Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013

Комбриг приказал установить диван вдоль окна, чтобы можно было наблюдать виды заснеженной России, не отвлекаясь на дела.
— Вы что, уснули? Валентин Кириллович! А-у-у! — над спинкой дивана показался круглый, стриженный «под ноль» череп комбрига, — поверьте, такую панораму Вы мало где увидите. Да проснитесь Вы, Ильин!
— А кто спит? — голос помощника был хриплый от бессонницы и бесконечного числа выкуренных папирос, — Вы, Яков Григорьевич, видами любуетесь, а мне отчет о проведенных операциях готовить.
— Валентин, в Евангелии от Марка сказано: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу [21]»! Ваша же «планида» — писать отчеты о нашей исторической миссии, — он подошел к столу, на котором на стыках подрагивало огромное блюдо с фруктами, казавшимися невероятным натюрмортом на просторах зимней послереволюционной Сибири. Отправив в рот сизую виноградину, комбриг подошел к столу, за которым в конусе света от настольной лампы сидел его помощник и печатал одним пальцем на Ундервуде.
Они были почти ровесники. Оба широкоплечие, стриженые «наголо». На этом их сходство оканчивалась.
Помощник — в гимнастерке, перехваченной крест-на-крест ремнями портупеи, с красными, то ли от бессонницы, то ли от густого табачного дыма глазами. Он периодически тер виски и с исступлением долбил одним пальцем по кнопкам пишущей машинки.
Комбриг — в экзотическом китайского шелка халате. Под халатом виднелась белая шелковая сорочка с модным когда-то воротником «Апаш» [22]. Грустные зелено-карие глаза, мясистая верхняя губа, прикрытая короткими усами, делали его больше похожим на преуспевающего торгового агента, чем на командира бригады, которая только что вела бои с бароном Унгерном. На лице комбрига читалась отчаянная скука.
— Валентин Кириллович, бросьте этот «мартышкин» труд. Официальный отчет напишут штабные. Нашу главную задачу, которая стояла перед нами, мы выполнили. Но о ней ничего печатать нельзя. Так что предлагаю выпить. Вкусно закусить и, наблюдая мистически величественные картины заснеженной России, почитать стихи!
Он открыл небольшую дверцу в стене вагона и достал литровую бутыль с прозрачной жидкостью, выдернул зубами пробку, и замороженная водка густой маслянистой струей наполнила большие хрустальные бокалы, которые мгновенно покрылись слоем белого инея.
— Валентин Кириллович! Давайте выпьем за русскую литературу! Нет, за русскую поэзию! Нигде в мире нет таких поэтов, как у нас в России! — неожиданно он несколько сконфузился и, делая вид, что отрезает кусок семги, добавил, — Ваш покорный слуга, тоже стишками балуется.
Едва заметная картавость и малороссийский говор выдавали в комбриге уроженца южной культурной столицы дореволюционной России — Одессы.
Собеседник молчал, не зная как реагировать на откровение комбрига.
Видимо, почувствовав, что чересчур разоткровенничался, хозяин поднял бокал и одним глотком осушил его. Помощник последовал за ним.
Большой глоток ледяной водки, кусок соленой семги и свежая булка с хрустящей корочкой в мгновенье ока изменили атмосферу в вагоне. Молодым мужчинам даже показалось, что тусклый свет электрических лампочек стал ярче.
— Товарищ Ильин, — Яков Блюмкин плотно запахнулся в шелк халата, — пройдут годы, что годы — столетья, а я останусь в памяти людской, потому что обо мне написал великий поэт:
 
 
«Старый бродяга в Аддис-Абебе,
 
Покоривший многие племена,
 
Прислал ко мне черного копьеносца
 
С приветом, составленным из моих стихов.
 
Лейтенант, водивший канонерки
 
Под огнем неприятельских батарей,
 
Целую ночь над южным морем
 
Читал мне на память мои стихи.
 
Человек, среди толпы народа
 
Застреливший императорского посла,
 
Подошел пожать мне руку,
 
Поблагодарить за мои стихи.
 
 
 
Много их, сильных, злых и веселых,
 
Убивавших слонов и людей,
 
Умиравших от жажды в пустыне,
 
Замерзавших на кромке вечного льда,
 
Верных нашей планете,
 
Сильной, веселой и злой,
 
Возят мои книги в седельной сумке,
 
Читают их в пальмовой роще,
 
Забывают на тонущем корабле» [23]
 
 
— Каково? — комбриг запыхался, декламируя стихи, — это про меня: «Человек, среди толпы народа, застреливший императорского посла [24]!»
— Яков Григорьевич, Вы думаете, я не в курсе, что германский посол граф Вильгельм фон Мирбах-Харф — ваших рук дело? — помощник Якова Блюмкина Валентин Кириллович Ильин назвал посла полным именем, специально подчеркнув, что хорошо осведомлен о событиях, которые произошли всего чуть более двух лет назад.
— Не обижайтесь, дружище! Лучше скажите, каковы стихи! — На лице Блюмкина большие семитские глаза сверкали от счастья.
— Это Ваши стихи? — поразился Ильин.
— Ну, нет, конечно! Это Николай Гумилев! Путешественник, поэт, вкус безупречный!
— Мне последнее время не до стихов, — мрачно пережевывая рыбу, проговорил Валентин, — у меня с переходом из Коминтерна [25] голова «идет кругом». Когда нас с Ильей Свиридовым Вячеслав Рудольфович [26] в ЧК пригласил работать, я не думал, что придется в Монголии воевать.
— Да ты и не воевал, — перешел на «ты» Блюмкин, — это барышням в Первопрестольной будешь «лапшу на уши вешать» про то, как шашкой махал в монгольских степях. Оба замолчали.
Перед мысленным взором Ильина пронеслись события последних месяцев.
Скоропалительный отъезд из Москвы в Забайкалье в качестве помощника комбрига Якова Блюмкина. Валентин всю дорогу ломал голову, какой из него помощник в боях против барона Унгерна. Комбриг вызывал его к себе редко. Поручения давал из разряда «подай-принеси». Ильин уже корил себя за то, что бросил интересную «живую» работу переводчика в Коминтерне.
Неожиданности начались, когда прибыли на место. Блюмкин провел пару совещаний с начальником штаба бригады и самоустранился от «бригадных» будней. Все дни проходили во встречах с разными людьми. Кто-то рассказывал о жизни в Монголии, китайских частях, расквартированных в Урге. Из числа партизан подготавливались небольшие отряды, которые уходили в Монголию в районы дислокации Азиатской дивизии [27]. Только через месяц Ильин понял, что его начальник прибыл сюда не для того, чтобы командовать бригадой. Их целью была подготовка операции, которая только косвенно касалась разгрома остатков белоказачества в Забайкалье.
То, что Унгерн — только первый этап, Ильин понял, когда отряды стали отправляться в северо-западные районы Монголии, и в их состав входили исключительно местные жители. Втайне от Блюмкина Валентин раздобыл школьную географическую карту Азии. На ней он булавкой накалывал местоположение населенного пункта, название которого звучало при подготовке очередного отряда.
Эти занятия прекратились неожиданно. Однажды вечером, сделав очередную отметку, Валентин приподнял карту, чтобы рассмотреть получающийся маршрут. Боль обжигаемого уха. Грохот выстрела. Перед глазами карта с дыркой от пули в конце цепочки крохотных проколов, где-то в центре Гималаев. Оторопь, которая овладела им, прошла, как только за спиной прозвучало: