Занимательные истории, новеллы и фаблио

Год назад, прогуливаясь, как всегда, с горничной – ее зовут Жюли – по темной аллее сада Тюильри, где, как мне казалось, чувствуешь себя более уединенно, нежели на террасе, и где, по моему убеждению, воздух более свеж, мы столкнулись с шестью легкомысленными молодыми людьми. По их оскорбительному обращению к нам было ясно, что они принимают нас обеих за тех, кого называют уличными девицами. Ужасно растерявшись от этого происшествия и не зная, как ускользнуть от них, я уже собралась было искать спасения в бегстве, когда заметила поодаль юношу, который часто прогуливался один примерно в те же часы, что и я, и чья наружность свидетельствовала о его порядочности. Он как раз проходил мимо, когда я очутилась в столь затруднительном положении.
«Сударь! – воскликнула я, подзывая его к себе. – Не имею чести быть с вами знакомой, но мы здесь встречаемся почти каждое утро. То, что вы могли наблюдать, должно было убедить вас, льщу себя надеждой, что я не из тех девушек, кто ищет приключений. Умоляю вас подать мне руку и отвести меня домой, избавив от приставаний этих бандитов».
Господин де *** (позвольте мне не называть его имени: чересчур многие причины меня к тому побуждают) тотчас же подбегает, отстраняет молодых повес, окруживших меня, подтверждая их ошибку вежливым и уважительным обхождением со мной, и, предложив мне руку, быстро выводит из сада.
«Мадемуазель, – говорит он, остановившись неподалеку от наших ворот, – считаю более благоразумным расстаться с вами здесь. Если я проведу вас до самого дома, то придется все объяснять вашим близким. Вам, возможно, запретят прогуливаться одной. Лучше скройте то, что случилось, и продолжайте приходить, как прежде, на ту же самую аллею, раз это вам нравится и родители ваши не против. Я же не пропущу ни единого дня и всегда буду там присутствовать, готовый, если потребуется, не пожалеть жизни, лишь бы противостоять всему, что может потревожить ваше спокойствие».
Подобная осмотрительность и столь любезное предложение заставили меня приглядеться к молодому человеку повнимательнее. Найдя, что он на два-три года старше меня и наделен очаровательной внешностью, я покраснела, когда выражала ему признательность, и пламенные взоры этого соблазнительного божества, составляющего ныне несчастье дней моих, проникли мне в самое сердце еще прежде, чем я успела им воспротивиться. Мы разошлись, однако я подумала, что, судя по тому, как господин де*** вел себя во время нашего расставания, я произвела на него не меньшее впечатление. Я возвращаюсь к отцу, остерегаюсь что-либо рассказывать ему и прихожу на следующий день на ту же аллею, ведомая чувством, с которым не в силах совладать, способная пренебречь всеми подстерегающими меня там опасностями... да что я говорю, скорее даже желая их, лишь бы испытать удовольствие быть освобожденной тем же человеком... Я описываю вам движения моей души, сударь, быть может, с излишней наивностью, но вы пообещали проявить снисходительность, а каждый новый штрих в моем рассказе покажет, насколько я в ней нуждаюсь. Это не единственная допущенная мной неосторожность, и это не единственный раз, когда мне понадобится ваше участие.
Господин де*** появился на аллее через шесть минут после меня и, увидев, что я уже здесь, сразу подошел ко мне.
«Смею ли я спросить вас, мадемуазель, – говорит он, – не наделало ли вчерашнее приключение шума, не испытали ли вы из-за него каких-то неудобств?»
Я уверяю, что нет, обещаю воспользоваться его советами, благодарю его и выражаю надежду, что более ничто не нарушит моего удовольствия дышать свежим воздухом по утрам.
«Если вы и находите в этом некоторую приятность, мадемуазель, – продолжает господин де *** самым доверительным тоном, – то те, кто имеет счастье вас здесь встретить, испытывают ее, несомненно, гораздо сильнее, и если я взял на себя смелость вчера рекомендовать вам не рисковать тем, что могло бы помешать вашим прогулкам, то, по правде сказать, вам не за что меня благодарить: осмелюсь даже уверить вас, мадемуазель, я куда более старался для себя, нежели для вас».
Взгляды, обращенные на меня, были так выразительны... О сударь, кто бы мог подумать, что столь милому человеку я обязана буду однажды моими мучениями! Не таясь, я отвечаю на его излияния; завязалась беседа, мы сделали вместе два круга, и господин де ***, расставаясь, упросил меня сообщить, кому он имел счастье оказать услугу накануне. Я не сочла нужным скрывать свое имя; он тоже назвал себя, и мы простились. В течение месяца мы не прекращали видеться почти каждый день. Нетрудно представить, что за этот месяц мы не могли не признаться друг другу в наших чувствах и не поклясться, что будем испытывать их вечно. Наконец господин де *** стал умолять позволить ему встретиться со мной в менее оживленном, людном месте, нежели общественный сад.
«Я не отваживаюсь предстать перед вашим отцом, прекрасная Эмилия, – говорил он мне, – не имея чести быть с ним знакомым, ибо тотчас вызову у него подозрения насчет мотивов, кои привели меня в его дом, и, вместо содействия нашим планам, поступок этот может лишь сильно им повредить. Однако, если вы действительно настолько милосердны и добры, что не позволите мне умереть от печали, так никогда и не получив от вас в дар того, о чем я осмеливаюсь просить, – я укажу вам, какие средства необходимо для этого применить».
Сначала я отказывалась обсуждать им сказанное, но вскоре проявила слабость и попросила уточнить, о чем идет речь. Средства эти, сударь, состояли в том, чтобы три раза в неделю встречаться на квартире у некой госпожи Берсей, модистки с улицы Арси, за благоразумие и порядочность которой господин де *** ручался, словно за собственную мать.
«Поскольку вам дозволено видеться с вашей тетушкой, живущей, как вы говорили, неподалеку оттуда, надо делать вид, что вы едете к тетушке, на самом деле нанося ей короткие визиты, после чего проводить остальное время у указанной мною женщины. Если тетушку спросят – она ответит, что действительно принимает вас по означенным дням, и никто не станет подсчитывать время ваших визитов; можете не сомневаться, никто не подумает делать это, поверив вам в главном».
Не буду приводить, сударь, все мои возражения господину де *** и попытки отклонить этот план, заставив его прочувствовать все его неудобства. К чему говорить о том, как я сопротивлялась, если в конце концов уступила, пообещав господину де *** исполнить все, что он хочет. Двадцать луидоров, уплаченных им Жюли без моего ведома, способствовали тому, что она была всецело на его стороне. Я же с тех пор лишь приближала свою погибель. Еще усугубляя ее неотвратимость, я, желая подольше упиваться свободным временем, вкушая сладкий яд, отравляющий мне сердце, сделала тетушке ложное признание. Я наплела, что одна молодая дама из числа моих подруг (после переговоров та согласилась впоследствии это подтвердить) по доброте своей предлагает мне три раза в неделю свою ложу в Комеди Франсез. Не отваживаюсь рассказать это отцу из страха, что он воспротивится, однако сообщу ему, что бываю в это время у нее, и умоляю ее это удостоверить. После непродолжительных уговоров, не устояв перед моим напором, тетушка согласилась. Мы условились, что вместо меня будет приходить Жюли, а, возвращаясь после спектакля, я буду за ней заезжать, чтобы вернуться домой вдвоем. Я тысячу раз обнимаю тетушку. Вот оно, пагубное ослепление страстей: я благодарила ее за то, что она способствовала моей гибели, за то, что открывала двери для заблуждений, которые должны были вскоре подвести меня к краю пропасти!
Итак, начались наши свидания у Берсей. Магазин ее показался мне великолепным, дом – благопристойным, и сама эта сорокалетняя женщина внушала мне полное доверие. Увы, оно оказалось чрезмерным и в отношении нее, и в отношении моего возлюбленного, предавшего меня. Пришло время сознаться, сударь... Во время шестой по счету встречи в этом роковом доме он уже имел такую власть надо мной, что сумел воспользоваться моей слабостью и соблазнить меня. Я сделалась в его руках кумиром его страсти и жертвой своей собственной. Горькие наслаждения, скольких слез и скольких угрызений совести вы мне уже стоили! Вы будете разрывать мое сердце до последнего моего вздоха!