Дневник папиной дочки
— Нет. Не хочу. Я всю жизнь думала о том, что я этого не хочу. Папа, честное слово, ну не любите вы друг друга! Зачем это надо, папа?
Папа пожимает плечами. А я ищу дверь поярче — вот эта!
И попадаю в комнату, где царит единение и полет.
Они спорят и смеются, они нашли нужную линию. Теперь они погрузятся в ее разработку с головою. На стене быстро вертятся стрелки часов, и уменьшается большая пачка кофе на подоконнике. Приходит со школы бойкий лохматый Вовка; вот он уже состряпал родителям блины, которые те уплетают не отходя от стола; вот он погонял мяч и прикрыл дверь, но не спит — у него захватывающая книга. Вот уже три часа ночи, Саша гонит Женю спать, Женя теребит Вовку, впрочем, ненавязчиво, но через полчаса засыпает и он. Вот утро, отец будит сына, тот нехотя умывается и уходит (книга с собою, будет читать все уроки напролет под партой и схлопочет двойку, но двойки — это чепуха, его никто не накажет, сегодня двойки, а завтра пятерки). Теперь спит папа, мама мучит компьютер. Потом последние совместные поправки — победа! Они счастливы; они дружно творят суперобед с первым, вторым и третьим; пока мама не видит, папа капает себе в чашку корвалол; а потом засыпают вобнимку на диване, счастливые и боевые, как будто им двадцать. Приходит Вовка, накрывает их пледом и идет есть обед, параллельно дочитывая книжку. Вид у Вовки кисловатый, но не из-за двойки, он намешивает себе чаю с малиной и глухо кашляет…
— Папа, нет, уйдем.
— Женя, ты входишь во вкус. Помни: ты не сможешь вернуться обратно.
— Нет, дальше, дальше…
Калейдоскоп других комнат. Все не упомню, много, много…
Были богатые меценаты, учредившие научную стипендию. Но глаза их излучали печальный осенний голод.
Были которые ругались вусмерть, на людей не похожи, и все из-за высоких принципов.
Были два потных тела с прерывистым дыханием. Помню, на них я смотрела долго. Чтобы понять и запомнить.
— Папа! Это — обязательно?
— Здесь бесконечное число комнат, Женя; в этом крыле — обязательно, в том — нет. Но не ищи, которая комната лучше. Ищи ту, которая твоя. Я в свое время выбрал свою. И потому никогда о том не жалел, что бы там ни было. Никто кроме тебя этого не сделает. Ищи, закрытых дверей тут нет…
И вот я здесь. Тикает будильник, поет птичка на окне, время к закату. Температура 36,9. Пульс 70. (Давно пора!) Я вижу, как Женька чертит строки в дневнике. Слышу, как где-то внизу звякают кастрюльки. Знаю, что Ведронбом сидит у себя за столом с бумагами. Мы с ним отыграем эту комнату, которая наша, раз это зачем-то нужно. Отыграем, набьем всяческих шишек познания и наконец придем туда, к папе, где все светлое и настоящее, не то что здесь.
Но вот самое удивительное, что даже здесь можно встретить настоящее и любить его. Может быть, в этом и есть главная задача — увидеть, увидеть сквозь всю чехарду будней… А то ведь только подумать, что ничего этого могло не произойти. «Было ощущение Ивана-царевича, пославшего стрелу в болото».
А вообще, какое счастье, что у меня есть папа.
17 августа
У Саши опять беспорядок на полках. Он очень обрадовался, что я могу ему помочь. Работу свою он запустил до безобразия. Так что второй день сидим формулируем, и спим по очереди. Но в соответствии со строгим режимом — это было мое условие. У меня, к сожалению, режим строже, из-за прошедшей болезни. Вообще на будущее надо продумать систему культурного отдыха. 15 минут классической музыки каждый день — это не так уж затратно. Также надо всегда иметь резерв полуфабрикатов. И вообще надо делать все заранее и иметь резерв на непредвиденное.
Решили сделать перерыв в полчаса, Саша убежал в продуктовый магазин, и опять явился под окном Петька со своим «тестом». Я сказала ему, что пусть зря не надрывается, поскольку «жениха» нет дома, и теста тоже нет, но вот конфет дать могу, — и дала немного конфет.
Но — время.
20 августа
Последний срок сдачи текста сегодня. Мы сидели уже без всякого режима до самого утра, умучили компьютер, так что он дважды зависал. Саша еле причесался и убежал. А я сейчас вот как упаду, как усну тут посреди книг…
Так больше быть не должно. Завтра в десять утра — серьезный разговор о планировании жизни. Крайне серьезный.
