоже выглянула. На улице смеркалось, но небо было ясное: ни единого перистого облачка.
— Дождя не будет, — заявила Габи. — И туч нет.
Плечи папы дрогнули. Он высоко держал голову, задрав ее к небу, но в небо не смотрел. Если бы Габи не знала, что папа большой и сильный, она подумала бы, что он держит так голову, чтобы сдержать слезы. Она еще никогда не видела, чтобы папа плакал. Не было у него слез и сейчас…
— Папа, — проговорила Габи за его спиной, — посади меня в коляску. Только на минуточку, — добавила она умоляющим тоном.
Это просто так сорвалось у нее с языка. Случайно. Она не думала об этом серьезно. Все теперь только для Шарики. Габи даже в коляску не может сесть. Сейчас папа закричит на нее…
Но папа не закричал. Совсем напротив! Он схватил Габи, расцеловал в обе щеки и одним махом посадил в коляску.
— Родная! — крикнул он в ванную. — Иди к нам, Дёрди! Мы придумали чудесную игру.
И начал толкать коляску с Габи по комнате. Показал, как надо вертеть колеса, если захочется покататься самой.
Мама вышла и остановилась в дверях. Она тоже на стала кричать, что коляска куплена для Шарики, а Габи должна немедленно из нее убираться. Нет. Мама стояла, смотрела, даже подбадривала Габи. Спросила у нее, удобна ли коляска.
— Очень, — рассмеялась Габи. — Классная коляска!
Она собиралась спросить, можно ли ей завтра выкатить коляску на улицу, но в этот момент папа сказал Шарике:
— Видишь, доченька, какая хорошая игра? Теперь попробуй ты. Эти два колеса будут твоими ножками… пока ты не выздоровеешь.
Мама подбежала к Шарике, чтобы взять ее на руки. И Габи тотчас поняла, что ни завтра, ни вообще никогда она не сможет выкатить коляску на улицу. Коляска принадлежит Шарике так же, как маленький транзистор, настольные игры. И сейчас Габи посадили в нее лишь для того, чтобы и Шарике захотелось в ней покататься. Никто ничего не произнес, но Габи вылезла из коляски и, высоко задрав голову, как это недавно, стоя у окна, делал папа, вышла из комнаты.
Мама с папой усадили Шарику в коляску. Возили ее, катали, учили девочку обращаться с колесами, и никто из них не заметил, когда Габи исчезла из комнаты.
Уже второе воскресенье они всей семьей, вчетвером, отправлялись утром на прогулку. Мама настаивала на том, чтобы Габи шла с ними, хотя банда "Шесть с половиной" и по воскресеньям собиралась на лестнице. И какие бы Габи ни приводила отговорки, маму они не интересовали. Габи ничего не оставалось, как идти с ними.
Сегодня утром, например, когда мама велела Габи одеться получше, та заявила, что у нее болит живот.
— Погуляешь — пройдет, — ответила мама, и стало ясно, что больше она обсуждать этот вопрос не желает.
Начали одевать Шарику. Габи, конечно, бегала, носилась по комнатам: мама гоняла ее то за чистыми носками, то за носовым платком. В конце концов мама завязала Шарике белый бант, и та стала похожа на пасхального зайчика. Папа вынес коляску Шарики на улицу, мама взяла девочку на руки, а Габи пришлось тащить вслед за ними мамину сумку и маленький клетчатый плед, которым и в коляске Шарике накрывали ноги.
Они остановились у кондитерской, Габи получила два форинта на мороженое, а Шарике папа вынес вафельный стаканчик. Шарика указала на противоположную сторону улицы и спросила:
— Почему та тетя летом ходит в шляпе?
Габи тоже подумала: "Действительно, зачем носить шляпу, когда жара стоит такая, что и комбинацию можно не надевать?"
— Тетя думает, что в шляпе она красивее, — ответила мама.
Шарика рассмеялась, Габи тоже: даже с этой стороны улицы было видно, что тетя мало чем отличается от огородного пугала.
Мама велела Габи немножко покатать Шарику. Габи не успела удивиться этому предложению, как мама выпустила из рук коляску, уступив ей место.
Габи взглянула на папу, когда дотронулась до холодной металлической палки, с помощью которой двигали коляску. Лишь в одном месте палка сохранила тепло маминых рук. Папа ответил Габи взглядом, который говорил: "Я знаю, вообще-то ты хорошая девочка. Все остальное — недоразумение…"