Река твоих отцов

А когда очередь дошла до Саши Мулинки, он коротко ответил:
— Хочу гнать большие корабли по морским волнам!
— Верно, Саша, нам с Петей тоже хочется поплавать, увидеть, какие другие страны есть, — сказал за себя и за «братика» Костя.
— Нет, я прежде хочу Москву посмотреть, — возразил Петя. — Ленина мавзолей посмотреть. Красную площадь. Парад военный. Пока только по радио парад слышал, однако оно шумит, трещит — понять трудно. Лучше всего самому все посмотреть. — И с грустью вздохнул: — Наверно, не придется в Москве побывать.
— Почему не придется? — удивился Мишка. — Скоро, говорят, поезд в нашу Уську придет — тогда, пожалуйста, поезжай.
— Ждать долго. Теперь хочется. Вы, Николай Павлович, наверно, в Москву уже много раз ездили?
И тут учитель совершенно разочаровал ребят:
— Нет, я еще ни разу в Москве не был.
— Почему?
— Я тоже жду, пока поезд в Уську придет… Наступило молчание. Его нарушила Соня Ауканка:
— Так ведь скоро поезд сюда придет. Мой папа с изыскателями на перевал ушел проводником. Говорят, скоро наши сопки начнут рвать динамитом. Железную дорогу проведут. Верно, Николай Павлович?
Учитель рассказал, что железная дорога свяжет таежный край с Комсомольском, Хабаровском, со всей страной.
— Будет и станция Уська-Орочская! — гордо заявил Витя Еменка. — Повесят большой колокол на станции и, когда придет поезд, будут звонить три раза. Я, наверно, поступлю на станцию работать.
— В колокол звонить? — спросил Мишка.
— И в колокол тоже.
— Нетрудное это дело, — настаивал Мишка. — Любой может подойти и позвонить…
— Вот чудак, честное слово. Думаешь, колокол без начальника будет?..
— Откуда ты про станцию знаешь, если ее у нас еще не было и в колокол еще никто не звонил?
— В книжке читал, — признался Витя. — Встречать и отправлять поезда не хуже, чем корабли по волнам гнать! Поезда гораздо быстрей бегают. Не каждый сохатый поезд догонит…
Николай Павлович и сам размечтался и даже мысленно представил себе тот неблизкий день, когда его ученики покинут стены лесной школы, разъедутся по разным городам, будут учиться в институтах и техникумах и, уже совсем взрослыми, вернутся на работу в родную Уську. А если не в Уську, а в другие места пошлют их — тоже не беда! Лишь бы настоящими людьми выросли…
Он посмотрел на часы.
— Что-то наших таежных следопытов давно нет.
— Скоро придут, — уверенно сказал Витя. — Раз вы не велели, чтобы далеко уходили, — не уйдут. Потом… они ведь знают ваш характер.
Николай Павлович рассмеялся.
— А какой же у меня, Витя, характер?
— Ну, такой… Ребята знают, какой…
И верно, охотники вернулись на привал, как и обещали, к вечеру. Но трофеев принесли мало: одного маленького, не умевшего летать, филина, двух бурундуков и пять рябчиков.
Ночью разразилась гроза. Хлынул сильный дождь. Раскаты грома, казалось, сотрясают горы. Поблизости от бивака молния ударила в старый тополь, отсекла вершину.
В эту ночь было не до сна. Сидели в шалашах, тесно прижавшись друг к другу, и переговаривались шепотом.
Только в третьем часу ночи стало тихо. Дождь правда, шумел, но под ровный шум его хорошо спалось.
Когда проснулись, на небе не осталось ни тучки. Оно стояло чистое. Промытый дождем лес стал еще ярче, свежей и распространял чудесный аромат.
После завтрака учитель скомандовал:
— По ульмагдам, друзья! Пора в путь-дорогу!
— По ульмагда-а-ам! — повторили ребята и принялись сталкивать лодки на воду.
