Визитная карточка хищницы

Опять воспоминания! Елизавета сердито отложила тетрадь в сторону. От ее жизни осталась лишь жалкая горстка золы…
Ей снилось, что она одна в доме. За окном – непогода. Хлещет дождь, упругими струями барабанит по крыше, гонит волну за волной на сером неприветливом озере. В комнате темно. Она непрерывно смотрит в окно, словно поджидает кого-то. Шаги за спиной, медленные, неумолимые. У нее нет сил обернуться – сковывает страх. Чьи-то руки, теплые, настойчивые, нетерпеливые, обхватывают ее сзади. Она чувствует на своей шее мягкое скольжение губ, затем поцелуй – долгий, дурманящий голову. Пальцы, быстрые легкие пальцы, мягко двигаясь вниз, уже ищут путь к ее телу, напряженному, скованному ожиданием. Невесомый газовый пеньюар, нехотя сползая с ее горячих плеч, струится под ноги незнакомцу. Обнаженная, трепещущая, теперь она почти беззащитна перед ним. Она не видит лица мужчины, но понимает, что знает его. От него исходит опасность, но она не желает осознавать этого. Она вся во власти желания, первобытного дикого желания, пронзительного и острого как боль. Она отдается ему полностью, без остатка, безрассудно, следуя лишь природному инстинкту. Ее тело, извиваясь от нетерпения, требует ласк. Губы ищут его губы. Грудь, вздымаясь все выше, теснит дыхание, ищет его ладони. Упругий живот с аккуратной ямочкой пупка, соприкасаясь с его мускулистым телом, покрывается легкой испариной ожидания. Бархатные бедра, раздвигаясь навстречу неизбежному, обволакивают его нежным атласом девичьей кожи. Она протяжно стонет. Дождь, бьющий в стекла, начинает неистовствовать. Ласки становятся все более требовательными. Мечутся тени на потолке. Яркая вспышка молнии озаряет комнату. Вот оно, невыносимое блаженство! Еще несколько мгновений, и усталая нега, растекаясь по всем уголкам ее разгоряченного тела, топит сознание в ощущении важности свершенного. Она почти счастлива и знает, что нужно оставить все как есть и не стремиться взглянуть в глаза незнакомцу. Но она поворачивает голову. Из ее горла вырывается сдавленный вопль… На нее смотрят голубые жестокие глаза Александра Суворова.
За окнами серело утреннее небо. В доме было тихо. Утомившись ночными развлекательными передачами, все отдыхали. Елизавета встала, потягиваясь и потирая ушибленный бок. Любовные экзерсисы с ненавистным Суворовым не прошли даром. Не выдержав сумасшедшего экстаза, а за ним еще большего нервного потрясения, Елизавета грохнулась на пол с узенького потертого диванчика. И теперь, осоловелая от короткого сна в неудобной позе, ошеломленная пережитыми ощущениями, она размышляла о своем необычном видении.
Занятая своим горем, ошарашенная всеми теми сюрпризами, которые ей щедро подкинула жизнь за четыре последних месяца, она жила словно во сне. Душа будто бы дремала внутри, слабо отзываясь на все новые неудачи, сваливавшиеся на нее как из рога изобилия. Она и забыла, когда в последний раз ощущала физическую близость с мужчиной… Ах да. Это было в тот злосчастный день, когда судьба, осыпав ее с ног до головы счастливыми билетиками, приторно улыбалась и манила за собой. Затем, посмеявшись от души, она отобрала все: отца, престижное место работы, любимого человека, друзей, прежнюю беззаботную и такую притягательную жизнь.
Лиза привыкла к обожанию и восхищению. Она с детства была очаровательным ребенком. «Какая симпатичная крошка», – говорили папины знакомые, любуясь ее темными, как спелые вишни, глазами. По контрасту с безупречной матовой кожей лица это было так необычно. «Ваша дочь – настоящая красавица», – говорили отцу, когда Елизавета уже вышла из подросткового возраста. Получая со всех сторон в изобилии расточаемые комплименты, девушка охотно принимала их. Она была самоуверенна, эгоистична и настойчива. Полагая, что весь мир обязан расстелиться под ее ногами, она благосклонно принимала ухаживания и лесть многочисленных поклонников. После смерти отца прочное здание ее благополучия дало трещину. Конец любовной истории с Максом заставил девушку засомневаться в неотразимости ее женских чар. Прежние друзья и подруги, выразив свои соболезнования, исчезли из ее поля зрения. Они все были перспективны, молоды, обеспечены, а находиться рядом с раздавленной горем Елизаветой было неинтересно. Люди инстинктивно избегают несчастливых, будто несчастье – это заразная болезнь, которую можно подхватить при пожатии рук. Но любое горе когда-нибудь ослабляет свой железный обруч. И вот теперь, очнувшись от странного в своей противоречивости сна, Елизавета остро почувствовала свое одиночество.
«Я не сообщил следственным органам ничего из того, что со мной происходит. Может, это малодушие? Пусть будет так. Я не имею права причинять боль моим близким. Пусть это звучит грубо, но Громов мертв, и это, увы, непоправимо. Надеюсь, он бы понял меня, если бы был жив». Дата.
«Сегодня вечером, когда я работал в кабинете, ко мне подбежал необычно возбужденный Денис. Хитро улыбаясь, он передал мне привет от какого-то моего знакомого дяди Саши. Сын сказал, что к нему после школы подошел высокий мужчина и, представившись моим другом, пригласил Дениса покататься по городу. Он сказал по секрету, что якобы мы с ним готовим небольшой сюрприз на лето – зарубежную поездку в Испанию. „Какую поездку?“ – неудомевал я. „Да ладно, папа, дядя Саша сказал, что ты будешь все отрицать. Ведь это сюрприз!“ – „Какой дядя Саша?“ – не врубался я. „Да у него фамилия такая легкая, как у известного полководца. Суворов!“ – наконец выпалил Денис. Внутри у меня произошло маленькое землетрясение. Понятно, что это был кто-то из „суворовцев“, но не сам Суворов. Ясно было и то, что это делается с его ведома. Только зачем? Ведь я сделал все, как они просили». Дата.
«Как я и думал, объяснение не заставило себя долго ждать. Сегодня пренеприятный голос по телефону слащаво сообщил, что у меня славный сын. „Что вы ему наплели про поездку?“ – спросил я. Голос засмеялся: „А ведь он и вправду может уехать. Дети любят путешествовать. Ваш сын не исключение“. Я долго не находил себе места. Приставить к Денису охрану – перепугаю не на шутку своих родных. Посадить всех под домашний арест – это не выход… Голос пообещал, что, если я буду и впредь вести себя разумно, неприятностей не будет. Не знаю, может ли это служить мне утешением».
Елизавета вспомнила лето того года. Отец провел несколько недель в больнице. Какие-то проблемы с сердцем. Он выглядел осунувшимся, нездоровым. Но держался. Отшучивался, старался успокоить домочадцев. Лиза, конечно же, замечала, что с ним творится что-то неладное, но списывала это на загруженность, стресс. Она слишком была увлечена летним отдыхом, новыми тряпками, круговертью интересных встреч, чтобы сидеть часами в больнице. Она легкомысленно полагала, что ничего ужасного с отцом произойти не может, он ведь так молод. Ложное спокойствие окутало и маму. Она никогда не была в курсе папиных дел, а он и не стремился ее загружать тем, в чем она ему помочь не могла. Мама ему нравилась красивой, беспечной, непрактичной и вечно юной. Он слишком берег свою семью, нежил, лелеял, оберегал от малейшего ветерка грубой действительности. И когда созданный им иллюзорный мир внешнего благополучия разлетелся вдребезги, самые близкие для Дубровского люди оказались совершенно не готовы принять жизнь такой, какой она была на самом деле.
Елизавета, ожидая Зверева, листала его тетрадь с рисунками. Впрочем, она их уже внимательно изучила и, как следовало ожидать, ничего интересного не обнаружила. Помимо портретов кумиров, в число которых входили Гитлер и Александр Петрович Суворов, немецких свастик, черепов и прочих атрибутов скудного внутреннего мира Зверева, тетрадка изобиловала изображениями голых женщин. Различные фрагменты женского тела, запечатленные почти с анатомической точностью, занятия любовью в таких ухищренных позах, что у Елизаветы голова шла кругом, выдавали тоску автора по обычным прелестям свободной жизни. На одной из картинок корчился в огне мужчина. Столб пламени, выбиваясь из сложенного под ним хвороста, поднимался вверх. «Это случайно не Лесин ли будет?» – засомневалась Елизавета.