Частное расследование

После того как за ним закрылась дверь, я сказал:
— Похоже, Джейкоб — твой хороший друг.
Она сказала:
— Он слуга моей мамы.
— Но он и за тобой присматривает.
— Он за всем присматривает.
— За всем?
— За нашим домом. — Она нетерпеливо постучала ногой. — У меня нет отца, а мама не выходит из дома, так что Джейкоб делает для нас много всего.
— Что, например?
— Домашние дела: говорит Мадлен и Сабино, и Кармелс, и всем слугам, и людям, которые нам все привозят, что делать. Иногда он готовит еду — закуски и то, что можно есть руками. Если не очень занят. Мадлен готовит горячие блюда. И он водит все машины. Сабино водит только грузовик.
— Все машины, — сказал я. — У вас их много?
Она кивнула.
— Много. Папа любил машины и покупал их до того, как умер. Мама держит их в большом гараже, хотя сама их не водит, и Джейкоб должен их заводить и ездить на них, чтобы у них в моторе ничего не слиплось. Еще есть компания, из которой приезжают мыть их каждую неделю. Джейкоб наблюдает, чтобы они хорошо делали свою работу.
— Похоже, Джейкоб — занятой человек.
— Очень. А у вас сколько машин?
— Всего одна.
— А какая?
— "Додж-дарт".
— "Додж-дарт", — сказала она, задумчиво поджав губы. — У нас такой нет.
— Она не очень шикарная. Скорее, довольно потрепанная.
— У нас есть одна такая. «Кэди-работяга».
— "Кэди-работяга", — сказал я. — Не думаю, что мне приходилось когда-либо слышать о такой модели.
— Это та, на которой мы приехали сегодня. Сюда. «Кадиллак-флитвуд-работяга» 1962 года. Она черная и старая. Джейкоб говорит, что это рабочая лошадка.
— Тебе нравятся автомобили, Мелисса.
Она пожала плечами.
— Не особенно.
— А как насчет игрушек? У тебя есть любимые?
Она снова пожала плечами.
— Не знаю.
— У меня в кабинете есть игрушки. Пойдем посмотрим?
Она в третий раз пожала плечами, но позволила мне проводить ее в кабинет. Как только она оказалась внутри, ее глаза вспорхнули и полетели, останавливаясь на письменном столе, книжных полках, шкафу с игрушками, и вернулись обратно к письменному столу, ни на чем подолгу не задерживаясь. Она сплела пальцы рук, разняла их и стала как-то странно разминать и крутить, будто месила в них комочек теста.
Я прошел к шкафу с игрушками, открыл его и показал ей его содержимое.
— Здесь у меня много всякой всячины. Настольные игры, куклы, пластилин для лепки. Бумага и карандаши тоже есть. И цветные мелки, если тебе нравится рисовать в цвете.
— Почему я должна это делать? — спросила она.
— Делать что, Мелисса?
— Ну, играть или рисовать. Мама сказала, что мы будем разговаривать.
— Мама правильно тебе сказала. Мы будем разговаривать, — сказал я. — Но иногда детям, которые сюда приходят, хочется поиграть или порисовать перед тем, как разговаривать. Так они привыкают к здешней обстановке.
Ее руки задвигались быстрее. Она опустила глаза.
— А потом, — продолжал я, — когда дети играют и разговаривают, им бывает легче рассказать о том, что они чувствуют, то есть легче выразить свои чувства.
— Я могу выразить свои чувства говорением, — сказала она.
— Чудесно, — согласился я. — Давай говорить.
Она уселась на кожаную кушетку, а я опустился в свое кресло, стоявшее напротив. Она еще немного посмотрела по сторонам, потом положила руки на колени и стала смотреть прямо на меня.
Я сказал:
— Ну вот. Давай начнем разговор с того, кто я такой и почему ты здесь. Я психолог. Ты знаешь, что означает это слово?
Она помяла пальцы и стукнула по кушетке пяткой.
— У меня есть проблема, а вы такой доктор, который помогает детям, у которых проблемы, и вы не делаете уколов.
— Прекрасно. Все это рассказал тебе Джейкоб?
Она покачала головой.
— Мама. Доктор Уэгнер рассказала ей о вас — она дружит с мамой.