Тумнин — река быстрая. Если вверх, против течения, до Горячего Ключа идти долго, то вниз этот же путь сокращается в несколько раз. Только не зевать! По реке стоймя плывут коряжины, и нужно обладать большой сноровкой, чтобы не налететь на какую-нибудь чурку. Но раз впереди опять Кирилл Батум, можно плыть спокойно.
Тумнин нес длинные, широконосые ульмагды с необыкновенной легкостью. Девочки плели венки. Цветов было много, и каждой досталось по большому венку.
Из-за горного хребта вылетел самолет и пошел над тайгой в сторону океана.
— Из Москвы! Из Москвы! — закричала Уля. Она высоко задрала голову, следя за самолетом, быстро замахала руками и уронила венок в воду. — Мой папа, когда в первый раз увидел самолет, спрятался в дупло старого тополя. Так он испугался! — И весело засмеялась.
Валя спросила:
— Николай Павлович, а в Москве знают про нас, орочей?
Учитель не успел ответить: с передней лодки раздался тревожный крик Кирилла Батума:
— Внимание, Николай Павлович, впереди две коряги!
— Есть внимание! Девочки запели:
Утро красит нежным цветом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
На всех четырех ульмагдах подхватили песню и, как это всегда бывает на реке, песня звучала громко, отчетливо, перекатывалась от берега к берегу и отдавалась громким эхом далеко в тайге:
Кипучая,
Могучая,
Никем не победимая,
Страна моя,
Москва моя,
Ты самая любимая!
 
На охотничьих тропах
В роду Акунка было три Ивана Федоровича, и, чтобы не путать их между собой, одного из них почему-то прозвали БомбА. [17]
Как ни старался учитель выяснить происхождение этого странного прозвища, ему никак не удавалось. Даже сам БомбА ничего не мог объяснить.
Что было делать, когда все три сородича имели не только одинаковые имена-отчества, но и внешне были друг на друга похожи: небольшого роста, коренастые, с красноватыми широкими лицами, с мохнатыми кустистыми бровями и даже с одинаковыми бородками. Небольшая разница в годах была незаметна, и частенько старшего Акунку принимали за среднего, а среднего — за младшего.
Я встретился с БомбОй, когда тот зашел к учителю просто на огонек.
В квартире Сидоровых почти всегда можно было застать орочей. Они приходили сюда и в минуты радости, и в минуты сомнений, и просто так, чтобы справиться о здоровье Николая Павловича и Валентины Федоровны. Часто бывает: спешит куда-то человек, но, проходя мимо дома учителя, обязательно остановится, заглянет в дверь или приоткроет окно и скажет громко:
— Сородэ! Они бису? [18]
БомбА вошел, поздоровался, присел на край кушетки. Странными, почти неестественными показались мне его движения. Двигался он как-то боком, выставляя правое плечо, которое было выше левого, а если внимательно присмотреться, то левое плечо будто и вовсе отсутствовало. На лбу и на подбородке у Акунки пролегли шрамы. А когда он снял шапку, я увидел еще один шрам, на голове.
Акунка достал трубку, набил ее табаком, но закурить не торопился.
— В газетке чего есть, чего нету? — спросил он.
— Ты, Иван Федорович, сам газету получаешь, значит, должен знать новости, — мягко сказал учитель. — Федя твой пишет?
— Пишет. В Уську, пишет, ехать не хочет. В школу механиков, пишет, хочет.
— Что ж, будет твой сын морским офицером.
— Пускай! — согласился Акунка и добавил: — Потом еще смотри, что есть.
Иван Федорович достал из кармана фотографию.
На открытке был Федя в форме военного моряка и с ним девушка, очень хорошенькая, с пухлыми губками и большими глазами.
— Гляди-ка, какая красавица! А мне Федя почему-то ничего не писал. Что она — невеста, жена?
Иван Федорович развел руками.
— А как зовут девушку?
— Ольга.
— Ну что ж, поздравляю.
— Ладно, чего там.
— Стареем мы с тобой, Иван Федорович. Давно ли я за Федей в тайгу ездил? Помнишь? В школу-интернат привез его. — И, передав мне фотографию, с гордостью сказал: — Смотрите, какие орлы здесь у нас выросли! Тоже наш ученик.