Визитная карточка хищницы

Новый год было решено встречать на даче Дубровских. Муж Софьи Илларионовны вместе с сыном Алексеем должны были поехать заранее и подготовить все к празднику: расчистить от снега дорожки, позаботиться о дровах, затопить баньку. Няня занялась приготовлением блюд. С утра по дому носились упоительные запахи, оповещая всех о том, что на время можно забыть о режиме жесточайшей экономии денег, введенном пару недель назад. Вероника Алексеевна, уступив настойчивым требованиям домашних, даже сняла небольшую сумму с банковского счета, являющегося с некоторых пор неприкосновенным запасом семьи Дубровских. Новый год оставался любимым праздником и, конечно, требовал маленьких жертв.
Софья Илларионовна упаковывала в мисочки и пластиковые коробочки салаты, заливное, тушеное мясо. Традиционного гуся с яблоками предполагалось зажарить на месте. Однако праздничный пирог с миндалем, изготовляемый по какому-то особому рецепту, уже был готов и спрятан в серебро фольги. Елизавета, признавая свою полную никчемность в приготовлении кулинарных изысков, была на побегушках, выполняя несложные поручения. Наконец багажник автомобиля был забит снедью, и Дубровские отправились в путь.
Дача располагалась в тридцати километрах от города, на берегу небольшого озера. Заросшее со всех сторон камышом, оно было особенно живописно в недолгий период золотой осени, когда набеги дачников уже не нарушали тишины и умиротворения его стальной глади. Изредка раздавалось кряканье уток, а в воздухе пахло дымком. Елизавета любила эту пору, когда природа уютна и согрета красками умирающего лета. Они частенько выезжали с семьей на шашлыки, стараясь урвать последние теплые деньки. Тогда еще был жив папа…
Следя за дорогой, Елизавета вела машину, витая где-то в закоулках далекого прошлого. Внезапно возникшая мысль принесла ей боль: они впервые едут туда после смерти отца. Может, было бы разумнее остаться дома и не видеть всех тех мелочей, которые неизбежно остаются после человека, даже если его уже нет в живых. Она свернула с главной дороги на проселочную. Машину обступили ели. Упираясь темными верхушками в зимнее небо, они подавляли человека своим мрачным натиском. В хвойных лапах всегда чудится что-то траурное. Не случайно в маленьких уральских городках дорогу перед похоронной процессией покрывают еловыми ветками.
Но вот мелькнул клочок неба. Дорога резко повернула вправо. Через несколько минут Дубровские уже въезжали на знакомый двор. Участок был просторным, окруженным со всех сторон высоким деревянным забором. Серебристые сугробы затопили собой цветники, маленький искусственный пруд, скамейки. Ровные ряды кустарника едва угадывались по тоненьким стебелькам, робко выбивающимся из пушистой массы. Расчищенные дорожки устремлялись к беседке и деревенской баньке, самая широкая из них вела к большому деревянному дому. Дом был построен давно, но отличался добротностью и редким деревенским уютом. Здесь была и русская печка, и хороший сухой погреб, и просторная, оборудованная под отцовский кабинет мансарда. Тканые половички, цветастые занавески, старомодный пузатый комод были к месту и придавали избе особый колорит. Широкий деревянный стол уже был покрыт нарядной скатертью, а массивные стулья дожидались гостей.
Елизавета с удовольствием вдохнула аромат березовых поленьев, смешанный с запахом сушеной травы. В печке вовсю гудел огонь, а пушистая красавица-елочка ждала, когда ее колючие ветви украсят цветными шарами, гирляндами и серебристым дождиком. Денис помчался извлекать из кладовой коробки с новогодними игрушками. Няня принялась за приготовление гуся. Мама безуспешно пыталась ей помогать, а Елизавета, тихонько поднявшись по лестнице, заглянула в кабинет отца.
Там все оставалось по-прежнему. Стеллажи с книгами, письменный прибор на столе, чучело филина с круглыми, как блюдца, глазами – все дожидалось хозяина. Елизавета уселась за стол, выдвинула ящик. Ровной стопочкой лежали бумаги, в пластиковой коробочке – маркеры, карандаши, перья. Скрепки, кнопки и прочая канцелярская мелочь не валялись повсюду, а были рассортированы в ящичке с делениями. Папка был ужасный аккуратист, не в пример Елизавете, которая делала лишь героические попытки ему подражать. Ее шариковые ручки имели способность растекаться в самые неположенные места, оставляя после себя несмываемые фиолетовые пятна, на дне сумки перекатывалась мелочь, а иногда и хлебные крошки, записную книжку украшали замысловатые рожи, а носовой платок в самые ответственные моменты жизни оставался дома.
