Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка

— У моей дочки конфирмация будет на следующий год, — отвечала «фру Карлсон», — но все равно хлопот много. Говорят, Германия не будет больше поставлять нам уголь, надо запастись дровами, но, видит бог, откуда взять сразу столько денег!
«Фру Карлсон» тяжело вздохнула и, наклонившись к «фру Стрем», доверительно посоветовала:
— Если у вас есть деньги, фру Стрем, запаситесь шерстью. Англия теперь не будет продавать нам шерсть, а зима обещает быть холодной.
— Откуда у меня деньги, фру Карлсон? Бог знает, что вы говорите, — ведь мой муж работает на судостроительной верфи, советские заказы аннулированы, и, если Германия не закажет нам суда, верфи закроются и его выбросят с завода. Вот вы счастливая, ваш муж моряк, ему платят за военный риск двойное жалованье. Вы теперь можете жить как супруга горного советника.
«Фру Карлсон» с досадой бросила на колени вязанье.
— Подумайте, что вы говорите! Мой муж каждый день подвергается риску. Неизвестные подводные лодки день и ночь прямо шныряют у наших берегов. Говорят, что это немецкие подводные лодки. Им обязательно надо потопить несколько наших кораблей, свалить это на русских, чтобы Швеция выступила против России.
— И вовсе нет. Это русские подводные лодки, фру Карлсон. Увидите, что они потопят наши корабли и свалят на немцев, чтобы Швеция выступила против Германии.
«Фру Карлсон» даже задохнулась от возмущения.
— Неужели вы верите, что Швеция может одолеть Германию? Германия просто слопает нас, как слопала другие страны. У Гитлера слюни текут, когда он думает о нашей чудесной руде и наших шарикоподшипниках.
Крепкий подзатыльник превратил внезапно «фру Карлсон» просто в девчонку Еву, а «фру Стрем» — в Эльзу.
Позади Евы стояла старшая сестра Клара. Она вернулась с работы.
— Опять о политике? — грозно сказала Клара. — Тебе что отец сказал: чтобы ты не вмешивалась не в свои дела. Других разговоров не найдете?
— Ладно, — покорно сказала Ева, — мы больше не будем.
— То-то!
— Вот твой Свен идет, — кивнула Ева на молодого человека с чемоданчиком.
Свен поставил в стойку велосипед и направился к Кларе, широко улыбаясь. Из-под синего берета выбивались светлые волосы, и было сразу видно, что Свена во всем дворе интересовала только одна Клара.
Клара примирительно погладила сестру по голове и сразу стала доброй.
— Давай, Эльза, лучше разговаривать о том, как свести концы с концами и как прокормить семью, — предложила Ева.
— Хорошо, — согласилась Эльза. — Я знаю рецепт чудесного печенья из картофеля с тмином…
Антошка походила по комнате. Взглянула на часы. Мама придет через час. Неужели она, Антошка, так и должна сидеть всю жизнь в комнате? Нет, она просто выйдет во двор и подышит воздухом. Не может ведь живое существо обходиться без кислорода! И чего это мама опасается, что Антошка обязательно влезет в какую-нибудь историю и испортит советско-шведские отношения? Ни в какую историю она лезть не собирается. Правда, был прошлой зимой случай, когда Антошка с мамой шли по улице и они увидели большой плакат вечерней газеты: «Москва ха фаллит!» — «Москва пала!» А Антошка-то хорошо знала, что Москва не пала, ночью она сама записывала сводку Совинформбюро: отважные панфиловцы преградили немцам путь к Москве и планы немцев по захвату Москвы были сорваны. Эта вечерняя газета просто подыгрывала немцам. Антошке было все ясно, а люди стояли, глазели и ахали и тихонечко говорили: «Ну что ж, теперь очередь за нами. Слопает нас Гитлер». Волновались люди. И Антошка сама не помнила, как это случилось. Она подбежала к газетному киоску, где столпились мужчины и женщины, и только крикнула: «Не верьте, люди, что Москва пала! Наши панфиловцы наложили гитлеровцам как следует». Мама еле вытащила ее из толпы. И только один, наверно фашист, крикнул: «Московская агитаторша!» — а все другие легко вздохнули и разошлись. А через несколько дней, наверно, поняли, что русская девчонка сказала правду.