Вечер
Ну конечно! Вот когда ее очень надо и ждут, она неизвестно где, а тут, ясное дело, приехала, ну как же без нее! И конечно, сразу ко мне! И конечно, сразу будить! И конечно, с претензиями, ведь я потеряла всякий стыд и т. п. После этого ей странно, почему я папу люблю больше. Потому что папа никогда бы себе такого не позволил! Потому что я для папы человек, а не дочь…
И вообще она села на книгу!! Я понимаю, что моя вина — не убрала, но кто бы знал, как мы были заняты, еду варить и то некогда. Я ее слушала-слушала, потом сказала: «Можно, я сначала умоюсь?»
Тут же вертелась Оксана.
Мы сошли вниз, я обстоятельно умылась, привела себя в порядок и только потом ответила на все эти тирады:
— Мама, ты знаешь, что я человек упорный. Я сейчас пойду с тобою, но не жди, что это как-нибудь повлияет на мои взгляды. Мы писали тут научную работу, и мне крайне странно, что я якобы должна этого стыдиться. Я понимаю, что мне еще не двадцать, но мне уже и не десять. И кроме всего прочего, даже если по твоим меркам мерить, я твердо намерена впоследствии выйти за этого человека замуж, и не тот век на дворе, когда такие вопросы решали родители.
Саша не нашел ничего лучше, как уронить в этот момент заварочный чайник.
— Что с вами? — испугалась мама.
— Не знаю, — ответил он. — Почему-то все время роняю чайники. Может быть, это какая-то болезнь суставов, вы не слышали о такой? Вы понимаете, это происходит так странно: вот я беру чайник, и вдруг неожиданно разгибаются пальцы, начиная с мизинца… — он начал с очень доверительным видом показывать ей, как у него «разгибаются пальцы». Мама, как благовоспитанный человек, слушала его очень внимательно, потом, когда он дошел до указательного пальца, Оксана не выдержала и просто взорвалась от смеха, за ней засмеялась я, потом уже мама, и мы уже просто умирали со смеху, а он все стоял с одинокой ручкой от чайника и печально разглядывал свою ладонь.
22 августа
Мама, как и я, обворчала все, что сумела: и очистку реки, и гусей, и пыль. Я не отказала себе в удовольствии пригласить ее к Степе. Степа повез ее по городу на грузовичке (тот был еще пострашнее легковушки), мама вся побелела, и тут заглох мотор. Я выскочила раньше Степы, поковырялась в этом моторе с видом знатока, но самое смешное, что он завелся! Мама была поражена больше, чем напугана. А вообще на первый раз она держалась молодцом.
Замуж она, оказывается, не выходит. И бумаги папины не выкинула ни одной, наоборот, говорит, что как раз теперь решила вытащить с полок и разобрать для меня, т. к. я уже достаточно подросла, чтоб она могла мне их доверить. Насчет замужа — не думаю, чтоб папу это теперь сколько-нибудь серьезно волновало, но нельзя сказать, чтоб я на его месте огорчилась бы от такого решения. Особенно насчет бумаг он наверняка рад.
А вот о том, чтоб гостить у Саши, нет и речи. Но кто ему приберет библиотеку? Кто графики правильно доработает? Кто подготовит речь для защиты? Все, что нам можно, — это пить чай у деда и вести чинные беседы за общим столом. Слежка за нами идет откровенная. Так мама охраняет мою нравственность. Просто курам на смех. Плохо она меня знает, что ли. Я бы сказала, что она меня просто провоцирует.
Это мучительно — слоняться с мамой по пляжу или по магазинам, когда Саше так нужна помощь. Этак он опять досидит до последнего. Нет, надо что-то предпринять, и немедленно. Даже если мне придется для того писать шпионские записки на конфетных фантиках.
24 августа
Они нас «застукали» на сеновале — когда мы очень уж громко спорили насчет одного места в речи. (Саше все кажется, что надо подробности сыпать, а я ему толкую, что вся эта комиссия своими делами озабочена и надо, наоборот, все проще формулировать). Мы их уже заметили, но сделали вид, что не заметили, и так яро заспорили, что слова не вставишь. Причем наукообразность терминов резко повысилась. Мало-помалу она уж настолько повысилась, что стало абсолютно ясно, что мы их видим. Дед лениво сказал: