Свадебный рэп

 
Скупка
Задуманная Начальником Достоевского операция по скупке государственных долгов России неожиданно для Саши и Лени забуксовала и чуть не встала вовсе. Оказалось, что государственные долги – это вовсе не то же самое, что долги соседей, сослуживцев и друзей. Даже мафия заинтересована вернуть деньги, которые она дала кому-то в долг. И только банки, предоставляющие кредиты государствам, чувствуют себя довольно глупо, если им захотят вернуть долг сполна и вовремя. Не для того давали эти деньги, чтобы возвращать, потому что долг – это влияние на государство, это возможность давления на него, это его зависимость от банка или, точнее, оттого, кому этот банк принадлежит.
Лене и Саше срочно пришлось преодолевать этот политэкономический ликбез в ходе переговоров, которые поначалу не приносили никакого результата. Подписывались какие-то протоколы о намерениях, рамочные договоры, договоры по блокам вопросов, дополнения к протоколам о намерениях, уточнения к порядку проведения процедуры, уточнения списков участников, но самая головоломная часть переговоров – определение процентов на проценты по договорам о прежних вариантах реструктуризации долгов – стопорилась, и друзья понимали, что над ними попросту издеваются.
В Москве моментально стало известно об их потугах скупить долги, то есть поднять на поверхность все то, что старательно прятали и топили многие поколения советских и российских чиновников. Москва насторожилась. В Кремль был вызван Начальник разведки и контрразведки, которому было указано на недоработку в плане защиты интересов государства. Начальник вызвал Достоевского.
– В Кремле знают о переуступке государственного долга, – сказал он тихо, когда Достоевский сел перед ним, раскрыв бумаги.
– Откуда? – испугался Достоевский. – Мы... – начал было оправдываться он, но Начальник жестом остановил его.
– Какая разница? Здесь перехлестывается столько интересов, что это все равно должно было всплыть рано или поздно. В связи с этим у меня, Александр Сергеевич, к вам просьба...
– Готов соответствовать моменту, – торжественно сказал Достоевский, достал пистолет, снял с предохранителя и приставил ствол к виску.
Начальник нетерпеливым жестом приказал убрать ствол, что Достоевский с облегчением и сделал. Кому охота умирать, даже в генеральском звании?
– Это вы всегда успеете сделать и без моей просьбы. Я хотел вас попросить о другом: нельзя ли как-то ускорить этот процесс? Одно дело, когда эти долги скупаются, тут можно черт-те в чем обвинить и вас, и, не дай Бог, меня, но когда долги будут у нас, ну, у этих ребят, – поправился он, – мы тогда уже точно можем выступать как спасители России. И здесь никто слова поперек не посмеет сказать.
– Я понимаю, – сказал Достоевский, как всегда восхищаясь стратегическим гением Начальника. – Разрешите задействовать личные связи? Я до сих пор не решался, но поскольку вопрос стоит так остро, готов пойти ва-банк, однако мне нужны чрезвычайные полномочия.
– Речь идет о Джеймсе Джеймсе-старшем? – уточнил Начальник.
Достоевский кивнул.
– Считайте, эти полномочия у вас есть. Главное – время, не церемоньтесь, обещайте золотые горы, подписывайте все подряд, не теряя время на согласование со мной. Если долги будут у нас – все спишется. С Богом.
– Служу... – начал было Достоевский, но не смог придумать, чему он служит в данный момент, после чего нетерпеливым жестом был выпровожен из кабинета.
Начальник не любил ритористов, впрочем, как и ригористов, он также не любил декадентов и краснобаев – короче, всякого рода элоквентов, которым Господь даровал способность болтать, лишив их возможности реализовать сказанное. В противоположность им каждое слово Начальника должно было претвориться в жизнь, облечься плотью и кровью, чтобы, увидев свою овеществленную мысль, он мог сказать, как герой когда-то читанной им книги: «Это хорошо!»
 
...человек на сундук мертвеца-2
На этот раз встреча Достоевского и Джеймса-старшего, чтобы не вызывать излишнего внимания, происходила в римском Колизее. Собеседники выглядели как туристы, случайно забредшие сюда и разговорившиеся, обнаружив общность воззрений на историю и архитектуру.
