Кукловод

– Отыграли своё демки, – сказал Костя Брылин, морщась коротким носом на экран телевизора. – Так ничему и не научились за эти годы.
Дальский, лежавший на диване в удобной позе, даже и не пытался Косте возразить. Да и что он мог сказать, если при слове «цивилизованный'» у двух третей электората сводило скулы, а уж при слове «запад» народ просто сатанел. Штампов вроде этого, донельзя затёртого, Дальский насчитал в речи Зарайского больше двух десятков. Все речи либералов народ знал наизусть, а Сергей, как просвещённейшая часть народа, тем более. Да и мудрено было не знать, если он их сам недавно с упоением произносил.
– Кукуют и кукуют, – вздохнул Брылин. – Какой дурак станет строить капитализм, когда всё цивилизованное человечество воздвигает постиндустриальное общество.
– Слово в простоте не скажут, – согласился Дальский. – образованность свою показывают: демпинг, клиринг, лизинг, понимаешь.
Брылин то ли от огорчения, то ли, наоборот, в предвкушении грядущего торжества хлопнул фужер с коньяком и закусил огурчиком. Дальский от выпивки пока отказался – лень было вставать, а потом ещё и переваривать спиртное. Ему почему-то и так было хорошо в комнате е затемнёнными окнами и мерцающим в углу телевизором. Даже Брылин его сегодня не раздражал, а входил необходимым компонентом в окружающую обстановку.
– То ли дело наш, – прищёлкнул языком Костя. – Улыбка мягкая, отеческая, а не хищный либеральный оскал. И слова все ласкающие душу: православие, духовность, народность. Кто ему речь писал?
– Я писал, – признался Дальский. – Других теоретиков монархизма в нашем городе нет.
Зарайский на все корки ругал власть ушедшую, а ныне опять на что-то рассчитывающую, а также власть нынешнюю, которая по сути своей насквозь вчерашняя, но претендующая на то, чтобы быть завтрашней, и Аркаша страстно надеялся, что народ этого ни в коем случае не допустит, а выберет всенепременно Зарайского, человека редкостных качеств, завлаба и матадора, который забодает коммунистического красного быка. Игнатий Львович не мешал либералам ругать прошлую и нынешнюю власть и делал это совершенно правильно, поскольку хвалить их было, в сущности, не за что, а сам всё больше напирал на сохранение традиций. В общем, звёзд Гулькин с неба не хватал, но на вид дядька был добрый, что и требовалось доказать измученному скандалами электорату.
– Зарайского мы побьём, – подвёл итог дискуссии Брылин. – Аркаша нам не конкурент.
Декорации на экране остались прежние, но актёры появились новые: теперь уже господин Сытин поучал товарища Крячкина, как надо жить.
– А вот это он зря, – сказал Брылин. – Зря ввязался в спор по поводу преступлений прежнего режима. Все же знают, что Сытин и при КПСС в генералах ходил, а послушать его, так из рудников не вылезал, заслуженный деятель лесоповала. Кто ему речь-то писал?
– Бывшие инструктора обкома, – пожал плечами Дальский. – Поменяли плюсы на минусы, дармоеды, и решили, что так сойдёт. Народ, мол, дурак, а мы умные.
– Вот Крячкин его и подловил, – хохотнул Брылин. – ах, Сытин, Сытин.
Вид у главы администрации был действительно несколько растерянный, Дальскому даже стало его немного жаль.
– И нынешнюю власть он зря так уж расхваливает. Ну, пнул бы несколько раз, что ей сделается, а электорату приятно. Чёрт знает что. Неглупый же вроде мужик. – Слишком далёк он от народа, – зевнул Дальский. – Пульса жизни не чувствует. Всё бумажки, бумажки…
– А нашего-то он с какой стати ругает, – возмутился Брылин. – Долбил бы коммуниста или Зарайского на худой конец. Это же политическая близорукость. А Крячкин молодец: отметил социальную озабоченность монархистов и их непримиримость по отношению к нынешнему режиму. Слышь, Сергей, а мы разве непримиримые? Я что-то такой статьи в нашем уставе не упомню.
– Мы готовы к сотрудничеству со всеми политическими силами, существующими ныне в России, – процитировал самого себя Дальский. – Сукин сын он, этот Крячкин, извращает чужую программу.
Под мерный рокот политической дискуссии Дальский и сам не заметил, как уснул. Снилась ему всякая ерунда, вроде российского сената, куда почему-то попал сам Дальский, хотя баллотировался-то Игнатий Львович. Но сон он на то и сон, чтобы всякая чушь мерещилась. А наши сенаторы способны удивить кого угодно: ходили они почему-то по царским палатам в кирзовых сапогах и брюках-галифе, рубахах-косоворотках на выпуск, перепоясанных красными поясками с кистями, а поверх рубах были смокинги, видимо для придания западного лоска сермяжной правде. Председательствовал в сенате товарищ Крячкин, который всё время грозил исключить Дальского из партии за монархический уклонизм. А когда Сергей попытался намекнуть, что они с Крячкиным всё-таки в разных партиях состоят, то вмешался Сытин, заявивший, что партия у нас на всех одна, и нечего тут тень на плетень наводить. После этого заявления сведущего человека Дальскому оставалось только проснуться в поту и с дрожью в коленях.
– Говорит Москва, – приветствовал его ликующий радиоголос. – С добрым утром, дорогие товарищи.
Сначала Дальский решил, что сон всё-таки продолжается, но, ощупав себя с ног до головы, понял, что не спит, и гимн Советского Союза передают по радио самым натуральным образом. Стыдно признаться, но Сергей в эту минуту запаниковал, ему даже показалось, что все эти последние годы были просто кошмарным сном, а вот сейчас он проснулся, и жизнь родная советская забила ключом. Словом, в голове у Дальского был такой сумбур, что он не сразу заметил, как за столом давится смехом Костя Брылин.
– Гад ты, Костя, – Дальский в сердцах даже кинул в товарища подушку. – Ещё минута и сдвиг по фазе мне был бы обеспечен.
Брылин, смеясь, выключил магнитофон: – Жаль, что ты своего лица не видел, Серёжа, – такое лицо надо сдавать в музей тоталитаризма и за большие деньги показывать туристам из-за бугра.
Дальский налил себе коньяка и залпом выпил:
– Шутки у тебя дурацкие, Костя.
– Ну, извини, – Брылин сочувственно развёл руками. – Я ведь не знал, что ты уснул. Мы с Попрыщенко записали всё это на кассету – народ прямо ее с руками отрывает. Ты представляешь, какой прикол.