Трава пахнет солнцем

Откуда-то сбоку появилась молодая женщина в ярко-желтой кофте. Она метнулась мимо мальчишек к Тамико, обняла ее и что-то быстро-быстро заговорила на непонятном языке.
Тамико молча затрясла головой, а женщина взглянула на мальчишек и тихо сказала:
— Уходите, уходите. За что вы ее обидели? Ну за что?
— Мы?! — изумился Жорка. — Мы ее не обижали!
Мальчишки попятились в кусты, напуганные и удивленные.
Тамико подняла заплаканное лицо, что-то сказала женщине, потом повернулась к ребятам.
— Я просто так. Просто так. Не обижайтесь на маму. Приходите завтра. Приходите.
Жорка и Владик выбрались из сирени, молча пробежали по Березовой аллее и остановились только у дуба Петра I.
Потом Владик перевел дух, покрутил пальцем у виска и сказал:
— Сумасшедшие какие-то. Обе они сумасшедшие.
— Нет, — задумчиво отозвался Жорка, — тут что-то не так. Что-то тут есть такое, — он прищелкнул пальцами.
— Какое такое?! — разозлился Владик. — Никакого такого, просто все девчонки ревы, а эта особенно.
— Нет, тут есть какая-то тайна, — упрямо сказал Жорка.
  
На катере
 
Демьяныч уже отвязывал цепь, когда на набережной появились мальчишки.
Катер стоял на Мойке около их дома, видно, Демьяныч приезжал обедать.
— Погоди, Демьяныч, постой! — заорал Жорка, — ты куда?
— А-а, это вы, обормоты! Все носитесь, обувку рвете, бездельники. Ты, Жорка, опять сегодня зубы не почистил? Мамка жаловалась. Ох, возьмусь я за тебя, ох, возьмусь, — проворчал Демьяныч.
— Я почищу. Чего им сделается, — торопливо сказал Жорка, — ты куда сейчас пойдешь?
— К Невской Лавре сгонять надо, краску строителям отвезти.
— Возьми нас с собой, а? Возьми, Демьяныч.
— Возьми, возьми… Сечь вас надо, а не на катере катать, — Демьяныч отвернулся, тщательно отер ветошью руки, — ладно, садитесь. Только ноги как следует вытрите, — сказал он.
Мальчишки радостно завизжали, прыгнули в катер и уселись на кожаном сиденье.
Сиденье было горячее, накаленное июльским жарким солнцем.
Солнце было всюду. Оно плавилось в мутной желтоватой воде, сияло на ярко надраенной медяшке, обливало голову и плечи золотой горячей волной.
Хорошо, когда солнце!
Катер летел, разводя пенные усы, мимо Летнего сада. Потом он скользнул в Фонтанку, разогнался, нырнул на мгновение под прохладный гулкий мост и выскочил в Неву.
Ну до чего же это здорово — нестись по летней Неве на быстроходном катере, обгонять неуклюжие прогулочные лодки, срезать носы у пыхтящих работяг-буксиров, волочащих за собой бесконечные пахнущие горячей смолой плоты; нырять под выгнутые спины мостов, басовито грохочущие под колесами трамваев, и орать во все горло песню. Или просто так орать. Потому что солнце, потому что скорость, потому что ветер.
А он, ветер, забирается под рубашку, упруго надувает ее сзади, как парус, холодит спину и выдавливает из глаз веселые слезы.
— Ну, чего орете, обормоты, — ворчал Демьяныч, а сам улыбался, и Жорке с Владиком казалось, что он и сам не прочь поорать вместе с ними.
Катер высоко задрал нос, о днище дробно забухали волны.
Казалось, что ты и катер — одно существо, сильное и стремительное.
Мускулы напряглись сами собой — дрожь катера передавалась мальчишкам.
— Демьяныч, дай порулить, а? Дай, Демьяныч! Немножечко, — попросил Жорка.
— Еще чего, — сказал Демьяныч, а сам сбросил скорость.
Катер опустил нос, принял нормальное положение, и встречное течение быстро погасило его бег.
— Ну-ка, — сказал Демьяныч и пересел, — только полегонечку.
Педаль торчит из днища внизу. А справа — ручка. Реверс. Реверс от себя, ногой на педаль — катер идет вперед. Реверс на себя, ногой на педаль — катер идет назад. И еще баранка, обыкновенная, как в автомобиле.
Ты ее крутишь, а за кормой поворачивается перо руля. Вот и все управление. Просто и удобно.
Жорка сел на место Демьяныча, нажал педаль. Катер резко прыгнул вперед — дал козла.
Жорка виновато взглянул на Демьяныча и Владьку, даже руль отпустил. Но Демьяныч добродушно ухмыльнулся, и Жорка снова вцепился в баранку. Сегодня он был добрый, Демьяныч. После обеда, наверное.
Жорка вел в атаку торпедный катер. Впереди враг. Вражеский линкор. Или авианосец.
Вперед! Жорка пригнул голову, спрятался за ветровое стекло. Враг все ближе и ближе. Рвутся снаряды, секут воду пулеметные очереди. Врага надо обмануть: резкий поворот вправо, влево. Катер летит зигзагами. Ага! Мимо! Попробуй попасть!
Аппараты к бою! Торпеды… товсь! Залп!
— Ты чего хулиганишь? — рявкнул Демьяныч, — в баржу врезаться хочешь? А ну-ка, лезь назад.
Жорка опомнился. Линкор — старая баржа, стоящая на якоре — остался позади. Жорка оглянулся, увидел разгневанного Демьяныча, обиженное лицо Владьки и покраснел.
«Ну вот, теперь Владьке не даст порулить. Ни за что не даст», — покаянно подумал он, но на всякий случай заканючил жалобным хитрым голоском:
— Демьяныч, а Владику? Дай ему тоже. Он осторожно будет. Осторожненько. Он не то что я. Он не такой.
Но Демьяныч был непреклонен.
— Знаю я вас, — сказал он, — и тебя, и твоего Владика. Вам бы только хулиганить. Катер — это не игрушка, не для того он мне даден, чтоб сопляки им баловались.
И Демьяныч сам сел за руль.
  