Мама целый вечер ее пилила, объясняла, что Антошка своим поведением может испортить советско-шведские отношения.
Антошка — пионерка. Она давала клятву всегда быть готовой к борьбе за дело партии Ленина, а выходит, что она не может не только бороться, но даже сказать людям правду, должна молчать. Не имеет даже права носить пионерский галстук. Не может сказать, что папа и мама у нее коммунисты. «Мы остаемся коммунистами, — пыталась объяснить мама своей упрямой дочери, — но говорить посторонним об этом не нужно, чтобы нас не могли обвинить, что мы приехали сюда устраивать коммунистическую революцию».
Но Антошка и не собирается устраивать здесь революцию. Пусть сами шведы об этом позаботятся. Но как хотите — несправедливо все это. Советское полпредство в своих бюллетенях пишет о геройских делах советских людей, чтобы каждый швед знал правду, а Антошка даже рта открыть не может. Ладно, она будет теперь немая, как треска, уж недолго осталось ждать, когда они вернутся домой, в Москву, и Антошка сама уйдет на фронт. Мама может быть спокойна: никаких дипломатических осложнений Антошка не допустит. Она просто подышит кислородом.
Антошка решительно натянула вязаную кофточку, засунула под нее косу. Коса ее раздражала. В Швеции совсем не модно ходить с косой. Все шведские девчонки закручивают на голове пирожок. У Антошки волосы длинные и густые — закрутишь пирожок, получается целый каравай, а отрезать волосы мама не разрешает. «Мода быстро меняется, а волосы растут медленно», — говорит она, и туго заплетенная коса прижимает у Антошки оттопыренное ухо. Эх, если бы не ухо, Антошка сама отрезала бы себе ненавистную косу.
«И все-таки я легкомысленная, — разозлилась на себя Антошка, — опять о моде думаю». Она выдернула косу и перекинула ее через плечо. С четвертого этажа съехала по перилам. В свое оправдание сказала, что съехала всего с третьего этажа, так как в Швеции счет этажей начинается со второго, а первый этаж называется бельэтажем.
Вышла во двор и остановилась у дверей.
Детей много — и больших и маленьких, но их почти не слышно. А игры такие же, как и на московских дворах. И как это московские игры сюда добрались, ведь о них ни в газетах не пишут, ни по радио не передают, а вот в считалочку играют здесь все, в «классы» тоже и через веревочку прыгают. А через сдвоенную веревочку прыгать не умеют.
Антошка взглянула на мальчишку с заколкой. Он по-прежнему без устали работал. «Вот трудяга!» — опять подумала она.
Казалось, мальчик ничего не замечал, но, как только Антошка прислонилась к двери и от нечего делать стала заплетать кончик косы, мальчишка встал и вежливо ей поклонился, его вихор вскинулся вверх и долго не опускался.
Антошке стало смешно.
Неподалеку на скамеечке сидели девочки и играли в куклы. По-честному говоря, Антошке очень захотелось посмотреть на куклы. Играть она, конечно, не будет — смешно в таком возрасте возиться с куклами. Девочки заметили новенькую и, наверно, заговорили о ней. Они сложили свое рукоделье в корзиночки, взяли на руки кукол и подошли к Антошке.
— Ты новенькая? — спросила Эльза.
— Нет, мы всю зиму живем в этом доме.
— В какой квартире? — спросила Ева.
— Номер шюттон (шестнадцать), — ответила Антошка, стараясь как можно лучше выговорить зловредное «шю».
Обе девочки рассмеялись. Им стало ясно, что перед ними иностранка.
— Ты очень смешно говоришь по-шведски, — сказала Ева. — Ты англичанка?
— Нет, я русская, советская, — ответила вызывающим тоном Антошка, которую обидели насмешки девочек над ее произношением.
— Русская! — изумленно протянули обе и уставились на нее. — Из Москвы?
— Да, из Москвы, — с достоинством ответила Антошка. — Меня зовут Антонина.
Девочки сделали книксен и протянули руки.
— Ева, — представилась худенькая темноволосая девочка.
— Эльза, — важно сказала девочка в чулках-гольф и осмотрела Антошку с головы до ног. — А почему ты не в красном платье?