В неосвещенной школе

— Подожди, Жорж! — взволнованно сказала она и быстрыми шагами поднялась ко мне. — Я знала, что вы будете здесь, и заставила кузена привезти меня сюда. Мы сбежали с бала в коммерческом клубе. Вот вам. — И она вложила в мою руку записку. — Жорж, поедем обратно!
Но так сразу уехать красавице, жене миллионера, не удалось: к ней уже спешил предводитель дворянства.
— Каким чудом, каким чудом! Милости просим, волшебница!
— Не чудом, ваше превосходительство, а чудачеством, — звякнул шпорами поручик. — Чудачества моей кузины сделали меня похитителем: я увез ее прямо из-под носа мужа.
Дэзи хотела ускользнуть:
— Спешу, спешу, спешу, генерал!
Но предводитель дворянства подхватил ее под руку и замотал головой:
— Ни под каким видом! Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети! Я тоже спешу — меня в дворянском собрании давно ждут, но уеду не раньше, чем вы промчитесь с поручиком в мазурке. Как можно упустить такой счастливый случай!.. Мазурку! — крикнул он капельмейстеру.
Дэзи умоляюще взглянула на поручика. Тот вздернул плечом:
— Я человек военный: воля генерала — для меня закон.
Он взял Дэзи за руку и стал в позу.
То ли никто из присутствовавших не знал, как танцуют мазурку, то ли просто постеснялись танцевать вместе с такой блестящей парой, но по паркету стремительно понеслась только эта пара. Каждый раз, когда поручик с разбегу падал на одно колено, а Дэзи порхающей нарядной бабочкой носилась вокруг него, в зале срывались аплодисменты. Хлопали все, от генерала до иронического учителя из Гвоздеевки. Так, под всеобщие громкие аплодисменты, и покинула Дэзи зал в сопровождении молодого черноусого поручика и седобородого генерала.
Я стоял с зажатой в руке запиской. Читать ее в многолюдном зале мне почему-то не хотелось. Когда Дэзи ушла, я спустился в гардеробную и там, у горящего камина, развернул голубой листок бумаги. Дэзи писала:
Я не только прочла до конца, но и много раз перечитала, хоть читать было горько. Вы неправы: я помню и худенького мальчика в чайной, и забавного мальчишку, обещавшего снять с неба чуть ли не все звезды, и белого ангела, спевшего в греческой церкви для меня веселую песенку, и дровосека, непонятным образом превратившегося в учителя. А «Каштанка», подаренная мне, богатой девочке, нищим мальчиком, и сейчас лежит в шкафу среди других моих детских книжек. Я только не знала, что этими разными мальчиками и юношами было одно и то же лицо. Право же, это похоже на сказку. Вы отчитали меня в парке и теперь в письме. Это не только огорчает, но и радует. Мальчик-нищий сказал богатой девочке, чтобы она всегда помнила его. Теперь и я скажу: не выбрасывайте меня из своей памяти. Может быть, вы узнаете обо мне и что-нибудь хорошее.
Дэзи.
P.S. Я даже не знаю, как вас зовут.
Мне нестерпимо захотелось увидеть Зойку не утром, а теперь же. Я оделся и, даже не заходя домой, отправился в Новосергеевку.
 
ЕЛКА
Улицы города были пустынны. Только изредка попадался навстречу прохожий, возвещавший о себе за целый квартал скрипом снега под ногами. Да еще слышались то там, то здесь выстрелы, которыми горожане ознаменовывали наступление Нового года. Вдоль улиц стояли вереницы саней. В ожидании, когда подгулявшие господа начнут расходиться из гостей по домам, извозчики грелись, хлопая себя крест-накрест руками. Пока я выбирался из города, в домах все время светились щели ставен и сквозь окна доносились гомон, пение и топот ног под гармошку.
Едва я обогнул кладбищенскую стену, как все звуки стихли. Высоко в небе плыла луна и заливала своим ровным светом заснеженную гладь поля. Ни прохожих, ни проезжих. Только треснет где-то в морозном воздухе стебелек — и опять великое молчание природы. И оттого, что снежная пелена была беспредельная, что на ней таинственно зажигались и гасли под луной голубые искорки, что торжественная тишина наполняла не комнату, не уютный уголок, а все небо и белую необъятную ширь земли и что среди всего этого великолепия я был один, в сердце проникал холодок. Но в нагрудном карманчике моей тужурки лежало маленькое письмецо с человеческими словами, а впереди ждала меня удивительная девушка, сменившая блеск и славу цирковой жизни на изнурительный труд, бессонные ночи и смертельную опасность. При мысли об этом чувство одиночества замирало и холодок в груди таял.
Новосергеевка спала, но еще издали было видно, что окна школы слабо светятся. «Что бы это могло означать?»— с тревогой подумал я и ускорил шаги. Подойдя, я осторожно заглянул в окно. На моем столе горела лампа. Она тускло освещала стоявшую посредине класса елку и несколько хлопцев и девчат, которые возились вокруг нее. Из них я узнал лишь Семена Надгаевского, остальные мне были незнакомы. Я постучал. Семен всмотрелся и заспешил к двери.
— Пожалуйте, Дмитрий Степаныч, — сказал он обрадованно. — А мы вас только к утру ждали.
— Что за народ тут? — спросил я.
— А это наши, новосергеевские. Ребята спать пошли, так они донаряживают елку.
— Вот когда повстречались! — сказала одна из девушек, круглолицая и темноглазая.
— А разве мы раньше встречались? — удивился я. Но тут же вспомнил — Ах, вы та самая, которая грозилась женить меня!
Все засмеялись.
— Та самая. Мы вам уже и нивисту найшлы.
— Вот как! Кто же она?
— А почтарка! Вот дивчина! Весь свит обойдыте, а таку гарну, та красыву, та разумну не найдете. Це ж вона навчила нас игрушки робыть. Подывитесь.
Девушка взяла со стола лампу и пошла вокруг елки. Что и говорить, елка была нарядная! Но, присмотревшись, я увидел, что все— и миниатюрные терема, и фонарики, и разноперые птички, и медвежата, и забавные человечки, и многое, многое другое — было самодельное. Оказалось, Зойка сумела заинтересовать украшением елки не только детей, но и молодежь. А правленцы — Семен, Варя и Кузя — только ночевать ходили домой, а то всё время игрушки делали да какие-то стишки учили. Какие именно, Семен не сказал: Зойка велела в секрете держать.
— Где же она сейчас, почтарка наша? — спросил я.
— А в вашей комнате спит, — подмигнула мне круглолицая. Но, видно поняв неуместность намека, тут же объяснила: — Намаялась за день с почтой, разморилась на морозе и заснула. Она ж думала, что вы только утром вернетесь.
Парень сказал:
— Дмитрий Степаныч, не погордитесь с нами закусить. Надо ж Новый год пославить. У нас и колбаска есть, и пирожки, и винца полбутылочки.
Мы уселись за мой стол и начали пировать. Круглолицая, мешая русские слова с украинскими, забавно рассказывала, как я убежал от работавших в поле девушек. Хлопцы смеялись и пододвигали ко мне то колечко колбасы, то кусок пирога, то моченое яблоко. Мне было хорошо с ними, но так хотелось, чтобы за столом сидела и Зойка. Разве попросить девушек разбудить ее? Нет, пусть спит, ведь намаялась же, бедняжка!
— Так, красиво поступаете! Я, значит, не в счет? — На пороге стояла Зойка и насмешливо оглядывала нас.
— Матрешенька, — бросились к ней девчата. — Та мы же пожалели тебя! Ты же так крепко спала!
— Вот так пожалели! Сами пьют, едят, а я должна губы облизывать?
Зойку тотчас усадили и подвинули к ней все, что было на столе.
— Кушай, кушай! — угощали девушки и хлопцы.
А один даже предложил:
— Хочешь, я сбегаю домой? Там, под стрехой, я спрятал кусок сала — с четверть аршина толщиной, чтоб мне горилку всю жизнь не нюхать.
К салу Зойка осталась равнодушна, а мне сказала:
— Ваш голос, господин учитель, я уже давно слышу. Думала, может, вспомните, что, кроме Гали, на свете есть еще и рыжая почтарка. Но, видно, только Галя у вас на уме.
— Ой, да что ты выдумываешь! — вспыхнула круглолицая. — Он от меня по степу так бежал, что и на добром коне не угнаться.