Димка
 
На левом берегу у Лавры и на правом у Заневского проспекта гудят подъемные краны, полыхают голубые вспышки электросварки, ревут самосвалы.
Посреди Невы с тяжким грохотом забивают сваи, ухают стальные многотонные бабы, пронзительно визжат лебедки.
Через Неву строят новый мост.
Город растет. Появляются, как грибы после дождя, новые улицы, новые районы.
И тесно самосвалам — могучим МАЗам, ЯЗам, и тесно автобусам, тесно троллейбусам. Даже каким-нибудь «Запорожцам», похожим на пластмассовые мыльницы, и то тесно на старых мостах.
Потому и строят новый — прямо из центра города к Охтинскому химкомбинату, в район фабрик и заводов, на Выборгскую сторону.
Димкин папа работает механиком в мостоотряде. И сколько помнит себя Димка — они строят мосты.
Правда, строит не сам Димка, а мостоотряд, но в мостоотряде все знают Димку и он всех знает. Он здесь свой человек. И уж в том, как строить мосты, разбирается не меньше любого другого.
Он и родился-то на стройке, на Днепре. А потом сколько он их повидал, мостов! И на Северном Донце, и в Карпатах через Буг, и в Белоруссии через реку Птичь, и самый последний в Архангельске через Северную Двину. А теперь вот в Ленинграде, через Неву.
Димка — кочевник. Он кочует с мостоотрядом. Как древний скиф. Или как недревний цыган. Это отец так говорит. Мы, говорит, с тобой, Димка, цыгане. Только вместо коня у нас ГАЗик.
А Димке что, ему ГАЗик милее любой лошади.
Здесь, в Ленинграде, Димка с самого начала. Когда ничего и в помине не было. Только Нева да два берега. Ну и еще почти полтысячи мостов. Только это какие мосты? Это уже построенные мосты. Зато новый, Димкин, будет самый большой в Ленинграде.
Сейчас-то что! Уже и пандусы готовы, и сваи для быков, и два пролета сваренных лежат на обоих берегах. Скоро их устанавливать начнут. Вот будет горячка!
Димка шел по территории стройки, шел у самой кромки воды, перепрыгивал через толстенные двутавровые балки, балансировал на подкрановых путях, здоровался со знакомыми.
Где-то наверху, в своей стеклянной будочке, сидел старый его приятель дядя Федя — машинист башенного крана.
Димка задрал голову, понаблюдал, как он ловко орудует решетчатой костлявой ручищей своего крана: подает монтажникам сварные конструкции.
Дядя Федя заметил его, помахал кепкой.
— Привет, Димка! Лезь ко мне, к солнышку поближе! — крикнул он.
— Его и тут хватает! — прокричал в ответ Димка, — мне некогда! Купаться иду.
— Гляди в мазут не нырни. Сразу негром станешь, — засмеялся дядя Федя.