Взгляни на небо

— Ясное дело!
— Но зачем? Зачем? Дверей вам мало? Кровельщика мало? Весь город об этом говорит. Зачем в окно-то?
Володька опускал голову, бормотал:
— Ну интересно же! Каждый день все в дверь и в дверь. Скукота…
— Ну, гляди, Володька, устрою я тебе веселье, — грозился отец и показывал свой широкий флотский ремень.
А уж что происходило в семье Таира после очередного приключения, можно догадываться, потому что мрачный Таир выходил с пунцовыми, как закат перед штормом, ушами и упорно молчал, не отвечая на сочувственные вопросы Володьки и Родьки. Он только незаметно для них (это ему казалось, что незаметно) потирал мягкое место и мрачно хмурился.
Отец Таира был суровый мужчина, хоть и самой, казалось бы, мирной профессии — кондитер. Такие торты и пирожные делал — пальчики оближешь!
Короче говоря, будни как будни. И вдруг в город пришел праздник. Именно пришел, приехал, прискакал — красочный, шумный и веселый.
И первым, как всегда, пронюхал об этом радостном событии Мамед Караев по прозвищу Очевидец. Просто удивительно, как везло этому Мамеду, неслыханно, антинаучно! Еще только назревает в городе какое-нибудь событие, а он уже тут как тут или поблизости. И уши у него шевелятся будто антенны локатора.
Вот и в тот день только собрались сыграть после уроков в чижа во дворе школы, как вдруг вбегает взмыленный Очевидец и вопит на весь двор:
— Вот вы тут играете в палочки-стукалочки, в чижа этого дурацкого, а к нам цирк приехал!
Крикнул, крутанулся на пятках, так что гравий брызнул из-под ног, и растворился, исчез.
С минуту все ошеломленно молчали, потом не сговариваясь бросили биты и рванулись во всю прыть за Мамедом.
И успели в самый раз, точка в точку — шумное, разноцветное шествие циркачей перешло через мост на речку Жинже, втягивалось в город.
Мальчишки и девчонки гурьбой вывернули из-за угла, застыли на миг и тут же заорали, завизжали, засвистели, потому что такое они видели впервые. А поглядеть было на что.
Впереди гордо вышагивал одногорбый верблюд-дромадер. На морде его застыло презрительное выражение.
За ним на паре белоснежных выхоленных коней пританцовывали, крутили сальто наездницы. Бежали ученые собачки, бородатый важный козел вез в маленькой тележке обезьяну в голубых штанах.
Колесный трактор «Беларусь» тащил за собой целый поезд из разноцветных небольших вагончиков. На их крышах весело улыбались артисты, прыгали друг другу на плечи акробаты, силач поднимал неправдоподобно огромные гири.
— Дешевка! — Родька цвикнул слюной сквозь зубы. — Балаган. И гири у этого толстяка пустые внутри. Вот у нас в Юрмале…
— Иди-ка ты! — разозлился Володька. — Не мешай.
— Гляди, гляди, Володька, — закричал Таир, — ты погляди на этого ишака! Ну точь-в-точь мой Чако!
За последним вагончиком трусил обыкновенный ослик. И если бы не ленты, вплетенные в гриву, если бы не соломенная шляпа, сквозь которую торчало ухо, ничем бы этот цирковой артист не отличался от ишачка-трудяги, принадлежавшего Таировой семье.
— Ну надо же, — восхищался Таир, — у него и пятна белые там же, где у Чако, видал?! На лбу и на груди!
Неожиданно из последнего вагончика выскочил человек, и сразу все поняли, что это клоун. У человека было все, что полагается иметь клоуну: рыжие волосы, огромные башмаки, клетчатые штаны и малиновый нос. Клоун вскочил на ослика задом наперед и стал посылать во все стороны воздушные поцелуи.
Цирковой поезд удалялся.
— Давай за ними! Айда с нами, Родька! — крикнул Таир.
Родька сморщился:
— Да ну их! Дешевка! Вот у нас…
— Слыхали, слыхали! «У нас в Юрмале»! — Володька махнул рукой. Родька стал его раздражать.
— Что вы знаете! — Родька покраснел, рот его нехорошо перекосился. — Да у нас в Дзинтари чешский «Луна-парк», и «Комната ужасов», и «Американские горы», и…
— А у нас ЦИРК, — перебил его Таир. — Побежали, Володька, а он пусть остается со своими незабываемыми воспоминаниями.
Родька поглядел вслед приятелям, усмехнулся и пошел по своим делам. А дела у него завелись серьезные.
