Шишкин лес

— Про какого ребенка?
— Про нашу дочь, — оглянувшись по сторонам, шепчет Зина. — Не бойся, я никому не сказала, что Женя — твоя дочь. Папа это знал, но его уже нет. Поцелуй меня.
Приближается к нему. Макс не на шутку пугается, но Степа уже спускается с крыльца, спешит на выручку. Журналистка идет следом за ним.
— А, 3-з-зиночка к нам зашла! — радуется Степа. — Знаешь, Зинуша, а твой сын Павлик просто молодец. Так б-б-благородно себя ведет. Так благородно, — и оборачивается к журналистке: — Это наша соседка, Зиночка, чудный человечек. А вот с ее папашей, генералом Левко, у нас всегда были проблемы. Он был замначальника НКВД.
— О! — говорит журналистка.
Она знает, что такое НКВД. Сейчас уже не все знают, что это было такое — НКВД, а она знает. Хоть и молодая, но начитанная девушка.
— Как сейчас помню, — говорит Степа, — сижу я как-то в Кремле у Сталина. Беседуем с ним о моей новой книге.
— Bay, — поражается журналистка.
— И тут входит с докладом Зиночкин п-п-папаша, — продолжает Степа, — а Иосиф Виссарионович знал о наших с ним трениях. Он вообще все знал и про всех. Удивительного ума был человек.
— Папа, нам пора ехать, — напоминает Макс.
— Да-да, я сейчас. Так вот, Левко входит, и Сталин ему говорит: «Товарищ генерал, я слышал, что вы с товарищем писателем ведете себя не по-соседски. Забор на его территорию на два метра передвинули. А вам не кажется, что за такое отношение к нашей литературе вас следует расстрелять?» Это он, конечно, пошутил. У Иосифа Виссарионовича был такой своеобразный юмор. Он совершил много ошибок, но это был выдающийся человек.
— Степа, — напрягается журналистка, — вы что, сталинист?
В былые времена все папины интервью с молодыми журналистками кончались в ресторане. Но сейчас ему уже восемьдесят пять лет. Тем не менее.
— Д-д-деточка, а ты случайно сегодня вечером не с-с-свободна? — спрашивает Степа.
— А что?
— Мне сейчас пора ехать, но мы с тобой могли бы п-п-продолжить этот разговор. Мой внук Антон хозяин «Толстоевского». Это такой клуб. Слыхала?
— Вау, — говорит журналистка.
Светлое золото церковных куполов, темное золото осенней листвы. У подъезда невысокого желтого здания ряды старинных пушек и очень сегодняшние бритоголовые часовые с автоматами. Макс давно не был в Кремле и глубоко взволнован. Макс у нас очень впечатлительный.
— Как во сне, — оглядывается он. — Никогда не думал, что опять это увижу. Папа, а где здесь был кабинет Сталина?
— А черт его знает, — говорит Степа, — я у него никогда не был.
— Но ты же только что рассказывал!..
— Наврал, — равнодушно сообщает Степа.
— Зачем?!
— А чтоб она интереснее написала. Публика любит такие анекдоты. Что ты так на меня смотришь? Не нравится — уезжай в свой Лондон. Тебя здесь никто не держит.
И заходит в подъезд. В руке у папы полиэтиленовый магазинный пакет с его книжками. Макс растерянно следует за ним.
Окна приемной выходит на Соборную площадь. Степа обнимается с секретаршей.
— Ой, Степа, это ж такой удар, — целует его в щеку секретарша. — Его же так все любили, — это она обо мне, — я просто не могу выразить...
— Спасибо тебе, Ленок, за телеграмму, — целует ее Степа. — Вот я для твоей Катьки принес. Моя новая книжка. — Он достает из пакета и подает секретарше книгу в яркой обложке. — Я тут ей слова н-н-написал.
— Ой, — открывает книгу секретарша, — ой, Степа... А почему дочке написал, а мне не написал? Я же тоже буду читать.
— А тебе, д-д-деточка, отдельно.
И достает из пакета еще одну книжку.
— Ой! — секретарша читает надпись и давится от смеха. — Ну, Степа, ты даешь! Ну написал. Ну ты хулиган. Ну, это такой сувенир!
— Ленок, а насчет того, что я просил узнать?
— Пока ничего существенного не было, — говорит секретарша и скрывается за гигантской дверью начальника.
— М-да, — говорит Макс.
— Что «м-да»?
— Что ты у нее просил?
— Да так. У них тут в буфете сосиски бывают такие маленькие, телячьи, совершенно необыкновенные, — говорит Степа.
— Боже мой, — кривится Макс, — тут ничего не меняется.
— Да, Макс, это тебе не Лондон. Это Россия. И я в ней живу. Как умею.
— Почему ты на меня все время сердишься?
— П-п-потому что я кажусь тебе смешным. А смешон ты сам. Что ты корчишь из себя английского аристократа? Передо мной-то!
— Успокойся.
— Степан Сергеевич, Максим Степанович, — выглядывает из кабинета секретарша, — заходите, пожалуйста! Вас ждут!
Спортивного сложения молодой начальник сидит за столом, а мягкого, несколько женственного сложения пожилой начальник идет навстречу. Идет он к Максу.
— Максим, милый! — восклицает он. — Ты меня узнаешь?
— Боже мой! — вспоминает Максим. — Ваня! Боже мой, сто лет прошло...
Сто не сто, а почти два десятка лет они не виделись. А когда-то, в далекие советские времена, Иван Филиппович заведовал театральными делами и Макса идеологически курировал. Они очень даже близко были знакомы. Но сейчас не время для воспоминаний. Сейчас оба начальника сочувствуют горю нашей семьи и изображают деятельное участие. Скорбные взгляды. Качание головами.
Секретарша приносит кофе и беззвучно исчезает.
— Иван Филиппович — помощник губернатора Камчатки, — говорит молодой начальник. — Нам с Иваном Филипповичем поручено контролировать работу следствия. И мы вас пригласили, чтоб ознакомить с нашими выводами.
— Мы с Алексеем Степановичем были очень близки, — говорит Иван Филиппович. — Он был председателем Фонда гуманитарной помощи Камчатке. Вы знаете, у нас бывает, отопление зимой не работает, электричества нет. Школы и больницы закрываются. Люди мрут от холода в собственных квартирах. Полтора года назад Алексей Степанович приехал к нам на премьеру своего фильма, и во время показа погас свет. То есть он это на себе ощутил. И занялся организацией этого фонда. Я пытался ему помочь, но...
— Он был очень упрямый человек, — вставляет молодой начальник.
— Это я знаю, — соглашается Степа.
— Он сам подбирал свои кадры, — говорит Иван Филиппович. — Очевидно, кто-то воспользовался его дилетантизмом. Средства, выделенные государством его фонду, были переведены в наличность и исчезли.