В оконца пробивался скупой свет близких сумерек, и Елизавета зажгла лампу. Стало уютней, но в углах комнаты сгустились тени. Девушка провела пальцем по корешкам книг: Бердяев, Платонов, Бунин, тут же Макиавелли, Плутарх, Спенсер. На соседней полке теснились сборники стихов Вяземского, Баратынского, Гумилева. Книжное многообразие не говорило о литературной всеядности Германа Андреевича, скорее наоборот – о его редкой взыскательности и необычайной разносторонности. Дубровский-старший любил в ненастную погоду, когда в окна стучится ветер вперемешку с дождем, лежа на потертом кожаном диванчике, почитать. Эту страсть он старался привить и своим детям. Елизавета неплохо ориентировалась в классической литературе, предпочитая Гоголя, Толстого, Достоевского. К поэзии она относилась с прохладцей, делая исключение, пожалуй, только для Блока. На его прекрасную Незнакомку, окутанную туманами и бесконечной таинственностью, Елизавете когда-то очень хотелось походить. Денис грезил фантастикой и приключениями. Одолев с поразительной быстротой пятнадцать томов Герберта Уэллса, он внезапно охладел к чтению и занялся традиционными для своего возраста занятиями: компьютерными играми, боевиками, справочниками по восточным единоборствам.
Внезапно палец девушки натолкнулся на небольшую общую тетрадь в синем клеенчатом переплете. Среди книг и тоненьких брошюр она была почти незаметна. Елизавета вынула ее. Пробежав глазами по первой странице, она нахмурилась. Что это?
«Как в море льются быстро воды,
Так в вечность льются дни и годы» – строчка из Державина.
Далее записи, сделанные знакомой отцовской рукой, какие-то даты:
«Может ли отец равнодушно относиться к неудачам своих детей? Сегодня Лизонька сдавала последний выпускной экзамен в школе. Что-то перепутала в датах, и вот результат – четыре балла». Лиза заулыбалась. Ну конечно! Она, помнится, перенесла время правления императрицы Екатерины II на один век позже. Молодой учитель истории, пытаясь спасти положение, решил мягко указать на неточность ее ответа, но она подобно барану уперлась. Цитировала Пикуля, а когда поняла, что не права, было уже поздно. Соглашаясь с тем, что выпускница блестяще знает учебный материал и владеет массой дополнительной исторической информации, комиссия не простила ей очевидного промаха. Сидя на подоконнике, Лиза вытирала подолом школьного фартука слезы, а отец утешал ее. «Мне хотелось вмешаться, объяснить этим школьным тугодумам, что у каждого бывают в речи оговорки, но передумал. Лиза уже вышла из того возраста, когда принято прятаться за спину родителей. В конце концов любая неудача есть прежде всего добрый урок». Ниже дата.
Не было сомнений, Елизавета нашла отцовский дневник. Взобравшись с ногами на диван, она укрылась клетчатым пледом, как некогда делал отец, и погрузилась в волшебный мир давно ушедших дней. Мелькали даты, значительные и мелкие события их жизни, чьи-то фамилии, образы уже забытых людей, испарившихся из их жизни в один из промозглых сентябрьских дней, когда хоронили отца. Лиза перелистала тетрадь. Почти все 96 листов были заполнены аккуратным, до боли знакомым мелким почерком. Лиза вернулась к началу. Она вздрогнула, пробежала глазами строчки и замерла. Не может быть!
«Александра Суворова, бесспорно, можно считать человеком нового поколения современной России. Сколько молодой энергии, почти юношеского задора в нем! Не скрою, страдаю белой завистью. Как бы мне хотелось, сбросив с плеч мудрость и тяжесть прожитых лет, очертя голову броситься в водоворот жизни! Думается, надо познакомить его с Громовым. Старику он должен понравиться. Неистощимый кладезь идей!»