Скиталец

— Вот ловкач!…
— Да уж. Не то слово…
Девушка привстала, чтобы передвинуть поближе к огню перевернутый шлем Дика, в котором грелось вино. В дешевый кисловатый напиток она добавила душистых трав и немного меда; теперь получившуюся смесь надо было вскипятить на огне, а потом настаивать. Она утверждала, что таким образом на ее родине многие превращали дурное вино во вполне приличное горячительное — правда, как правило, слишком сладкое на мужской вкус. Ее спутнику, конечно же, немедленно захотелось попробовать.
Они жили в пещерке недалеко от Аскалона уже почти неделю. Немного магии — и о существовании этого уютного закутка среди невысоких прибрежных скал забыли все пастухи, которые обычно заглядывали сюда. В подобных случаях Дик и Серпиана без зазрения совести пользовались магией — в конце концов, речь не шла о краже или убийстве. Эта забывчивость должна была развеяться без следа через пару десятков дней, и пастухи даже не вспомнят, что какое-то время обходили пещеру стороной.
Дик хотел понять, что произошло за то время, пока он сражался со своим врагом, перепрыгивая из пространства в пространство.
Едва выбравшись из пещерки, откуда Трагерн перенес их в хрустальный грот с магической печатью, молодой рыцарь понял, что с его миром случилось что-то непонятное. Впрочем, поосмотревшись, он сообразил — все в порядке, все как всегда. Просто в Сирии бушует весна — а прошли, казалось бы, лишь сутки, как он покинул страну, где царило позднее лето. Ссылаться на ошибку или кажущуюся видимость скоро стало невозможно, и пришлось осторожно вызнавать у местных жителей, а какой же на дворе год. Хорошо хоть, что освоившаяся в чужом мире Серпиана дала ему формулу отличного заклинания, позволяющего учить чужой язык в мгновение ока.
— Правда, по-моему, тебе стоило бы сделать это раньше, — упрекнула она. — Странно: прожить больше года в Сирии и только сейчас решить овладеть языком этой страны.
— Зачем мне это было раньше? Я же был с войском.
— А, понятно! Язык силы… Раньше за тебя говорил твой меч?
— Ну что-то вроде… — рассмеялся он. С тех пор как невеста привыкла к его родному миру, ее суждения стали острыми и меткими на диво. Это очень нравилось графу Герефорду…
Или, может быть, уже не графу?
— Я опоздал к своему королю на целый год, — объяснил Дик, когда не осталось никаких сомнений. — Возможно, я уже и не граф.
— Тебя это сильно огорчает?
— Ничуть…
На этот раз смеялась Серпиана, а он смотрел на нее светящимися ласковыми глазами и объяснял:
— Сама посуди — ну зачем мне эта канитель? Все равно ни один граф или герцог из числа английской знати, что так гордится своими благородными предками, не признает законного права на титул ни за мной, ни за моими детьми. Ни стоящего брака, ни приглашения вместе поохотиться…
— Пива попить! — подсказала она.
— Тоже нет. Кроме того, все соседи будут пытаться отнять у меня землю. А Герефорд — графство большое. На всех границах дозоры не выставишь.
— Разве ты не сможешь отстоять графство?
— Смогу, конечно. Но скольких сил это будет мне стоить. Золота… Представь себе.
— Представляю. — Девушка внезапно погрустнела. — Очень даже представляю… Так что же было дальше? Ну распрощался Ричард со всеми-всеми…
— Да, распрощался…
…Корабль мчался. Морской ветер, напоенный ароматом водорослей, без конца менял направления, то залепляя волосами лицо короля, стоящего на носу, то, наоборот, отбрасывая длинные пряди назад. После пыльной, удушающей жары Сирии морской ветер был сладок. Он не перестал быть приятным даже тогда, когда окреп, а с запада запахло штормом — холодок, водяная пыль и особый привкус, который остается после удара молнии, — есть такие, кто это испытал.
В юности Ричарду пришлось испытать настоящий ужас, когда в нескольких шагах от него в дерево ударила молния. Принца не задело, но он навсегда запомнил странный запах, пропитавший воздух после разряда. Как ни странно, бояться грозы он после этого не начал, наоборот. Буйство стихий всегда вызывало в нем восхищение и страстное желание ввязаться в какую-нибудь схватку.
А приближение грозы он приветствовал громким смехом или песней, новой или просто давно забытой. За его спиной моряки, боязливо оглядываясь на черно-синие облака, тащили канаты, сворачивали почти все паруса — король ни на что не обращал внимания. Любуясь небом и морем, на котором волны вырастали все выше и выше, он чувствовал, как песня щекочет ему нёбо и просится на волю.
— Притягиваю я их, что ли? — произнес Ричард, а потом запел по-французски:
 
 
Море волнуется, чайки кружат,
 
Чайки кружат над водой.
 
Волны шумят, волны с ревом летят
 
Прямо на мокрый песок.
 
 
 
Вырван из моря, на скалы корабль
 
Падает, ветром гоним.
 
Рухнул корабль, и — палубы треск —
 
Море сомкнулось над ним…
 
 
 
Тучи вокруг, и не видно небес,
 
Ветер и страшен, и сер.
 
Жалобно плачет какой-то журавль,
 
Знать, не туда залетел.
 
 
 
Море волнуется, чайки кружат,
 
Чайки кружат над водой.
 
Волны бушуют, и брызги летят
 
Прямо на мокрый песок…
 
 
Эти строки вряд ли могли выразить всю его страсть к буйному, как он сам, ветру и волне, подбрасывающей к небу корабли. Он не знал, насколько прав, и, конечно, не трудился замечать, что всякий раз, когда его охватывает настоящая ярость — такая, что темнеет в глазах, — над головой неизменно начинают стягиваться тучи. Он не понимал, что непостижимым образом способен управлять миром вокруг себя. В юности это случалось чаще, теперь — реже.
Теперь он бесился потому, что из Франции прибыл гонец, известивший короля Английского, что Филипп-Август взял Руа. Этот большой торговый город находился уже на территории Нормандии — было из-за чего взбеситься!
Король Английский пришел в такую ярость, какой давно не испытывал. Небо над армадой английских кораблей немедленно потемнело, потянуло запахами бури. Впрочем, никто не связал происходящее с почерневшими от гнева глазами Плантагенета. Последствия этого были так естественны, так непредсказуемы, что Ричард, хоть и гордился своим происхождением от колдуньи Мелюзины, хоть и кичился магической силой, на самом деле в нее не верил. Нет, магия, которую наглядно демонстрировал пропавший граф Герефорд, несомненно, существует. Но король был уверен, что в нем самом этой силы нет. А если б была, так он бы уж… ух! Уж он бы всем показал, что такое достойный сын Альенор Аквитанской.
Впрочем, магия — ремесло не слишком достойное короля. Пусть им занимается тот, кто это умеет.
Отсутствие Герефорда беспокоило английского короля, как камешек в сапоге. Как было бы прекрасно, окажись граф под рукой. Он, Ричард Английский, сделал безвестного рыцаря графом, и тот, конечно, понимает, чем обязан. Такого преданного слуги у Ричарда давно не было. А теперь Герефорд пропал. Безобразие! Как было бы замечательно выступить против Филиппа-Августа с ручным чародеем у стремени. Пара огненных шаров — и французская армия разбегается. А потом, опомнившись, возвращается — и подносит ему, Плантагенету, парижскую корону… Ричард размечтался.
Он настолько углубился в сладостные образы коронации, что даже не заметил, как вокруг корабля завертелась буря, как ветер натужно загудел в канатах, а за бортом понеслись целые водяные горы, грозящие разнести крепкие суда в мелкую щепу.
— Государь, пожалуйста, спуститесь вниз, — проорал Эдмер Монтгомери прямо на ухо своему королю, потому что иначе тот бы просто его не услышал.
— Я что, по-твоему, должен торчать в этом деревянном гробу? — заревел король Английский. — И не подумаю!