Отныне и вовек

— Ну вот, — опять донесся шепот.
Я постарался придать своему голосу побольше уверенности:
— Можно кое-что сказать?
— Что угодно, — продолжался шепот.
— Как-то раз, — начал я, — довелось мне увидеть статую Давида работы Микеланджело. Как выяснилось, она гораздо больше человеческого роста. Обошел ее кругом.
— Ну?
— Мне кажется, габаритами ты не уступаешь этой знаменитой скульптуре.
Я приблизился и начал обходить неподвижную массу. Меня все еще била дрожь.
Тень продолжала таять, и постепенно фигура стала обрисовываться более отчетливо.
— Квелл, — опять донесся шепот. — Так меня зовут. Я проделал долгий путь, без малого десять миллионов миль и пять световых лет. Если судить по твоим пропорциям, ваш творец еще не вполне проснулся и за этим миром присматривает разве что вполглаза. Вот у нас, можно сказать, бог вскочил на ноги с первым криком рождения мира, потому и наделил нас таким ростом.
Существо приосанилось и вытянулось еще больше.
Вглядевшись в его лицо, я выдавил:
— Ты… у тебя почти не заметно движения губ.
Исполин по имени Квелл ответствовал:
— Но движение мыслей у нас с тобой почти одинаково. Вот признайся, Джек, — продолжил он, — руки-то чешутся убить великана?
— Как это… — запнулся я.
— У тебя в мыслях вижу бобовый стебель.  [18]
— Дьявольщина! — вырвалось у меня. — Ты прости, — продолжал я. — Никогда прежде не общался с телепатами.
— Не имей привычки взывать к нечистому, — сказал мой сосед по комнате. — Еще раз: меня зовут Квелл. А тебя?
— Сам знаешь, — ответил я. — Ты же читаешь мысли.
— Да это я так, из вежливости, — ответил Квелл. — Делаю вид, будто ни сном ни духом.
Чудище склонилось, и в мою сторону поползло щупальце. Я протянул руку, и мы дотронулись друг до друга.
— Измаил Ханникат Джонс, — представился я.
— Ну что ж, — отозвался Квелл, — это имя проделало долгий путь из вашей Библии в нынешний космический век.
— Напоминает путь, проделанный тобою, — заметил я.
— Как-никак пять световых лет. Целых пять лет я пролежал в глубокой заморозке — холодный, как смерть. Коротал времечко во сне. Так приятно снова бодрствовать. Считаешь, я жутковат?
— Конечно нет, — ответил я.
— Конечно да, — откликнулся Квелл и вроде бы хохотнул. — Мыслишка вылетела — я поймал. Тебе от этого как пить дать жутковато. И еще ты, наверное, думаешь, что у меня слишком много глаз и ушей, а пальцев и того больше, кожа болотная — это уж точно жутковато. А я вот смотрю на тебя и вижу: каких-то два глаза, пара крохотных ушей, всего лишь две руки и на каждой пять хлипких пальчиков. Так что каждый из нас, если приглядеться, по-своему смешон. И оба в конечном счете… простые смертные.
— Да, — согласился я, увидев в его словах истину. — Это точно: простые смертные.
Квелла, видимо, пробило на юмор, и он продолжил:
— А теперь выбирай, Измаил: либо я перемелю твои кости на муку, либо будем дружить.
Я вздрогнул и приготовился к бегству, но, поймав себя на этом, рассмеялся и сказал:
— Сдается мне, лучше нам дружить.
И Квелл повторил:
— Дружить.
* * *
Выйдя из отсека, мы отправились на разведку — посмотреть, что творится на нижних этажах этой огромной академии.
На фоне диодных огоньков выделялись силуэты философствующих роботов; когда мы проходили мимо, они сидели и беседовали на древних языках.
— Платон, — узнал я. — Аристотель. — И обратился к ним: — Посмотрите на нас. Что вы видите?
И робот Платон сказал так:
— Двоих ужасных и великолепных, уродливых и прекрасных детей природы.
— А что есть природа? — спросил Квелл.
Ему ответил Сократ, фонтанирующий искрами:
— Любование бога диковинными чудесами живой плоти.
И тут Аристотель, странный маленький робот из пластика, заключил:
— Следовательно, живая плоть этих двоих не чудеснее и не диковиннее любой другой.
Квелл, наклонившись, тронул мой лоб одной из своих длинных паучьих ног, покрытых мягкой клочковатой растительностью, и представил:
— Измаил.
