Жена напрокат

Реже хохотал Николайчик.
Я не вешал носа.
С Ермолая ссыпался волос. Наверное, от дум о своём угле. Потвердевшим голосом он сказал, что без лаборантки Лолы [3] не хочет жить.
– Давай! Давай, Ермошечка-гармошечка! Знай не сдавайся! А то скоро уже поздно будет махать тапками! – в авральном ключе поддержал Николя.
А мама сухо спросила:
– Это та, что один глаз тудою, а другой – сюдою? На вид она ничего, ладная, а глаз негожий. Глаз негожий – дело большое.
– Ма!.. В конце концов, не соломой же она его затыкает!
– Сынок, дитя родное, не упорствуй. Ты готов привести в дом Бог знает кого! На, убоже, что нам негоже! Тогда не отвертишься. Знала кобыла, зачем оглобли била? Бачили очи, шо покупали? (Мама знала фольклор.) За ней через пять лет присмотр, как за ребёнком, нужен. Глаза же!
– Ма!.. Мне уже тридцать три!
– Люди в сорок приводят семнадцатилетних!
Теперь все трое не смеёмся.
На стороне Ермолая я и Николай.
Мы идейно воздействуем на слишком разборчивую в невестах маму.
Ермолай бежит дальше. Устраивает аудиенции Лолика и мамы, как очковтиратель профессионал раздувает авторитет избранницы, убеждает, что золотосердечная Лолушка-золушка не осрамит нашей благородной фамилии.
Лёд тронулся, господа!
Мама негласно сдаёт позиции.
Возможна первая свадьба.
Лиха беда начало.
1961
 
Квартиранты
Весенние фантазии
Нет ничего плохого в том, чтобы делать иногда хорошее.
Г. Малкин
Что ни говорите, у Софьи Даниловны и у студента Каюкова вкусы разные.
Разошлись они, как уверяет её светловолосый [4] чичисбей бухгалтер Недайбогпропадёткопейка, на весенней почве. У неё по весне жёлчные пузыри, словно почки на дереве, лопаются.
Из-за квартирантов!
Пятнадцатого апреля она скликает их на кухню на конференцию и по случаю приближения лета читает домашний приказ, выстраданный ею в долгие зимние ночи. В нём намечено: минимум подходов к телефону («Если б автомат установить!»); не назначать по нему свиданий («очереди будут»); жечь свет в исключительных случаях: отбой в десять («ещё видно»), подъём в семь («уже видно»). Ослушники подлежат выселению.
Когда маленькая чванливая Софья Даниловна демонстративно покинула кухню, открылось собрание самозванной ассоциации квартирантов.
– Братики! Звонить будем! Но сначала у телефона повесим кисет из-под табака, как у Тараса Бульбы. И прежде чем снять трубку, опусти монету. Нет монеты – бросай два кусочка сахара. Или папиросу. Что есть.
– Жечь свет – сколько наука прикажет!
– Други! Не беги к куриному отбою. Интересный роман – не спеши прочесть. Для влюбленных распахнуты окна, если дверь заперта и ключи у хозяйки!
– Заговорщики! Она слышнула! Сидит на веранде и ненаглядный кадревич Недайбог возлагает ей на белый лобик примочки.
– Да бросьте вы, шлепокантрики! – предлагает неунывака Каюков. – Пускай остаются им примочки, жёлчь, копейки. На улицу! Познакомлю вас с весной. Я – весенний экскурсовод!
Разноцветная а капелла бредёт по тротуару.
Каюков входит в роль:
– Перед вами – цветы, улыбки, девочки. Сколько девочек! Что наделала с ними Весна! Зимой они были воинственно неприступны. Их красные, синие, белые, шапочки-колпаки я сравнивал почему-то с военными касками и никаких чувств не питал: безразличен к солдатам. Теперь девочки разоружились и вместо шапочек-касок – хвостики на затылочках и у самого уха – брошь-локатор. Разведывают, кому б понеотразимей улыбнуться. Весна!
– Стойте, рыцари! – Каюков подходит к горрекламе. – Читаю объявления. «Только к нам идите! Мелкий ремонт обуви производим на ходу. Быткомбинат».
Ребята рассмеялись.
– Тише. «В лесу потерялась такса три недели назад. Окрас рыжий, была одета в красную шлейку. Девочка очень контактная, идёт ко всём людям. Телефон 425-81».
– Все на поиски контакта! – гаркнула компания.
– Все так все, – соглашается Каюков. – Идём… А пока перед вами…
Остановились.
С месяц назад здесь были три ветхих домика. Теперь – строительный пейзаж. И кто на переднем плане!
– Бредите, куда знаете, – сказал Каюков ребятам. – Экскурсия окончена!
– Понимаем-с! – галантно простились с ним друзья.
На переднем плане строительного пейзажа – она. Девушка пролетарского вида. В синей спецовке. Талия – тростник. Очи с кулак, ланиты – заря…
Девушка помахала на кран, сняла рукавицы и присела на перевёрнутую носилку.
Над головой поплыла кирпичная клетка.
– Скажите, – Каюков набрал полную грудь воздуха, словно готовился пойти на дно речное, – кто эти парни и девчата? Вы строите земной филиал рая?
Она умно улыбнулась.
– Почему филиал? Дом молодожёнов. Пятиэтажный рай!
Каюков околдован. Почувствовал – он ничто без чародейки.
Они споро укладывали рыжие плитки.
Каюков добросовестно обливался по`том.
Аля то и дело, смешливо поглядывая на него, сдувала со лба зернистые капли.
Клетка поднялась.
Каюков плюхнулся на груду кирпичей и стал интеллигентно помахивать ноздреватой шоколадиной, как веером. Жарко!
Он узнал об Але всё.
Приехала из района. Ткачиха. Хотела быть семядолей. [5] Да передумала. Ходит на подготовительные в его строительный, любит Райкина и без ума от серьёзной музыки. Не терпит ухаживаний. Принцесса с проспекта Недотрог!
– А почему вы здесь после смены работаете? Вас здесь поселят?
– Что вы! Просто так! Тут будут жить мои подруги. Это даже романтично – строить первый в городе дом молодожёнов. История!
– Собираетесь застрять в истории?
– Ничутельки! А сами-то?
Каюков машинально дадакнул и вздохнул…
К отбою он не успел.
Едва перевалился через подоконник – братва подхватила его на руки и понесла по комнате.
– Дорогой товарищ экскурсовод! – сказали ему после круга почёта, которого удостаивался каждый влюбленный, вернувшийся со свидания. – Расскажите о последнем экспонате. Мы ждали!
За деревянной перегородкой до рассвета ворчливо кашляла Софья Даниловна, а вся капелла, растроганная повестью о фее, шёпотом философствовала о девичьей красе.
Никто даже не зевнул.
Зевок сочли бы кощунственным и поколотили соню.
Настало лето.
Каждое свидание начиналось на стройке.
Каюков убивал сразу двух зайцев. Проходил институтскую практику. Во-вторых, нравилась строить для людей. Просто так. Просто с любимой девушкой.
По осени он пригласил Алю к себе.
Серебрились окна.
Они сидели на подоконнике.
– Ого! – удивилась Аля. – У вас сад, и ты молчал?
– У Софьи Даниловны.
– А ты разве здесь никто?
Она взяла его за руку и потащила к яблоне, щебеча:
– Я так люблю свежие яблоки!
Каюков упирался.
Подкараулит Софа – пиши заявление завраем, чтоб принял в подведомственный ему союз небожителей. В институте тарарам поднимет!
Алины пальцы юркнули меж ветвей. В руках – крупнющее яблоко.
Повертела. Подула. Откусила.
– Кусай! – подала яблоко на вытянутых пальчиках.
Он добросовестно откусил.
Так, наверное, лишились рая, почтенные дочери Евы и сыны Адама, наши небезызвестные предки.
Однако надо что-то придумать. У Софы, может быть, записано, где какое яблоко висит.
– Эврика! – выпалил Каюков. – Рви!
– Это похоже на воровство. Разве не хватит одного?
Каюков сунул в карман четыре яблока – и из сада.
Разыскал свою старую рубашку, отполосовал пять лоскутков, завязал в каждый по десять копеек и повесил на ветви, где были плоды.