— Эх вы, салажата, пацаны сопливые, — пробормотал он.
Удивительно ловко разворачивались циркачи! На пустыре у недостроенного еще здания новой поликлиники полукругом выстроились жилые вагончики, мгновенно исчезли яркие костюмы артистов — их сменили рабочие комбинезоны. Кто-то вбивал колышки, размечал круг, самые сильные собирали и устанавливали высокие мачты из металлических труб. Рычал трактор, скрежетали лебедки, извивались стальные тросы, какие-то веревки, а в самом центре размеченного круга лежал морщинистый брезентовый бугор. Огромный, как уснувший мамонт.
Володька, Таир, Мамед да и весь почти класс метались, пытаясь помочь. Их не прогоняли; каждая пара рук здесь была на счету. Ребята что-то тянули, тащили, перекатывали, но ничегошеньки не понимали в этой суете.
Один человек ничего вроде бы не делал. Он стоял в стороне — коренастый, как грабовая коряга, и негромко командовал.
Потом, когда Таиру и Володьке и всем другим мальчишкам и девчонкам показалось, что все уже окончательно и бесповоротно запутано и распутать нет никакой возможности, кряжистый человек прорычал в мегафон такие слова:
— Всем от купола!
И все бросились в стороны от брезентового мамонта.
— Включить лебедки на счет «три»! — рычал человек. — Р-р-раз! Два! Три-и-и! — рявкнул он, и брезент пошевелился, полез вверх.
И куда только делись запутанные тросы, веревки и веревочки! Все стало на свои места. Брезентовый купол натянулся — и получился огромный шатер. Получился цирк-шапито.
Это был какой-то фокус, но никто не удивился — на то и цирк, чтобы фокусы и чудеса!
Таир и Володька старались от души, таскали в шатер скамейки, помогали засыпать арену тырсой — смесью песка и опилок, забивали бесчисленные колышки вокруг шапито — брезент начинал звенеть от натяжения, и наконец пришла награда: их заметил человек с мегафоном — поманил пальцем.
— Цирк любите? — пророкотал он.
Володька и Таир враз кивнули.
— И я люблю, — поспешно влез в разговор Мамед-Очевидец.
— И я!
— И я!
— И я!..
— М-м-да!.. — прогудел человек с мегафоном и насупил кустистые брови.
— Ему бы бороду завести — вылитый Карабас-Барабас, — прошептала Ленка Бородулина.
— А я и есть Карабас, — рокотнул вдруг человек (и как только услышал!), — но я подобрел со временем.
Он подмигнул ребятам и протянул пачку листочков.
— Ну вот ты, курносый, на, бери! Это контрамарки на первое представление. Ждем, — обратился он к Володьке. — Раздай всем, кто нам сегодня помогал. Не хватит, приходи ко мне. Спросишь директора. А теперь брысь. По домам!
Он так рявкнул, что все вздрогнули, а Ленка прошелестела:
— Карабас. Точно. Живой.
Контрамарок хватило на весь класс. Когда Родька подошел и спокойненько протянул руку, Володька едва сдержался, чтобы не съязвить: это же, мол, балаган, вот у тебя в Юрмале… Но сдержался.
— Ты теперь главный администратор цирка? — спросил Родька, широко и нахально улыбаясь.
— Ага! — отозвался Володька. — Бери билет. Просим-умоляем от имени администрации прибыть на премьеру нашего представления.
Родька хмыкнул.
— Небось боится директор, что палатка его полупустой окажется, вот и раздает щедрой рукой контрамарки, — сказал он.
Но Родька ошибся. В день первого представления цирк был битком набит, а вокруг шапито гудела и волновалась толпа неудачников; они просительно заглядывали в глаза счастливчикам, гордо шагающим прямо в объятия контролеров, и жалостливыми, сконфуженными голосами спрашивали, нет ли лишнего билетика.
Контрамарочники прекрасно устроились в проходах, а Володька, Таир и Родька заняли лучшие места — на самой первой ступеньке. Ноги их упирались в барьер арены.
И начался праздник. Собачки играли в футбол воздушными шариками, акробаты совершали немыслимые прыжки и кульбиты, верблюд танцевал вальс, обезьяна показывала высший класс верховой езды, галопируя на козле, клоун… Да, это был замечательный клоун! Он умел делать все, что делали другие артисты, только смешно. Кроме того, он умел играть на обычной пиле, пускать струйки слез из глаз, вынимать из-за пазухи большущий аквариум с золотыми рыбками и делать еще множество замечательных и непостижимых вещей.