А я, коснувшись пушистой груди моего нового друга, сердечно отрекомендовал:
— Квелл, с дальних островов великой Туманности Андромеды. Квелл.
— Мы будем вместе учиться, — сообщил Квелл.
— Вместе слушать, вместе учиться, вместе экспериментировать, — добавил я.
В течение следующих дней, недель и месяцев нашей подготовки мы и вправду слушали разноязыкие лекции наших электронных преподавателей философии. Но никто не сказал, что от нас потребуется, куда нам предстоит лететь и сколько еще торчать на Земле, в этих необъятных пещерах знаний.
В один прекрасный день лекции роботов-профессоров, непонятные и потому бессмысленные, прекратились. Как-то утром мы собрались в лекционном зале, но нас встретило безмолвие. На дисплее мы увидели свои имена и следующий текст: «Согласно приказу, явиться для включения в состав экипажа».
Квелл заметил:
— Похоже, наша учеба подошла к концу.
— Если так, — отозвался я, — значит, настоящая жизнь только начинается. Пошли найдем наш корабль.
Мы вернулись к себе в комнату, где нас уже ожидали предписания. Забрав экипировку и надев летательные ранцы, мы взмыли в воздух. Облака расступались, птицы разлетались в стороны, и наконец мы приземлились на мысе Кеннеди, среди суеты и сплошного гула необъятного космодрома. Нас окружали высоченные, как небоскребы, пусковые установки и сверкающие ракеты.
Потрясенный гигантским размахом происходящего, я озирался по сторонам.
— Смотри, что здесь делается, Квелл, а вот туда погляди! Космические корабли! Штук двадцать пять, если не больше. Одни названия чего стоят: «Аполлон-сто сорок девять», «Меркурий-семьдесят семь», «Юпитер-двести пятнадцать». А там…
Квелл не дал мне закончить:
— «Сетус-семь».
Я не мог отвести глаз от сверкающего цилиндра, который высился над всеми остальными.
— Это самый большой межпланетный корабль в истории, — с благоговением произнес я.
Квелл задумался:
— Вот интересно, ваши Бах и Бетховен в своих мечтах создавали хоть когда-нибудь нечто подобное?
Наши мечтательные размышления прервал чей-то голос:
— А как же иначе — конечно, создавали.
Обернувшись, мы увидели, что откуда-то из-под трапа появился старик, облаченный в ветхий, выцветший скафандр. Он обратился к нам запросто:
— Привет, друзья.
Очевидно, Квелл просканировал мысли незнакомца, перед тем как ответить:
— Мы тебе не друзья.
Невесело усмехнувшись, старик продолжил:
— Раскусил меня, телепат. Так держать. Вы зачислены на «Сетус-семь»?
— Да, — ответил я.
Старик сокрушенно произнес:
— Эх, стоите на краю пропасти. Остерегитесь, если вы себе не враги.
Квелл выругался на своем инопланетном наречии, а потом потянул меня за локоть:
— Пошли, Измаил. Зачем выслушивать эти бредни?
Старик увязался за нами.
— А ты, юноша, уже встречался с капитаном корабля?
— Пока что в глаза не видел. — Заинтригованный этим вопросом, я обернулся к нему.
— «В глаза не видел». Надо же, прямо в точку! Когда встретитесь, не пытайся заглянуть ему в глаза. Знай: их у него нет.
— Нет глаз? — поразился я. — Он слеп?
— Точнее сказать, изувечен. Пару лет назад в космосе ему выжгло глаза. Ну, ты-то и без меня это знал, — добавил старик, покосившись на Квелла.
— Ничего я не знал, — буркнул тот, еще раз потянув меня за рукав. — Больше мы тебя не слушаем.
Но старик не угомонился:
— А ты уже все слышал, друг мой, коль скоро выведал, что творится у меня в голове. Ты уже все видел. А теперь поделись-ка со своим юным приятелем. Поведай ему, что вас ждет.
Я стряхнул руку Квелла и замер в ожидании.
Старый астронавт приблизился к нам и заговорил, чеканя слова:
— Почему капитан лишился зрения? Когда? Где? Как? Законные вопросы. Может, был он космическим капелланом, погнался за Богом, а Бог не потерпел и единым махом наслал на него тьму? Гладок ли капитан лицом или же обезображен шрамами, по которым видно, где были залатаны рваные раны? Зияют ли чернотой мокрые дыры глазниц, перед которыми врачи оказались бессильны? Родился ли он альбиносом, или это ужас выбелил его волосы, словно припорошил беспощадным снегом?