Хотя на самом деле разговор, конечно же, шел о другом.
– Джеймс, буду откровенен, мне нужна ваша помощь в одном очень деликатном деле, – начал Достоевский.
– Я предполагаю, о чем пойдет речь, и могу заранее сказать, что вряд ли смогу вам помочь в этом, как вы выражаетесь, деликатном деле. Ведь вы хотите говорить о долгах, в которые вы собираетесь консервировать деньги фонда? Здесь я вам не помощник, я не могу быть патриотом России, хотя эта страна всегда была мне симпатична. Вы обещали делиться, а на самом деле уводите деньги из-под контроля. Как профессионал, я вас понимаю и не осуждаю, но как партнер должен вам заявить, что вы меня хотите кинуть.
– Не торопитесь, Джеймс! Сейчас вами руководят эмоции, и вы можете сказать что-то такое, о чем потом будете сожалеть. Я не собираюсь вас кидать, то, что я здесь, уже доказательство этого.
Джеймс выжидательно сжал губы, не собираясь что-либо говорить: ведь мячик сейчас был на площадке Достоевского.
– Мы остаемся партнерами, и то, что я вам скажу, только подтвердит это. Вы классный профессионал и правильно вычислили содержание нашей беседы, я действительно хочу попросить вас о помощи, но на взаимовыгодной основе.
– Вы хотите расплатиться со мной, выделив мешок долговых векселей? – усмехнулся Джеймс-старший.
– Конечно же, нет, я уполномочен предложить вам в качестве компенсации за помощь любые источники информации в любой отрасли промышленности и науки, которую вы выберете. Согласитесь, это немного другие деньги, более живые, а? – подмигнул Достоевский.
Джеймс-старший подумал не более трех секунд и спросил:
– Какого рода помощь вам нужна?
– Мы столкнулись с тем, что у российских долгов существует политическая составляющая. Денежное содержание долга мало кого интересует, но все банки-кредиторы озабочены тем, что руки, в которых сосредоточиваются долги, могут оказывать на Россию непредсказуемое влияние.
– Что же могу в этой ситуации я, старый ничтожный разведчик, которого вот-вот выпихнут на свалку? – с преувеличенным удивлением спросил Джеймс-старший.
– Только не надо ложной скромности, Джеймс. Вы в свое время были главным методистом постоянно действующего международного семинара для менеджеров среднего звена, которые потом становились лидерами ведущих партий, главами правления корпораций, банков и президентами стран.
Джеймс кивнул, соглашаясь с такой оценкой его деятельности.
– Так вот, нам необходимо...
– Мое письмо, – догадался Джеймс-старший.
– Нет, достаточно вашего слова. Один звонок по телефону со словами доверия и поддержки руководителям фонда Гугенройтера.
– Кому? – спросил Джеймс с готовностью.
– Кому угодно из этого списка. – Достоевский протянул Джеймсу измятую туристическую карту Рима, на которой вразнобой были записаны какие-то имена и инициалы.
Джеймс-старший с интересом посмотрел на этот грязный клочок бумаги, который мог определить судьбу огромной страны. Он сразу увидел стратегический просчет команды Достоевского: на этой бумаге не хватало одного, но самого главного имени, имени человека, который не был руководителем банка или корпорации (для всех он был кинокритиком), но от него-то как раз и зависела судьба русских долгов. Джеймс не стал об этом говорить Александру Сергеевичу, чтобы у того не возникло соблазна выйти на кинокритика напрямую.
– Хорошо, – сказал Джеймс Достоевскому, – я сделаю то, о чем вы меня просите, я позвоню кому надо и думаю, что ваша проблема будет решена, но если вы забудете старину Джеймса при дележе пирога, я вам не позавидую, Александр. Как у вас говорят, я тебя на ремешки порежу.
С этими словами Джеймс-старший встал и, не пожав протянутой руки, пошел вдоль сидений древнего сооружения, предназначенного для смертельных гладиаторских схваток.