Жена напрокат
Все были изумлены, озадачены, но аплодисменты зажали.
Мужичок в кацавейке, глядя на оратора, шепнул соседу:
– Шустёр молочный козёл!
Тот, что постарше, тоже сказал. Наверное, опыт научил его говорить мало и без патетики. Но с подтекстом.
– Товарищи, – сказал он. – Единственная просьба к вам. Нe подведите нас и не окажитесь сами в плохом положении.
Сделав дело, сияющие командированные с достоинством отбыли на покой.
Они были уверены, что теперь молоко польётся полной безбрежной речушкой. Ведь только что именно они убрали пороги!
Лыков иначе прокомментировал нашествие районных уполномоченных по борьбе за изобилие.
– Хотя я и большой оптимист, но после кабинетной грозы не рассчитываю на молочное, если можно так сказать, наводнение. Ox уж это опекунство! Толкачей косяками заносит в колхозы! И кого там только нет! Он знает село, как я танцую в балете. А едет организовывать! Вон ныне пожаловал толкать молоко инструктор горгаза Гром-Чмыхайло. Тот, что помоложе…
– А сев, уборка… – вклинился в интервью старый тракторист со скандальным прыщиком на носу. – Что деется! Понахлынут и из райзагса, и из райкомхоза, и из райтопа, и из райморга… Земля слухом полнится, там кампания живее продвигается, где есть михлюдки из райсуда и райпрокуратуры. Наш брат мозоль [14] не пристаёт с лекцией к судье, чтобы не смел вертеть, к слову, законами, как дышлом. А вот судья учит, как пахать. А что, – дед гордо погладил персональный прыщик, – если всех толкунов собрать воедино да создать колхоз? Паши, да не языком! Сей, молоти. Крути дело и не путайся под ногами верёвкой. Показывай нам, неорганизованным, как невестушку Землю любить, а мы на ус будем мотать. Ну что?
Я молча выставил большой палец и дал за идею взятку.
Папиросу.
Старику очень хотелось покурить.
1963
Осмелилась мышка пощекотать кошку
Мырождены, чтобсказкупортитьбылью.
Только вы!..
– Может, кто ещё?
– Только вы, наш спаситель, можете убить её сатирическим пером!
– Кого?
– Сахарову из Синих Полян. Не то она наш авторитет в той округе пристукнет. Там такая!.. О-о-о…
Стон разбудил во мне рыцаря.
Благородство забулькало во мне как кипяток в тульском самоваре.
Я отточил копьё-карандаш, поправил шлем-берет и ринулся на семи ветрах в Поляны.
Вслед мне делали ручкой счастливчики из райкома.
Передо мной ангел, которого я должен убить.
Она склонила головку к кусту черёмухи, румянится, потупив долу кари очи.
Дрогнуло моё сердце.
Я почувствовал…
Там, в отделе кадров Парнаса, ошибся я. Следовало б мне подаваться в цех лириков, а не сатириков.
В милейшей беседе я уяснил – у ангела есть терпение. Что оно тоже лопается. Когда нельзя не лопнуть.
Весна.
Полночь.
Комсомольское вече.
А за окном пели самые разные птицы, в том числе и товарищи соловьи, пожаловавшие из Курска по вопросу культурного обслуживания влюбленных.
А за окном томился он, несоюзный член.
Галя умоляюще смотрела то на часы, то на окно, то на президиум.
– Господи-и!.. Двенадцать!.. – простонала она.
Прокричал одноногий петух бабки Meланьи.
Дремавший зал ожил, зашевелился, кто-то недовольно проворчал.
Галя робко плеснула масла в затухающий огонь:
– Закруглялись бы, мальчики…
Президиум ахнул.
Восемнадцатилетний председатель, комсорг Антон Вихрев, остолбенел. Но сказал:
– Вы слыхали? Да нет, вы слыхали?! Это ж оскорбление! Какие мы мальчики? Мы – комсомол! Во-вторых, это похоже на срыв собрания. Нет, это и есть срыв!
Cыp-бор с последствиями.
Всю ночку карикатурист Юрий Саранчин не спал.
Утром Галя натолкнулась в конторе на газету «Под лучом прожектора» и узнала себя. Руки назад, как у пловца перед прыжком, шея – длиннющая палка, венчающаяся подобием головы, брызжущий рот.
Ах, как жестоко поступила Галя с сатирическим художеством. Сорвала и бросила Юрию:
– Хрякодил! – иначе не называли его те, на кого рисовал карикатуры. – Хрякодил, я хочу с тобой поделиться поровну. Фифти-фифти. Полтворения твоего мне, пол – тебе, – и газету на две части.
Комитет.
Гонцы прилетели за Галей.
– Передайте, – сказала она, – пусть что хотят, то и решают.
– Ты смотри! Она ещё с гонором! – кипел Вихрев – Я ей!
Постановление комитета грознее Грозного:
«Ходатайствовать перед прокурором района о привлечении комсомолки Сахаровой к ответственности за хулиганское поведение».
Районному прокурору доставили гневный пакет. В нём выписка из протокола, акт о «разорватии печатного органа» и уникальнейшее произведение:
Николай Яковлевич!
С приветом к вам А. Вихрев. Прошу не оставлять случай безнаказанным – нам нельзя будет больше ничего вывесить да и над нами станут смеяться, а она говорит – мы ничего не сделаем. На мой взгляд, дать ей суток пятнадцать – образумится. Такого мнения и рабочком. Надеюсь, поддержите. Не примете мер – вы осложните нам работу с массами.
А неужели комсомол не управился бы сам? Без Фемиды?
На том сошлись и в прокуратуре.
А я всё же беспокоюсь.
Не дай Бог прорисуются у Вихрева последователи и станут Валей-Толей по комсомольским путёвкам посылать в казённые места.
На предмет экстренного перевоспитания.
Что тогда?
1963, 1965
Среди немых и заика оратор
Нет такой глупости, до которой мы не могли бы додуматься.
В колхоз «Богатырь» приехала бригада из молодёжного журнала «А мы тоже сеяли».
На встречу.
Демократичные гости перенесли стол со сцены к первым рядам, поближе к своему читателю, тихо уселись и стали, как подсудимые, ждать участи.
– Товарищи! – усмехнулся председательствующий, когда сотрудники закончили с ужимками похваливать журнал. – Дайте-ка им перцу. На пользу!.. Слова просит, – он поднёс к глазам лист, – Пётр Захрряпин. Завфермой.
С крайнего стула в первом ряду встал долговязый парень.
Кашлянул, осмотрелся, сунул руки за спину и скорбно вздохнул.
– Мне, товарищи, как и всем, – Пётр прикипел взглядом к потолку, – очень приятно встретиться с молодёжью, которая представляет сельскую прессу в столице. Но сегодня, уже к вечеру, встречает меня комсорг и говорит: будет встреча с журналистами, скажешь что-нибудь. А что я скажу, если этот журнал не читал? Я посмотрел пять номеров. Плохой журнал, надо сказать. Мне трудно выступать. Чувствую так, – кивок на гостей, – как они себя, когда приезжают в деревню. Ведь они, граждане, не знают, как отличить корову от быка! Не знают, с какой стороны доить корову!.. Не взял меня за душу журнал. И до тех пор не будет брать, пока писатели не пойдут в глубь села.
– Мне хочется, – уверенней рубил оратор, – как там говорится, сказать по существу. Тут публика сельского направления, поймёт. Вот двое у меня привезли на ферму комбикорм и другие вещи. Один пьяный. Ну не стоит! Другой тоже пьяный, но стоит. Только качается. Тому, что качается, говорю я:
«Сарыч, когда перевоспитываться будем?»
Он строго меня послушал и легкомысленно упал. Далеко людям до совершенства. Зло берёт. Исколотил бы – драться неудобно… Я стараюсь по-современному подойти. Я мог их выгнать, а – подобрал со снега, развёз по домам. Сам перенёс корм с саней в кладовую. В общем, стараюсь воспитывать свои кадры. А они пьют и пьют. Как с ними быть, граждане писатели? Вот о чём напишите!