Я вспомнил, что говорила мне Айлин Уэгнер о кратком разговоре — о девчушке, которая бродит и прячется в большом, пугающем доме, — и задумался над тем, что этот ребенок называет дружбой.
— Но ведь доктор Уэгнер встретилась с твоей мамой из-за тебя, Мелисса, не так ли? Из-за твоего звонка в службу помощи.
Ее тело напряглось, а руки замесили быстрее. Я заметил, что подушечки пальцев у нее розовые и чуть-чуть шелушатся.
— Да, но ей нравится мама.
Она отвела глаза и уставилась на ковер.
— Ну хорошо, — отступился я. — Доктор Уэгнер действительно была права. Относительно уколов. Я никогдане делаю уколов. Даже не умеюих делать.
Это не произвело на нее никакого впечатления. Она смотрела на свои туфли. Потом вытянула ноги вперед и стала болтать в воздухе ступнями.
— И все же, — продолжал я, — даже если идешь к доктору, который не делает уколов, иногда бывает страшновато. Оказываешься в новой ситуации, не знаешь, как все будет.
Она резко вскинула голову, зеленые глаза смотрели с вызовом.
—  Вася не боюсь.
— Прекрасно. — Я улыбнулся. — И я тебя тоже не боюсь.
Она взглянула на меня чуточку озадаченно, но в основном с пренебрежением. Знаменитое делавэровское остроумие на этот раз не достигло цели.
— Я не только не делаю уколов, — сказал я, — но и вообще ничего не делаю детям, которые сюда приходят. Я просто работаю вместес ними. Как одна команда. Они рассказывают мне о себе, и, когда мы хорошенько познакомимся, я показываю им, как перестать бояться. Ведь боязнь — это что-то такое, чему мы научаемся. А раз так, то можно и разучиться бояться.
В глазах девочки промелькнула искорка интереса. Ноги ее расслабились. Но месить она продолжала, причем быстрее, чем раньше.
Она спросила:
— Сколько еще детей приходят сюда?
— Много.
— Сколько много?
— От четырех до восьми в день.
— А как их зовут?
— Этого, Мелисов, я тебе сказать не могу.
— Почему же?
— Это секрет. Точно так же я никому не могу сказать, что сегодня приходила ты, — без твоего на это разрешения.
— Почему?
— Потому что дети, которые приходят сюда, рассказывают о вещах, которые касаются лично их, и не хотят, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще. Это их частная жизнь — ты понимаешь, что я имею в виду?
— Частная жизнь, — сказала она, — это когда идешь в туалет, как взрослая молодая леди, совершенно одна, и закрываешь за собой дверь.
— Правильно. Когда дети рассказывают о себе, они иногда говорят мне такие вещи, о которых никогда никому не говорили. Одна из сторон моей работы — это умение хранить секреты. Поэтому все, что происходит в этой комнате, секретно. Секретны даже имена людей, которые сюда приходят. Вот почему здесь есть эта вторая дверь. — Я показал ей. — Она выходит в холл. Это для того, чтобы пациенты могли уйти отсюда, не заходя в приемную и не встречаясь с другими людьми. Хочешь посмотреть?
— Нет, спасибо.
Я ощутил возросшую напряженность.
— Мелисса, тебя сейчас что-нибудь беспокоит?
— Нет.
— Хочешь, мы поговорим о том, что тебя пугает?
Молчание.
— Мелисса?
— Все.
— Тебя пугает все?
Пристыженное выражение лица.
— Как насчет того, чтобы начать с чего-то одного?
— Воры и бродяги. — Это было продекламировано без колебаний.
Я сказал:
— Тебе кто-нибудь говорил, о чем я буду спрашивать тебя сегодня?
Молчание.
— Джейкоб, да?
Кивок.
— И мама?
— Нет. Только Джейкоб.
— И как отвечать на мои вопросы, Джейкоб тоже сказал?
Нерешительность.
Я продолжал:
— Если он это сделал, то все в порядке. Он хочет помочь. А я просто хочу, чтобы ты обязательно рассказала мне, что чувствуешь ты.Ведь звезда в нашем шоу — это ты, Мелисса.
Она сказала:
— Он велел мне сидеть прямо, говорить четко и рассказывать правду.
— Правду о том, что тебя пугает?
— Угу. И тогда вы, может быть, сможете мне помочь.
С ударением на «может быть». Я почти слышал голос Датчи.